Драконье право (СИ) - Орлова Анна. Страница 73

У Ната хватило ума и совести ни о чем меня не расспрашивать. Он каким-то шестым чувством понял, что я расстроена из-за Шемитта, но с утешениями не лез и не злорадствовал. Подозреваю, что он отключил телефоны и дверной звонок, чтобы меня никто не беспокоил…

Однако к понедельнику я все еще не подготовилась к разговору с Шемиттом. Его помощник не мог не сообщить о моем визите патрону, а выводы из этого сделать несложно.

Терпеть не могу выяснять отношения с мужчинами, проще не брать трубку. Отказаться видеть и слышать, вычеркнуть из памяти и жизни. Если бы это действительно было так просто!

От мысли, что Шемитт может явиться ко мне домой, или, упаси Один, в консультацию, к горлу подкатывал комок и наваливалась какая-то свинцовая усталость…

К тому же подозреваю, что Нат вполне мог броситься бить морду дракону, невзирая на разницу в весовых категориях. Надо думать, битва получилась бы впечатляющей: похожий на плюшевого медвежонка Нат с яростным воплем бросается к Шемитту и… кусает его за коленку (все равно выше не дотянется, а жаль!).

Закусив губу, я внесла номер дракона в «черный список» телефона, а потом позвонила Инне…

В понедельник пришлось идти на дежурство. Поразмыслив, я не стала просить коллег меня подменить — нужно отвлечься, чтобы прекратить переваривать и пережевывать свою боль.

Надо сказать, это оказалось вполне разумное решение.

Пока я объяснила мамаше с грудным младенцем тонкости взыскания алиментов, а потом обсудила с давнишней клиенткой несправедливое решение по ее делу, боль как бы отодвинулась, превратилась в тупую.

До обеда все шло без эксцессов, но едва я заварила себе кофе, как дверь распахнулась, впуская Шемитта. Я подсудно давно ожидала его появления, но видеть его было невыносимо.

Непроницаемые огненные глаза, когда-то смотревшие на меня с такой нежностью, небрежно расчесанные вишневые волосы, которые хотелось привычно пригладить, гибкая фигура… Знакомый смолянистый запах, ласковые губы…

Немедленно прекратить!

Надавав себе по щекам (фигурально выражаясь, разумеется), я изобразила равнодушие. Полагаю, я сильно побледнела, но слой косметики в любом случае не позволял Шемитту это разглядеть.

— Здравствуй, милый. — Ласковое обращение звучало откровенной издевкой.

Он еле заметно вздрогнул, но ответил почти спокойно.

— Здравствуй, Анна.

Не дожидаясь разрешения (а может, понимая, что его не последует), Шемитт уселся напротив меня.

Некоторое время мы молчали, не глядя друг на друга, и от этой тишины хотелось плакать.

Наконец дракон нарушил молчание.

— Я хотел поговорить, — заговорил он, и запнулся, видимо, подбирая слова. — Я хотел объяснить тебе… Это ничего не значит.

— Что именно ничего не значит? — уточнила я, делая вид, что ничего не понимаю. Облегчать ему объяснение я не собиралась.

Но Шемитт отнюдь не собирался тушеваться.

— Ты прекрасно все поняла. Она ничего для меня не значит, — четко и веско произнес он. — Я люблю тебя. Но ты должна понимать, что я мужчина и дракон, и имею право…

Долгожданное признание в любви ничего не меняло, потому что грош цена такой любви.

— Имеешь право налево? — грустно скаламбурила я.

Откровенно говоря, я взбеленилась. Боги, как надоело слушать рассуждения о мужской полигамности! Ведь так удобно прикрывать инстинктами свою слабость, свое предательство.

Сильнее всего меня задел не сам факт измены. Ведь очевидно, что это не единичный случай, а я не смогу и не захочу простить такое неуважение. Быть всего лишь любимой игрушкой, одной из многих, — это не для меня.

Я стиснула руки на коленях и подняла взгляд на Шемитта.

— Между нами все кончено. — Слова падали, как комья земли на гроб. — Уходи, Шемитт. Я больше не хочу тебя видеть.

Долгую минуту мы смотрели прямо в глаза друг другу, а потом он дернул щекой, резко встал и вышел.

А я наконец расплакалась, навзрыд, как ребенок. И наплевать, что слезы хлынут по щекам вперемешку с тушью, и неважно, что в этот неловкий момент меня могут застать клиенты. Не знаю, сколько времени я плакала, но наконец рыдания иссякли. Я достала из сумочки салфетку и зеркало, и вытерла зареванное лицо. Конечно, заплаканные глаза так просто не скроешь, но можно надеяться, что до вечера меня больше никто не побеспокоит.

По всей видимости, Один сжалился надо мной [62], и до самого окончания дежурства дверь так и не открылась. В другой раз я бы расстроилась из-за столь неплодотворного дежурства, но сейчас только порадовалась.

Механически закрыв за собой дверь (не помню даже, заперла ли замок), я побрела домой, совершенно раздавленная.

Что же, игры с огнем редко доводят до добра.

Мы снова и снова бросаемся в костер чувств, отчаянно надеясь на лучшее. Кого-то действительно не сжигает пламя и не берет смерть. А кто-то сгорает без следа.

Помню, в детстве меня всегда завораживали циркачи, которые непринужденно разгуливали босиком по тлеющим угольям. Казалось, это не под силу вынести обычным людям…

Глупости. Бывает намного больнее.

Но я залечу ожоги и буду жить дальше…

(январь 2009 — март 2012)