Ну разве она не милашка? - Филлипс Сьюзен Элизабет. Страница 39

– Он ненавидит меня.

– Собаки не могут ненавидеть хозяев. Это противоречит естественному ходу вещей во вселенной.

– Так я и поверила.

Шугар Бет спрыгнула с табуретки, и, когда ставила ее на место, он заметил темные тени у нее под глазами.

– Оставьте в покое эту чертову штуку. Завтра я обо всем позабочусь.

Она прижала табуретку к бедру и удостоила его взглядом, полным неприкрытого издевательства.

– Только посмотрите на него! Угрызения совести сочатся из каждой поры. Надеюсь, вы не собираетесь зарыдать? Потому что, откровенно говоря, этого мне не переварить.

– Попытаюсь сдержать слезы. А теперь идите спать. Утром я выпишу вам чек.

– Чертовски верно, выпишете. И заплатите сверхурочные за сегодняшнее представление. Но дважды ноль – все равно ноль, верно? Господи, что за скряга! Может, не трать вы столько на модный парфюм и записи Барбры Стрейзанд, и смогли бы заплатить мне, сколько я стою.

– Дорогая, даже у меня нет столько денег.

Последняя фраза успешно заткнула ей рот. Ему выпало счастье видеть, как она моргнула, потом нахмурилась, выискивая в его словах скрытое оскорбление. Но Колин не замедлил воспользоваться победой:

– Жаль разочаровывать вас, но сегодняшняя ночь была последней. Конец вражде. Мы квиты. Я официально отмщен за ваше детское предательство.

Шугар Бет закатила глаза, мгновенно включившись в игру:

– Хотите сказать, что этих жалких приступов больной совести достаточно, чтобы вы поджали хвост? И еще называете себя мужчиной!

Он, должно быть, прочел слишком много викторианской эротики, потому что захотел перегнуть ее через стул и… и сделать что-нибудь страшно непристойное.

Она уселась на табуретку и, сбросив туфельку, поставила ногу на перекладину.

– Кажется, я никогда не рассказывала вам об этом, – начала она, опершись подбородком о сложенные ладони: вполне сносная пародия на мечтательные воспоминания. – В ночь, когда я сочинила ту гадость о вас… не поверите, плакала настоящими слезами.

– Не может быть!

Она ранила себя, он чувствовал это, но не знал, как ее остановить. Кроме того, времена, когда он не задумываясь бросался спасать страдающих женщин, остались далеко позади.

– Видите ли, в тот день я разбила свой «камаро» – красный свет всегда пробуждал во мне мятежные инстинкты – и боялась, что па отнимет у меня ключи. Поэтому не только то обстоятельство, что я терпеть вас не могла, заставило меня солгать.

– Уже поздно, Шугар Бет, и вы измучены.

– Ну и потеха же была! Едва я сказала Дидди, что вы пытались меня лапать, она совершенно забыла о вмятине в дверце, и папочка тоже. Они даже не заставили меня оплатить ремонт из карманных расходов. Я все еще смеюсь при мысли об этом.

Но похоже, ей было не до смеха. Она выглядела безумно измученной и осунувшейся. Он подошел к ней.

– Вы были ребенком, до мозга костей избалованным ребенком. Перестаньте себя казнить.

Ему следовало бы понять, что любое проявление сочувствия будет ошибкой, потому что она сорвалась с места, шипя по-змеиному:

– Ну что за лапочка! Сплошное христианское милосердие! Сострадание и прощение так и льются из каждой поры! Ну так вот, мистер Берн, мне ваша жалость не нужна. Как не нужна…

– Довольно!

Одним молниеносным движением он подхватил ее и вынес из кухни. Хватит бороться с собой. Весь этот вечер неумолимо вел к одному, и теперь он потащит ее наверх, швырнет на постель и будет любить, пока оба не потеряют способность рассуждать связно.

– Так-так-так… – Она уставилась на него: одни усталые глаза и дразнящие интонации. – Это уже больше похоже на дело, английский верзила!

Она словно выплеснула ему в лицо ведро ледяной воды. Он мигом отрезвел.

– Что это с вами, ваша светлость? – издевательски осведомилась Шугар Бет. Губы сложились в устало-кокетливую гримаску. – Боитесь, что на девушку у вас не встанет?

Секс и дерзость были единственным оставшимся у нее оружием. И он понимал это, как и то, что его заботливость могла казаться ядом, медленно сочившимся в эти полные гордой крови вены, и такое поведение казалось ей вполне приемлемым способом отплатить ему.

Он, циник, возбужденный сверх всякой меры, когда-то был романтиком и теперь сверхъестественным усилием воли нашел в себе силы поставить ее на ноги. Но потом, лишь потому, что заслуживал награды за самоконтроль, стал целовать ее, долго и яростно.

Она отвечала, как истая искусительница: острый язычок, приглушенные стоны, трущиеся об него бедра, и все это чистая фальшь, дающая понять, что он может делать со своей жалостью. Но кровь все равно билась и пульсировала в чреслах, а тело требовало большего. Потребовалось все самообладание, чтобы не потерять терпение, но он не позволял губам ожесточаться, давая ей время выплеснуть гнев. Постепенно она перестала извиваться. Язык возвратился в рот. Мягкая и нежная, она прильнула к нему. Он наслаждался ее губами со вкусом душистого бархата.

Шугар Бет чувствовала нежный призыв его поцелуя и поняла, что Колин сумел ее обезоружить. Но она слишком устала, чтобы продолжать борьбу. Он был невероятно возбужден, и она даже растерялась, сообразив, что готова ответить ему. Глубоко под сковывавшим ледяным панцирем ее тело возродилось к жизни.

От него веяло энергией и здоровьем, той самой мужской потенцией, в существование которой она давно не верила.

Поцелуй становился все крепче. Она чувствовала упругие мускулы, скрытую силу его тела.

Ее губы раскрылись, и его язык скользнул ей в рот. Она как во сне подняла руки и обняла его шею. Колин неспешно ласкал ее, пока со вздохом снова не поднял на руки. Но вместо того чтобы направиться к лестнице, понес к выходу и, помогая себе плечом, открыл дверь.

– Самый героический поступок в моей жизни, – процедил он сквозь стиснутые зубы, – но когда мы займемся любовью, и поверь, мы обязательно займемся любовью, то исключительно ради наслаждения, а не чертова состязания, имеющего целью посмотреть, кто будет смеяться последним.

На улице похолодало. Она прижалась щекой к его плечу. Он даже не запыхался, когда нес ее по двору за бегущим впереди Гордоном.

– Далее, – продолжал он, – ты хорошенько отдохнешь. И… – он сжал ее еще крепче, – станешь милой и послушной.

– Похоже, вы выпили больше, чем мне показалось.

Шугар Бет зевнула и закрыла глаза.

– Давайте признавайтесь, что боитесь меня.

– Точнее говоря, запуган до смерти.

Она зарылась глубже в распахнувшийся ворот сорочки.

– Да, я сущее наказание, что есть, то есть.

– Мой самый ужасный кошмар.

Дверь каретного сарая заело, и пришлось спустить Шугар Бет на землю, чтобы попасть внутрь. Там он снова поцеловал ее, на этот раз чуть коснувшись губ, словно не отваживался на большее, опасаясь не сдержаться. И только тогда она поняла, что сейчас он действительно оставит ее. Этого она не хотела, но не знала, как объяснить, что одинока, несчастна и нуждается в нем.

– Ты не представляешь, чего мне это стоит, – признался он, шагнув к двери, – так что не ожидай ни вежливости, ни учтивости, когда утром я буду здесь.

– Кто сказал, что я тебя приглашала?

– Кто сказал, что я нуждаюсь в приглашении?

На этот раз, уходя, он взял с собой пса.

Она едва доволоклась наверх. Сбросила одежду на пол и каким-то образом умудрилась почистить зубы, но разобраться в хаосе нахлынувших чувств было выше ее сил, поэтому она упала на постель.

И, уже засыпая, услышала дикие завывания:

– Шугар… Шугар… Шугар…

Сначала казалось, что это ей снится, но когда она перевернулась на спину, вопли стали громче.

– Шугар! Шугар! Шугар Пай [29]!

Кабби Боумар и его пьяные дружки вспомнили старые школьные забавы.

Недаром Дидди обещала, что она станет женщиной на все времена.

Шугар Бет сунула голову под подушку и заснула.

Уинни проснулась от шума воды – должно быть, Райан принимал душ. Потом раздался его строгий голос: очевидно, он отправлял Джиджи в воскресную школу, невзирая на вполне предсказуемые протесты.