Сто имен любви - Мэй Сандра. Страница 22

Рокко со сдавленным вскриком подхватил ее за бедра, с силой разжал коленом судорожно сведенные ноги, заставил обхватить ими его талию. Словно наездник – лошадь, мелькнуло в голове Эбби... Она обвила его за шею руками, зажмурилась, запрокинула голову и отдалась его безудержным ласкам. Постепенно их тела стали двигаться в едином ритме, потом Эбби почувствовала, что он ласкает ее рукой, настойчиво, жадно, словно готовя ее к чему-то более сладостному... На секунду ей стало страшно, но это прошло, потому что с Рокко не могло быть страшно, а могло быть только так, как надо...

И было изумление, и безбрежное море счастья, которое, оказывается, всегда жило в ее душе, но только разбойнику с большой дороги, Рокко было дано выплеснуть это море из берегов, и было ощущение того, что теперь наконец она обрела саму себя, стала собой, и больше не надо прятаться за насмешками, наукой и независимым нравом, потому что она – женщина, а вот – ее мужчина, и сейчас они едины, ибо так захотел Бог...

– Рокко!..

– Эбби!..

– Я люблю тебя!

– Я люблю тебя!

Рокко очень ее хотел. После бурного эпизода в душе он не только не устал, он хотел ее еще сильнее – но не мог решиться. Комната – это реальность. Постель – реальность. Причем не его, не Рокко.

Это мир Эбби. Ее дом. Ее жизнь. Сейчас Рокко чувствовал себя захватчиком, пришельцем и больше всего боялся оказаться злым пришельцем.

Он посидел немного в темноте на подоконнике. Потом встал, ощущая странную неловкость. Очень осторожно забрался на широкую кровать и улегся поверх одеяла рядом с Эбби. Внезапно она повернулась и крепко обняла его за шею. Рокко оцепенел. Кровь кипела у него в жилах, но руки и ноги замерзли от страха и неуверенности. Он не смеет даже думать об этом, не смеет, ведь он ничего не может ей дать, никакого будущего, никакой любви, а она верит ему, смешная девчонка, она его обнимает доверчиво и страстно, принимая за нормального человека...

– Рокко...

– Что, Эбби?

– Обними меня.

– Я тебя все время обнимаю, надоело уже, спи.

– Перестань. И не смейся надо мной. Я понятия не имею, как об этом говорят и как это делают. Я просто прошу: обними меня. Я тебя люблю. И хочу быть с тобой. Потому что ты самый тот самый.

– Чего?

– Не важно. Это для метафоры. Я дура?

Он очень осторожно провел рукой по ее растрепанным и влажным волосам. Погладил нежную щеку. Заглянул в блестящие, перепуганные и счастливые глаза. Притянул Эбби к себе и начал целовать. Медленно-медленно. Нежно-нежно.

Он не спешил. Не боялся. Не злился. Он очень ее любил. Каждая клеточка его тела желала Эбби со всей страстью, но если бы она сейчас попросила его остановиться, он бы подчинился.

Суровый и насмешливый, циничный и прожженный коп, сын копа и брат двух копов, Рокко Сальваторе впервые в жизни хотел отдавать, а не брать. Дарить наслаждение, а не получать его. Обнимать эти хрупкие плечи и слушать это легкое дыхание, боясь нарушить тишину.

Он медленно и нежно ласкал Эбби, и она раскрывалась в ответ, как цветок.

Она не боялась, не стеснялась и не торопилась. Она знала, что ее сжимают в объятиях, гладят и ласкают самые надежные, самые правильные, самые лучшие руки на свете. Это был правильный мужчина. Единственно возможный. И Эбби рассмеялась, когда ниточка, связывавшая ее с реальным миром, наконец лопнула, и...

... они вознеслись в небеса и обрушились с них в радугу, а звезды сплели им песню из своих лучей, и никого это здесь не удивило, потому что некому было удивляться. Рай всегда на двоих, и нет в раю ни смерти, ни боли, ни стыда, ни чудес, потому что рай – это одно большое чудо, ибо это – Любовь.

Звезды повисли слезами на ресницах женщины, и мужчина пил ее поцелуи так же жадно, как она ласкала его, кровь превратилась в огонь, а огонь превратился в золото, дыхание стало единым, и плоть стала единой, и дух стал един – и свободен.

Океаны обрушатся и станут горами, звезды погаснут и родятся вновь. Как – будешь знать только ты. И он.

Истина вспыхнет под веками ослепительным солнцем, и не будет ни времени, ни смерти. Как – будешь знать только ты. И он.

Письмена улетят по ветру, горы станут морями, золото – прахом, время – вечностью.

Но останутся двое. Ты. И он.

Разумеется, ни о каких разговорах в ту ночь речи не шло. Рокко просто приказал себе забыть, кто он такой, повернулся к прошлому спиной и обнял Эбби. Через мгновение губы их слились, а еще через пару секунд реальный мир перестал существовать для обоих.

Его руки были опытными и крепкими, его движения – неторопливыми и деликатными, и все же Эбби чувствовала, какое скрытое напряжение клокочет внутри этого могучего, красивого человека. Во взгляде, во внезапном порыве – во всем проявлялось это чувство. Рокко, несомненно, жаждал обладать ею – но каждый раз сдерживал себя из последних сил, не желая показаться грубым или настойчивым. Это удивляло и трогало ее, но другая, разнузданная и ненасытная женщина внутри нее, желала большего.

Эбби таяла в его объятиях. Никогда прежде она не испытывала такого оглушающего, жаркого блаженства, никогда не думала, что головокружение может быть приятным, а дрожь в коленках – естественной.

Она выгибалась в его руках, мурлыкала что-то, даже не замечая этих смешных звуков, все норовила коснуться его тела – то рукой, то плечом, то щекой...

Она даже не знала, в какой момент оказалась совершенно обнаженной – это было совершенно не важно, более того, это было естественно. Так же естественно, как и то, что мужчина, лежавший рядом с ней, тоже был обнажен.

Древняя, мудрая Мать всех женщин мягко улыбнулась Эбби Лаури из тьмы веков, и Эбби повторила ее мудрую улыбку. Обхватила руками крепкую шею Рокко, вытянулась, прижалась, растворилась, раскрылась, словно цветок, навстречу его огню и нетерпению, и потолок распахнулся прямо в небо, звезды брызнули ослепительным водопадом, кровь, бурлящая в венах, стала золотой и горячей, а короткий всплеск боли ничего, абсолютно ничего не значил, потому что вслед за ним пришло блаженство.

Какая-то его частица еще пыталась соображать здраво. Именно она, эта частица, и помогала сдерживаться, хотя все остальное вопияло, умоляло о близости, умирая от желания и любви.

И когда запреты спали, а условности осыпались пеплом, когда навстречу цветку рванулся ураган, когда сошлись в безумной схватке-пляске огонь и луна, нежность и желание – вот тогда, в последний раз вынырнув на поверхность моря благословенного безумия, разум мужчины отметил: а ведь я совсем ничего про это не знал!

Мнил себя опытным, искушенным, разочарованным и пресыщенным, был уверен, что смогу обойтись без этих эмоций, ограничиться простой и понятной физиологией – но вот бьется в руках гибкое тело хрупкой богини, пляшут звездные блики в темных кольцах душистых локонов, вот сияют звезды этих серых глаз – и где весь твой опыт? Где самоконтроль?

Это было хуже наваждения, страшнее кошмара, опаснее любого приключения. Это было словно прыгать с крыши в далекий и потому крошечный стог сена. Ощущение полета – и неминуемого падения.

Она со стоном откинулась назад, изогнулась гибкой веткой в объятиях мужчины, всем телом ощущая, как он напряжен и возбужден. Она боялась до смерти – и до смерти его желала. Все остальное не имело значения. Все остальное будет завтра, а здесь и сейчас имеют значение только эти сильные руки, горящие страстью глаза и бесстыдные, жадные поцелуи, горящие на ее искусанных губах...

Ничего не осталось – только бездна и бесконечное небо, только маятник, раскачивающий два тела по сумасшедшей амплитуде, от жизни к смерти, от конца к началу, и уже нет нужды сжимать руки, потому что сплавлены воедино кровь и плоть, кожа и дыхание, но и разомкнуть эти объятия невозможно, ибо как разорвать то, что от века было едино и лишь по глупому недоразумению столько времени не могло этого понять?..