Прикосновение - Маккалоу Колин. Страница 18

– Нет, – покачал головой Александр. – Я не собираюсь оставаться в Индиане и заниматься фермерством.

Она пожала плечами, но уголки ее пухлых губ уныло опустились.

– Дело твое. Будешь мужем другой женщине.

После еды Александр наточил топор и при свете фонаря долго колол дрова, без устали вскидывая тяжелое орудие. Он уже собирался заканчивать работу, когда Гонория вышла на крыльцо.

– Взмок-то как, – заметила она, когда Александр принялся заново точить топор, – а нынче холодно. Я воды нагрела для кухонной лохани. Если принесешь еще холодной из колодца, сможешь вымыться в тепле, а я постираю твою одежду. До утра, конечно, она не высохнет. Значит, будешь спать не в сарае, а со мной.

Когда Александр вернулся в дом, на кухне было уже убрано, посуда вымыта, большая чугунная плита согревала комнату. К плите была придвинута лохань с кипятком, в которую Александр долил холодной воды из колодца. Протянув руку, Гонория ждала, когда он разденется и отдаст ей парусиновые брюки, рубашку и фланелевое белье. Окинув его взглядом, она оценивающе улыбнулась.

– А ты неплохо сложен, Александр, – заметила она и склонилась над лоханью.

Сидеть в теплой воде было так приятно, что он не стал спешить. Положив подбородок на колени, он прикрыл глаза.

Его разбудило прикосновение сильных мозолистых пальцев к спине.

– Здесь ты сам не вымоешься, – заявила Гонория, прохаживаясь мочалкой по его спине.

Она расстелила на полу домотканую ткань, помогла Александру выбраться из лохани, завернула его в суровое полотенце и старательно растерла.

Еще недавно он изнемогал от усталости, а теперь силы вернулись к нему, чувства обострились. Кутаясь в полотенце, он неловко поцеловал хозяйку дома. Поцелуй словно разбудил ее, а Александра затянул в омут почти нестерпимой чувственности. На пол полетело мешковатое платье Гонории, нижняя юбка и панталоны, носки-самовязы, и впервые в жизни Александр Кинросс увидел обнаженную женщину. Ее полные груди притягивали взгляд, Александр никак не мог оторваться от них и в конце концов уткнулся в них лицом, прикрывая соски ладонями. Дальнейшее показалось ему совершенно естественным: Александру не понадобился опыт, чтобы понимать, чего хочет женщина и к чему стремится он сам, и они одновременно достигли вершин головокружительного экстаза, ничем не напоминающего то облегчение, до которого Александр порой нехитрым способом доводил себя сам.

Как-то незаметно они переместились в постель. Александр продолжал предаваться любви с этой удивительной, страстной, прекрасной женщиной, такой же изголодавшейся, как и он.

– Останься со мной, – взмолилась она на рассвете, когда он начал одеваться.

– Не могу, – сквозь зубы выговорил он. – У меня другая судьба, иное предназначение. Если бы я остался здесь, это было бы все равно, как если бы Наполеон всю жизнь провел на Эльбе.

Она не расплакалась, не запротестовала, но пока он седлал лошадь и навьючивал мула, встала, чтобы приготовить ему завтрак. Впервые за время американской одиссеи Александра золото всю ночь пролежало забытое в сарае.

– Предназначение… – задумчиво проговорила Гонория, накладывая в тарелку яичницу с беконом и овсянку. – Смешное какое слово. Я и раньше слышала его, но не думала, что мужчины так серьезно к нему относятся. Может, расскажешь, в чем твое предназначение?

– Стать великим, Гонория. Я должен показать одному ограниченному и мстительному пресвитерианскому священнику, что он пытался уничтожить, и доказать ему: человек способен достигнуть высот, где бы он ни родился. – Он нахмурился, вглядываясь в еще румяное после ночных радостей лицо Гонории. – Милая, заведи четыре или пять больших злобных псов. Ты сильная женщина, они примут тебя за вожака. Обучи их вцепляться в горло непрошеным гостям. Собаки – защита получше дробовика, а кормить их можно кроликами, птицами, чем угодно. И тогда ты мирно доживешь здесь одна до того времени, как явится твой муж. А он придет. Обязательно придет.

Он уехал, а она смотрела вслед с высокого крыльца, пока он не скрылся из виду. Александр гадал, понимает ли она, какая разительная перемена произошла в нем по ее милости. Теперь он знал, откуда взялась смутная боль где-то внутри. Гонория Браун открыла ящик Пандоры. Но благодаря ей Александр не пошел по стопам многих других мужчин, вынужденных поступаться гордостью, лишь бы иметь женщин везде, где они пожелают.

Сильнее всего он горевал о том, что не смог поступить, как подсказывало ему сердце, – оставить Гонории мешочек золотых монет, чтобы пережить трудные времена. Конечно, она бы отказалась от предложенного дара и тем самым пристыдила его, а если бы он оставил деньги тайком, она все равно вспоминала бы о нем недобрым словом. Поэтому Александр только наколол ей дров, выполол огород, наладил колодезный ворот, наточил топор и утолил ее жажду.

«Больше я никогда ее не увижу. Так и не узнаю, понесла она от меня или нет. Не пойму, в чем ее предназначение».

К ужасу Александра, Нью-Йорк оказался поразительно похожим на Глазго или Ливерпуль: он так же кишел людьми, обитающими в зловонных трущобах. Отличала его, пожалуй, жизнерадостность бедноты, убежденной, что ей не всю жизнь маяться на самом дне. Отчасти это объяснялось многоязыкостью людей, съехавшихся со всей Европы и расселившихся в городе по национальному признаку. Условия их жизни были ужасны, но в характере не ощущалось унылой безнадежности – неотъемлемой принадлежности британской нищеты. Бедный англичанин или шотландец и не мечтал выбиться в люди и возвыситься, а в Нью-Йорке каждый житель твердо верил, что и на его улице будет праздник.

Это было первое, что успел заметить Александр в городе. С лошадью и мулом он не расставался и не собирался продавать их, пока не взойдет по трапу на борт корабля, направляющегося в Лондон. Состоятельные горожане, шагающие по широким тротуарам в торговом центре города, улыбались при виде Александра, явно принимая его за деревенщину в кожаных штанах, на заморенной кляче и с терпеливым медлительным мулом на привязи.

После непродолжительного плавания Александр очутился в Лондоне – еще одном знаменитом городе, где до этого никогда не бывал.

– Треднидл-стрит, – назвал он адрес вознице, ставя рядом с собой на сиденье драгоценный ящик с инструментами и золотом.

И не подумав сменить на европейскую одежду свои кожаные штаны, куртку и мягкую широкополую шляпу, Александр втащил ящик в двери финансового оплота Великобритании – Английского банка, поставил на пол, остановился и огляделся.

Служащим банка строго запрещалось проявлять неучтивость и даже пренебрежение к клиентам банка, какими бы они ни были, поэтому клерк встретил Александра широкой улыбкой.

– Вы американец, сэр?

– Нет, шотландец, и мне нужен банк.

– А, понятно. – Почуяв запах богатства, клерк заулыбался еще усерднее, залебезил перед баловнем судьбы, предложил Александру сесть и поспешил за управляющим.

Вскоре перед Александром предстала эта важная персона.

– Чем могу помочь, сэр?

– Меня зовут Александр Кинросс. Я хочу отдать вам на хранение золото в слитках. – Александр пнул носком сапога свой ящик. – Пятьдесят пять фунтов.

Двое младших служащих банка подхватили ящик за ручки и перенесли его в кабинет мистера Уолтера Модлинга.

– Вы хотите сказать, что в одиночку довезли пятьдесят пять фунтов золота из Калифорнии до самого Лондона? – вытаращил глаза мистер Модлинг.

– Не пятьдесят пять, а все сто. Сверху в ящике лежат мои инструменты.

– Почему же вы не обратились в банк Сан-Франциско или Нью-Йорка?

– Потому что я доверяю только Английскому банку. Сдается мне, – незаметно для себя, Александр заговорил с акцентом страны, которую недавно покинул, – что если уж лопнет Английский банк, то и весь мир перевернется. А другим банкам я не верю, как я уже сказал.

– Мы польщены, сэр.

Выложив на пол кабинета молотки, ключи, напильники и другие, более замысловатые, инструменты, Александр поднял ложное дно ящика и предъявил управляющему одиннадцать тускло поблескивающих слитков.