3 (СИ) - Килина Диана. Страница 22
— Я хочу заказать еду в номер.
Я перекатилась на живот, согнула ноги и принялась покачивать ими вверх–вниз. Его взгляд уставился на мои ступни и брови поползли на лоб. Я улыбнулась, потому что у меня на правой ноге шесть пальцев. Он не заметил этого раньше, как и другие люди не сразу замечали такую забавную деталь.
— Мне омлет с грибами и крепкий–крепкий кофе, — попросила я, пошевелив пальчиками и растянувшись в улыбке.
Он подавился, и начал кашлять. Постучав кулаком по груди, он сказал в трубку:
— Омлет с грибами и с беконом, и кофе, — он замолчал, слушая, что ему говорят. — Нет, два разных, — сказал он, закатив глаза, — Хорошо, спасибо.
Он положил трубку и швырнул телефон обратно, на столик. Потом прополз по кровати, и уселся сзади, схватив мою раскачивающую ногу.
— Мне не показалось? Один, два, — он начал пересчитывать мои пальцы, — Три, четыре… — пауза, — Срань Господня, — наконец–то выдохнул он.
— Да, я мутант, — хмыкнула я, поморщившись от щекотки, которую вызвали его прикосновения
— Ты шутишь? Это так необычно и красиво, чёрт возьми. — воскликнул он.
Артур провёл губами по каждому пальцу, а потом медленно лизнул мизинец. Я дёрнулась, но он крепко схватил меня за ногу и не отпускал. Проведя языком по подъёму, он по очереди поцеловал все шесть моих пальцев на ноге, а потом просто засунул их в рот, нежно посасывая.
Я застонала. Он отозвался тихим рыком, и отпустил мою ступню, чтобы провести горячей ладонью по всей ноге. Моё тело сразу затрепетало, отзываясь на его прикосновения, и я опустила голову на матрас.
— Я могу тебя сфотографировать? — попросил он, прижавшись лбом к моей ноге.
— Без лица, — разрешила я, зарывшись поглубже в простыни.
Его руки исчезли, а потом матрас снова прогнулся. Он прикоснулся к моим ногам, и скрестил их, выставив вперёд правую.
— Замри, — шепнул он.
Я замерла. Послышался щелчок затвора. Потом ещё один и ещё. Артур переместился на кровати, и снова защёлкала камера. Я лежала, не двигаясь, спрятав голову, чтобы моё лицо случайно не попало в кадр.
Он отодвинул одеяло, обнажив меня полностью, и снова начал снимать. Мелкими, частыми щелчками камера говорила мне о том, что Артур фотографирует. Я чувствовала, как шевелиться матрас, когда он меняет позу, двигается вокруг меня, надо мной, и рядом со мной. Потом его ладонь легла мне на ягодицу, сжала её, и снова послышался щелчок. Ещё один, и его рука опускается ниже. Щёлк, и тёплые пальцы пробираются мне между ног. Щёлк, один из них осторожно погружается в меня. Щёлк, я приглушённо застонала.
— Тихо, — рыкнул Артур, и судя по голосу, он сидел рядом со мной, — Мне очень трудно сдерживаться. Пожалуйста, не издавай ни звука.
Он медленно вводил в меня палец, накрыв мою попу ладонью, а я вцепилась руками в простыни, и закусила губу, чтобы молчать. Камера щёлкнула совсем рядом с моей головой, и я напряглась. Артур пояснил:
— Я снимаю руки, а не лицо. Расслабься.
Я поверила ему и расслабилась. Нет ничего плохого в том, что он меня фотографирует вот так, голой, с его рукой между моих ног. В этом нет ничего постыдного, отвратительного или ужасного. Это просто секс, близость между двумя людьми. Никто никогда не узнает, что именно я изображена на этих снимках.
Щелчки прекратились и в комнате повисла тишина. Артур убрал руку и провёл ей по моей спине, оставляя влажный след на коже.
— Я закончил, — хрипло сказал он.
Я снова поверила, и повернулась. Камера лежала на кровати, отвёрнутым объективом от меня. Экран был чёрным, значит, скорее всего, он её выключил; хотя может быть он снимает через видоискатель…
— Всё в порядке, — Артур наклонился и поцеловал меня в плечо, — Если модель не хочет, чтобы на снимках было её лицо, я понимаю.
Он улыбнулся, и я невольно улыбнулась в ответ. Перевернувшись, я притянула его ближе и поцеловала в уголок мягких губ.
— Сейчас принесут завтрак, — прошептал он, закрыв глаза, — Нам нужно поесть.
— Угу, — промычала я, и отпустила его.
Артур поднялся с кровати и залез в небольшой шкаф в углу комнаты. Достав рубашку, он бросил её мне, а сам подобрал брюки с пола и скользнул в них одним ловким движением. Удивительно, как такой высокий мужчина может двигаться так грациозно.
В дверь постучали, и он пошёл открывать. Я накинула рубашку и прикрыла голые ноги одеялом. В комнату въехал столик с двумя металлическими полусферами, прямо такими, как показывают в кино. Артур закрыл дверь и подкатил его к окну. Поставив стул, до этого момента задвинутый за консоль, он жестом пригласил меня в кресло, сидя в котором я встречала свой первый и второй рассвет в этом номере.
Сегодня мы встречали его вдвоём.
Я знала, что он должен быть последним. Я надеялась, что он будет таким и запомнится мне улыбкой на губах; жареными шампиньонами, пышными пшеничными булочками и терпким горьковатым привкусом крепкого–крепкого кофе.
Если бы я знала, что всё станет по–другому, я бы не осталась этой ночью вместе с тобой. Я хотела, чтобы мои воспоминания о тебе были хорошими. Лишёнными чувства горечи или обиды. Чтобы я знала о твоём существовании, но догадывалась о том, что ты забыл меня; и забыл этот город с его красными черепичными крышами; крошечными флюгерами на шпилях старинных католических церквей.
15
— Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего Максима, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная…
На кладбище было тихо и пусто, как, наверное, всегда бывает. Батюшка, которому нам с Джексоном пришлось заплатить за отпевание, стоял с каменным лицом и читал быстро и без всякого выражения. Несмотря на это, я была ему благодарна, потому что кроме него никто больше не согласился молиться за самоубийцу.
— Избави его вечныя муки и огня геенскаго, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящым Тя: аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троице и Троицу во Единстве, православно даже до последняго своего издыхания исповеда.
Джексон держит мою руку так крепко, что, кажется, мои пальцы вот–вот треснут. Его челюсти сжаты, белки глаз красные от полопавшихся капилляров — сказываются бессонные ночи.
Он не спит, потому что я могу уснуть только, когда он держит меня на руках и поёт. Неважно что, просто я не могу спать в полной тишине — сразу просыпаюсь.
— Темже милостив тому буди, и веру, яже в Тя вместо дел вмени, и со святыми Твоими яко Щедр упокой: несть бо человека, иже поживёт и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Джексон смотрит на меня и убирает свою руку из моей ладони, прижимая меня к себе.
Я должна держаться, но я рассыпаюсь на части; и с первыми словами напева слёзы льются по моим щекам. Это мои первые слёзы после его смерти.
— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.
Где–то вдалеке каркает ворона. Голос Батюшки монотонный и звонкий. Он разносится по холодному кладбищу, эхом гудит в высоких соснах и пробегает между надгробиями и крестами. Когда к нему присоединяется голос Джексона, я вздрагиваю.
— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.
Я знаю, что я должна спеть. Я знаю, что я должна открыть рот и сделать это. Но я не могу. Я просто плачу, пока они поют и смотрю на гору земли и цветы, которые накрыли деревянный гроб, закопанный на глубине полтора метра.