Охота за красоткой - Ховард Линда. Страница 8

И все-таки так обидно было смотреть, как мой лифчик разрезали одним равнодушным щелчком огромных ножниц! Свое белье я обожаю. Этот лифчик был роскошного цвета мокко, весь в мелких цветочках по атласной ткани, с крошечными жемчужинками посередине. А теперь он пропал. Увидев его, я лишь вздохнула – он все равно безнадежно испорчен, потому что перепачкан кровью.

Честно говоря, на мне не осталось ни единого живого места: все тело было покрыто либо царапинами и синяками, либо кровью, либо всем сразу. Раны на голове все еще кровоточили. Я окинула взглядом сначала себя, потом кучу сваленной в угол одежды, которую вполне можно было снять, не заставляя меня поднимать голову, – изголовье каталки поднималось, а я могла привстать на локтях. Нет, из всей одежды можно было спасти разве что туфли. Черные брюки-карго с многочисленными карманами на липучках разрезали и разорвали в нескольких местах – такие широкие дыры уже не зашить, а ведь сестры просто могли стащить их с ног. Мои голые ноги покрывала грязь, смешанная с кровью, подтверждая, что не напрасно я боялась антисанитарных условий парковки. Словом, я вся была в крови и в грязи. И выглядела плачевно, отчего сразу впала в депрессию, тем более что пришлось показаться в таком виде Уайатту.

– Душераздирающее зрелище, – скорбно выговорила я.

– Да нет, ничего, – ответила одна из сестер. – Выглядит страшнее, чем есть на самом деле. Но от этого вам не легче, верно?

Ее голос прозвучал резковато, хотя с сочувствием. Вернее, она пыталась посочувствовать, но от ее слов мне стало совсем тошно: значит, я выглядела именно так, как и боялась. Да, я тщеславна, а еще надо мной висит последний срок подготовки к свадьбе. Не хочу на свадебных фотографиях выглядеть как беженка из зоны военных действий. Эти снимки придется показывать моим детям, не хватало еще, чтобы они увидели меня такой же, как их отец.

А еще у меня начисто отсутствует «менталитет жертвы», поэтому мне до смерти надоело, что в меня стреляют и пытаются сбить машиной. Не хочу, чтобы Уайатт решил, будто мне нужна охрана. Нет уж, спасибо, я и сама могу за себя постоять, а наблюдать, как меня холят и лелеют, предпочитаю, когда я цела, здорова и в хорошей форме.

Меня как раз запихивали в больничный халат, когда вошел усталый врач «скорой», по-стариковски шаркая ногами. Он осмотрел меня, выслушал сестер, проверил, как реагируют на свет зрачки, и отправил меня на компьютерную томографию головы и, кажется, на общий рентген. Убив на эти нудные и болезненные занятия несколько часов, я узнала, что мне придется остаться в больнице до утра: все врачи сошлись во мнении, что у меня сотрясение. Мои царапины и ссадины промыли, некоторые перевязали, почти всю кровь стерли. Она осталась лишь на волосах, которые слиплись сосульками и страшно раздражали меня. Худшее было еще впереди: мне подбрили волосы надо лбом и наложили на рану шов. Теперь придется несколько месяцев изощряться с прической. Наконец меня уложили в прохладную чистую постель, погасили свет, и я вздохнула с облегчением. Я уже говорила, что у меня все это время дико болела голова?

Уснуть мне не дали: Уайатт и вся моя семья расселись вокруг кровати, молча глядя на меня.

– Я ни в чем не виновата, – попыталась оправдаться я.

Даже не по себе стало: как будто я что-то натворила и теперь все близкие объединились против меня. Шона мрачно хмурилась, а я думала, что она всегда будет на моей стороне, что бы ни случилось. Впрочем, родню я понимала: если бы на Уайатта покушались бы так же часто, как на меня, я потребовала бы, чтобы он сменил работу, и увезла его в Монголию, подальше от опасности.

Мама поерзала. Она поджимала губы точно так же, как Уайатт, но потом переключилась в режим материнства, отошла к маленькой раковине и смочила салфетку. Приблизившись ко мне, она принялась осторожно смывать запекшуюся кровь, которую не заметили сестры. Мама не прочищала мне уши с тех пор, как я вышла из детского возраста, но ощущения остались прежними. Хорошо еще, что она не поплевывала на салфетку. Помните шутки насчет материнской слюны, якобы смывающей все – от жира до чернил? Так вот, это чистая правда. Давно пора запатентовать материнскую слюну и продавать ее как универсальный пятновыводитель. А вдруг ее уже продают? Мне же в голову не приходило прочитать состав пятновыводителя. Может, там и вправду есть материнская слюна.

Наконец Уайатт подал голос:

– Мы получим записи с камер наблюдения на стоянке и попробуем определить номер машины.

С моим будущим мужем я общаюсь достаточно давно, чтобы разобраться в некоторых тонкостях закона.

– Но ведь она меня не сбила. Она нажала на газ, а я увернулась. Так что она не сбила человека и сбежала с места происшествия, а скорее просто перепугалась и удрала.

– Она? – сразу встрепенулся Уайатт. – Ты ее видела? Узнала?

– Я могу сказать только, что за рулем сидела женщина, но знакомая или нет… – Я пожала бы плечами, если бы не старалась избегать резких движений. – Фары светили мне прямо в лицо. Но машину вела женщина, машина – «бьюик» последней модели. Фонари на парковке искажают цвета до неузнаваемости, но, похоже, это был светло-коричневый металлик.

– Насчет «бьюика» ты уверена?

– Ой, я тебя умоляю! – отозвалась я со всем пренебрежением, на какое была способна.

В чем, в чем, а в машинах я разбираюсь. Это у меня наследственное, от папы, потому что мама различает машины только по цветам, размерам да еще знает, что бывают пикапы. Марка и модель для нее пустые звуки.

– Если она говорит, что это был «бьюик», значит, так и есть, – вступился за меня папа, и Уайатт кивнул.

В другое время я бы разозлилась на то, что он поверил папиному слову после того, как усомнился в моем, но в тот момент я была не в себе, точнее, вне себя, но при этом не в себе физически и психически. Я обессилела, только не от боли, просто этот инцидент стал последней каплей. Сколько еще раз на меня будут покушаться, прежде чем вгонят в депрессию? Можно подумать, я специально мешаю кому-то жить. Да я даже чокнутым водителям не показываю палец – ведь неизвестно, приняли они лекарство или нет, прихватили с собой заряженный пистолет и не забыли ли дома мозги. Я устала, у меня все болит, я сейчас расплачусь.

Но плакать на виду у всех я не стала. Я не плакса, по крайней мере, не плачу напоказ. Могу, конечно, всплакнуть над мелодрамой или когда на футбольном стадионе играют «Звездно-полосатый флаг», но если несладко приходится лично мне, обычно сжимаю зубы и шагаю дальше. Жизнь не раз била меня, а слез не дождалась. Если я сейчас расплачусь, то все поймут, что мне себя жалко, а это ни к чему. Хватит и того, что я выгляжу немногим лучше трупа, распускать нюни ни за что не стану.

Если бы сейчас мне показали ту паршивку из «бьюика», я бы задушила ее своими руками.

– Поговорим об этом потом, – предложила мама. – Ей надо отдохнуть, а не переживать весь кошмар заново. Вы поезжайте домой, а я побуду с ней. Это приказ.

Уайатт ненавидит приказы, но маму иногда слушается.

– Я тоже останусь, – заявил он непререкаемым полицейским тоном.

Прикрыв глаза, я наблюдала за ними. В любое другое время перспектива схватки взбодрила бы меня, но сейчас мне хотелось только тишины и покоя.

– Не надо со мной оставаться. У всех завтра дела, так что поезжайте по домам. Со мной все хорошо, честное слово.

На заметку: «честное слово» обычно говорит тот, кто врет – как я сейчас.

– Мы останемся, – решил Уайатт, пропустив мимо ушей мое великодушное предложение и заверения. Меня обсуждали так беззастенчиво, что я невольно оглядела себя – мне вдруг показалось, что в палате меня нет. Ну вот, сначала пришлось целый час торчать на грязной стоянке, теряя надежду, что меня вообще когда-нибудь заметят, а теперь меня никто не слушает, хотя дар речи я вроде не утратила.

– Наверное, я стала невидимкой, – пробормотала я.

Папа похлопал меня по руке.

– Нет, просто все мы волнуемся, – негромко объяснил он, не купившись на мою браваду. Папа умеет вставить слово к месту и слишком близко к сердцу принимает все мои беды – может, потому, что я вылитая мама. Боюсь, что и Уайатт будет так же трястись надо мной. Все бы ничего, если бы мы уже прожили вместе тридцать с лишним лет, как мама с папой, но мы пока еще только притираемся друг к другу, избыток заботы лишает меня многих преимуществ и заставляет все время быть начеку. С другой стороны, умением беспокоиться за меня Уайатт выгодно отличается от моего бывшего мужа, Джейсона, который реагировал только на белокурую шевелюру и упругую попку – между прочим, собственную.