Долгий, долгий сон - Шихан Анна. Страница 23
— Вот, вы забыли, — сказала я, протягивая экраны Набики.
Мне показалось, что она слегка раздражена.
— Спасибо, — натянуто поблагодарила она.
Набики всегда была вежлива со мной, но я чувствовала, что она меня не выносит.
Я чувствовала себя немного странно, когда вечером того же дня подключалась к экрану Отто. Эта технология считалась устаревшей еще во времена моего детства. Переписку давно сменили сотовые, которые реагировали на голосовой сигнал и при помощи встроенных микроскопических голофонов создавали иллюзию непосредственного общения с абонентом. Иными словами, переписка по ноутскрину была для меня чем-то вроде перьевой ручки для человека эпохи Билла Гейтса.
Я вызвала клавиатуру, сделала глубокий вдох и начала писать:
«Отто, прости, что беспокою. Это Роуз».
Когда тихий звонок оповестил меня о получении ответа, я так разволновалась, что не сразу смогла прочитать его.
«Никакого беспокойства. Ура. Привет. Рад поговорить с тобой».
«Да, привет». Связь была установлена, но теперь я не могла придумать, что писать дальше. «Я думала, что поздоровалась».
Когда я поняла, как это выглядит, то страшно обрадовалась тому, что Отто не может видеть моего лица.
«Прости. Просто мне очень неловко все время разговаривать с тобой через Набики».
«Конечно. Я очень рад, что ты мне написала. Это по-настоящему… здорово. Просто небесно! Я этого даже не ожидал».
«Прости».
«За что?»
«За то, что отвлекаю тебя от того, чем ты занимаешься».
«Ты ни от чего меня не отвлекаешь. На самом деле я тоже очень хотел с тобой поговорить. Просто… похоже, это единственный способ, но я не мог придумать, как попросить тебя написать мне. Немного странно передавать такую просьбу через кого-то еще. И потом, многие считают такой способ общения устаревшим».
«Честно говоря, я и сама так считаю».
«Правда? А я думал, что в твое время люди так общались!»
«Так и было, — призналась я. — Но только когда я была совсем маленькой».
«Понимаю». Повисла долгая пауза. Я не знала, что говорить дальше. «У тебя была какая-то особая причина поговорить со мной?»
«Вроде того. Это доктор Биджа предложила мне написать тебе».
«Мина? Она очень милая, правда?»
«Мне она нравится. Ты тоже посещаешь ее?»
«Раз в неделю».
«Я тоже».
«Я знаю».
«А мне она не сказала, что ты к ней ходишь».
«Она мне тоже ничего не говорила. Это ты сказала. Я видел Мину у тебя в сознании».
«Ой… Даже не знаю, что мне об этом думать».
«Не волнуйся. Я никому не рассказываю о том, что вижу в сознании других людей. У меня есть свой моральный кодекс. Не менее сильный, чем у Мины. И у других докторов».
«Правда?»
«Даю слово. Письменное».
Не знаю, как я могла почувствовать улыбку в этих коротких словах, но как-то почувствовала.
«Спасибо», — написала я. — «Я хотела задать тебе один личный вопрос, но мне не хотелось передавать его через Набики».
«Я понимаю, но все-таки — почему?»
Трудный вопрос. Нужно было срочно придумать какой-нибудь деликатный ответ, ведь, откровенно говоря, у меня не было никаких причин не любить Набики. Я допускала, что она может быть вполне — как они сейчас говорят? — вполне небесной, особенно если учесть друзей, которых она себе выбирала.
«Мне кажется, она меня недолюбливает».
«Вот как. Мне придется сказать ей об этом. Она плохо скрывает свою враждебность».
«А она пытается?»
«Еще как».
«Значит, она в самом деле меня не любит?»
На этот раз он ответил не сразу.
«Она не винит тебя в этом. Она прекрасно понимает, что ты в этом не виновата».
«В чем не виновата?»
Последовала еще одна долгая пауза.
«Она завидует», — наконец написал Отто.
Я чуть не поперхнулась от возмущения.
«Завидует? Но чему?!»
«Думаю, просто тому, кто ты есть».
«Вот как? Скажи ей, пусть забирает, хоть сейчас! Всю мою жизнь. Всю скопом, с чертовым обременением: с проклятыми репортерами, со стазисным истощением, с двухгодичным курсом физиотерапии, не говоря уже о ночных кошмарах! Да я готова хоть сейчас поменяться с ней!» Я пожалела о своих словах сразу же, как только отослала сообщение. «Прости», — тут же написала я.
«Она все это знает. Дело не в этом».
Теперь я растерялась.
«Так чему же она завидует?»
«Ты меня интересуешь, а ее это нервирует».
Я сглотнула.
«Вот как».
«Да. Понимаешь, это случается нечасто. Большинство людей кажутся мне скучными. Их сознания очень примитивны».
«Я не очень умная», — поспешно написала я.
«То, что я имею в виду, не имеет отношения к уму. Впрочем, в твоих мыслях я не заметил глупости».
Это меня удивило.
«Значит, умные люди могут быть примитивными?»
«Сплошь и рядом. Меня интересует не ум как таковой, а стремление думать и размышлять. У всех есть возможность расширить границы своего сознания, но лишь немногие ею пользуются».
Я не знала, что на это ответить, поэтому задала следующий вопрос.
«А Набики интересная?»
«Очень. Она умеет мыслить на нескольких уровнях сразу. Вот почему она может одновременно испытывать к тебе и злость, и сочувствие».
«Как вы познакомились? Если, конечно, это не очень личный вопрос».
«Совсем нет. Когда я впервые попал в Юнишколу, мне пришлось очень нелегко. Я был почти так же одинок, как ты, только еще более странный. Многие относились ко мне враждебно. Набики с самого начала яростно встала на мою защиту, еще до того, как мы с ней познакомились. Порой она напоминала мне львицу, охраняющую своих детенышей. Этот комплимент настолько пришелся ей по душе, что она тут же в меня влюбилась».
«Да ты что? С одного комплимента?»
«Как сказать… Это трудно объяснить. Во-первых, я умею говорить очень милые и, скажем так, очень пылкие комплименты. Боюсь, ты сочтешь меня задавакой. Но серьезно, я ведь сам странный, а это самое странное мое свойство. А во-вторых, в этом вся Набики. Она ничего не прячет за душой и целиком отдается любому чувству. Сначала мне было очень странно впитывать мысли человека, который в меня влюблен. Это было похоже на разноцветную радугу, мерцавшую в сознании Набики».
Мне понравилось это сравнение. Я представляла себе любовь точно так же.
«Я не планировал заводить подругу, но это была настолько прекрасная мысль, что я не заметил, как увлекся. Мы вместе уже больше года».
«Красивая история».
«Подозреваю, намного красивее большинства твоих».
Я вздрогнула, хотя Отто не мог этого видеть.
«Точно».
«Не волнуйся. У меня тоже больше темных историй, чем светлых».
«Мне жаль».
«А мне нет. Это моя жизнь, другой не дано. Какой личный вопрос ты хотела мне задать?»
«Ах, да. Всего один. Что так напугало тебя в моем сознании?»
«Ты не хочешь знать ответ на этот вопрос».
«Хочу».
«Если бы я мог дать исчерпывающий ответ на этот вопрос, тебе не пришлось бы его задавать. Мне трудно найти слова для таких ощущений».
Я разочарованно сгорбила плечи.
«И все-таки. Ответь, как сможешь».
«Все дело в твоем сознании, — написал Отто. — Как ты думаешь, что я в нем увидел?»
«Когда ты дотронулся до меня, я просто жутко смутилась».
«И почувствовала себя одинокой. И напуганной. И несчастной. И еще немного обиженной».
«Я обижалась не на тебя».
«Да, не на меня. На какую-то золотую статую».
«Ох, Отто! Так я представляю себе Реджинальда Гиллроя».
«Да ты что? Очень забавно».
И тут меня поразила одна мысль.
«Отто, ты умеешь смеяться?»
«Не слишком хорошо. Мой смех звучит… довольно странно. Поэтому я стараюсь не делать этого на публике».
«Почему ты не разговариваешь?»
«Не могу. Я пытался. У взрослых людей есть резонаторы, отвечающие за громкость и отчетливость речи. Мои резонаторы находятся на младенческой стадии развития. При желании я могу шептать, но это звучит очень странно, и люди с трудом меня понимают. Я знаю язык жестов, но он бесполезен в том случае, если мой собеседник с ним не знаком. Все это очень неприятно».