Практическая магия - Хоффман Элис. Страница 18

Что еще так замечательно в Джиллиан, это — что она на ножах с Антонией. Если все будет продолжаться в том же духе, эти двое, возможно, просто в грош не будут ставить друг друга. Джиллиан на прошлой неделе пошла на праздник Четвертого июля в черной мини-юбке, взя­той у Антонии, и залила ее по неосторожности кока-ко­лой, а когда Антония позволила себе возмутиться, сказала, что нельзя быть такой нетерпимой. И теперь Антония просит у матери разрешения врезать замок в дверь своего стенного шкафа. И заявила Кайли, что их тетя — никчемное создание, неудачница, ничтожество.

Джиллиан устроилась работать в закусочной «Гам­бургеры» на Развилке, и местная безусая ребятня пого­ловно в нее повлюблялась: заказывают себе чизбурге­ры, когда есть совсем не хочется, и ведрами вливают в себя лимонад и кока-колу, лишь бы побыть рядом с ней.

— Работа, — объявила Джиллиан вчера вечером, — нужна человеку, чтобы было на что гульнуть.

Подобная жизненная позиция уже вступила в про­тиворечие с ее намерением двинуть в Калифорнию, так как ее неудержимо влечет пройтись по торговым цен­трам — в особенности не в силах она устоять перед обув­ными магазинами — и скопить не удается ни гроша.

У них в тот вечер были на обед соевые сосиски и особого сорта бобы, предположительно полезные для здоровья, хотя на вкус, по утверждению Кайли, ближе всего к автомобильным шинам. Включать в рацион мя­со, рыбу или птицу Салли, несмотря на причитания дочерей, упорно отказывается. Проходя в супермарке­те мимо прилавка с упаковками куриных окорочков, она невольно закрывает глаза и все равно не может до сих пор избавиться от воспоминаний о лесной горли­це, которая потребовалась тетушкам для самого силь­нодействующего любовного приворота.

— Скажи об этом нейрохирургу, — возразила Салли на замечание сестры о чисто утилитарной ценности ра­боты. — Или ядерному физику расскажи, или поэту.

— Согласна. — Джиллиан все еще курит, хотя каждый раз собирается бросить с завтрашнего дня и прекрасно знает, что никто в доме, кроме Кайли, не выносит та­бачного дыма. Она очень коротко затянулась, как будто от этого кому-нибудь могло стать легче. — Давай, найди мне поэта или физика. Имеются такие поблизости?

Кайли понравился этот щелчок по носу их безлико­го пригорода, где нет ничего примечательного, зато пе­ресудов ходит — хоть отбавляй. Скажем, взъелись все, как один, на ее приятеля Гидеона, особенно с тех пор, как он наголо обрил голову. Он, правда, уверяет, что ему наплевать, что у соседей в большинстве куриные мозги, но стал в последнее время раздражаться, когда ему скажут что-нибудь в лицо, и, если на Развилке, проезжая мимо, посигналит машина, вскинется весь, будто ему нанесли личное оскорбление.

Люди прямо-таки ищут случая почесать языки по малейшему поводу. Чуть что не совсем обычное, не та­кое, как у всех, — уже годится. Вот и на их улице, к при­меру, успели обсудить, что Джиллиан снимает лифчик от купальника, когда выходит загорать на задний дво­рик. Всем в точности известно, какая у нее на запястье татуировка и то, что на празднике Четвертого июля она пропустила полдюжины, если не больше, банок пива, а после не постеснялась наотрез отказать Эду Борелли, когда он пригласил ее съездить куда-нибудь вдвоем, хотя он как-никак замдиректора школы и притом — начальник ее сестры. Соседка Оуэнсов, Линда Беннет, запретила местному оптику, с которым она встречает­ся, заезжать за ней засветло, настолько ей неспокойно, что в доме рядом живет женщина с такой внешностью, как у Джиллиан. Все сходятся на том, что сестру Салли трудно раскусить. Иной раз столкнешься с ней в бака­лейном отделе, начнет зазывать тебя приехать к ним домой, посмотреть, что про тебя скажут карты таро, а в другой раз поздороваешься с ней на улице — лишь гля­нет сквозь тебя, будто находится за тысячу километров, где-нибудь в Тусоне, где жизнь куда как интересней.

Что касается Кайли, она считает, что в присутствии Джиллиан жизнь становится интересней везде, — даже такая дыра, как их квартал, засверкает, при должном освещении, яркими красками. Сирень с ее приездом со­вершенно обезумела, словно отдавая дань ее красоте и изяществу; перекинулась с заднего дворика вперед, на­висая лиловым шатром над оградой и подъездной до­рожкой. Сирени не положено цвести в июле, это просто ботанический факт — так, по крайней мере, считалось до сих пор. Девчонки по соседству уже стали шептаться, что, если под Оуэнсовой сиренью поцелуешься с пар­нем, которого любишь, он будет навеки твой, хочет того или нет. Из Университета штата Нью-Йорк в Стони-Брук прислали двух ботаников изучать строение цветка у этих феноменальных растений, которые, ломая все и всяческие сроки, разрастаются как сумасшедшие и цве­тут все пышнее с каждым часом. Салли не пускала бота­ников к себе во двор, гнала их прочь, окатывая водой из кишки для поливки сада, но ученые время от времени все равно приезжали и, сидя в машине напротив того места, откуда ведет дорожка к дому, с тоской взирали на недосягаемые экземпляры и обсуждали, этично ли будет махнуть через газон, вооружась садовыми ножницами, и отхватить вожделенный образчик.

Впрочем, так или иначе сирень оказывала воздей­ствие на каждого. Вчера Кайли проснулась поздно ночью и услышала, что кто-то плачет. Встала, подошла к окну. Внизу, у кустов сирени, стояла ее тетя Джилли­ан, вся в слезах. Кайли наблюдала за ней, пока Джиллиан не вытерла глаза и не вынула из кармана сигарету. Кайли на цыпочках вернулась назад, с твердым убеждением, что и она когда-нибудь будет обливаться слезами ночью в саду — не то что ее мать, которая в одиннадцать как штык уже в постели и у которой, похоже, вообще нет в жизни такого, из-за чего стоило бы плакать. Интересно, пролила она хоть слезинку об их с Антонией отце или, может, к тому моменту, как он умер, уже утратила способность лить слезы?

А во дворе, из ночи в ночь, Джиллиан все продолжала оплакивать Джимми. Никак не могла перестать, даже теперь. Она, которая клялась когда-то ни в коем случае не поддаваться безраздельно страсти, попалась на крючок как миленькая. Сколько времени — почти весь этот год — старалась взять себя в руки и набраться духу уйти, хлопнув дверью! Сколько раз писала на бумажке имя Джимми и в первую пятницу месяца, когда луна вступает в первую четверть, сжигала ее, пытаясь избавиться от влечения к нему! И ничего не помогало. Двадцать с лишним лет с кем только не флиртовала, с кем не спала, никогда ничем себя не связывая, — и надо же, после всего этого влюбилась в такого, как он, испорченного до мозга костей, так что, когда они, сняв в Тусоне дом, перевезли туда мебель, из дома в тот же день сбежали все мыши, — видно, даже у мыши-полевки больше ума, чем у нее!

Теперь, когда Джимми нет в живых, он кажется ей куда лучше. Джиллиан не в силах забыть, какими жгучими были его поцелуи, и от одних воспоминаний об этом всю ее переворачивает. Он просто испепелял ее заживо, умел это сделать в одну минуту — такое не так-то легко забывается. Она надеялась, что хотя бы пере­станет цвести эта проклятая сирень, запах которой ее преследует по всему дому, по всему кварталу и даже, честное слово, чувствуется иногда в «Гамбургерах» на Развилке, хотя дотуда как минимум полмили. Для местных жителей эта сирень — целое событие, ее фото­графия уже появилась на первой странице журнала «Ньюсдей», но Джиллиан просто не знает, куда девать­ся от ее неотвязного аромата. Он пропитывает собою одежду, пристает к волосам, — может быть, она оттого и курит так много, стараясь перебить благоухание си­рени терпким духом горелого табака.

К ней постоянно возвращается мысль о том, почему Джимми целовал ее с открытыми глазами — для нее было потрясением обнаружить, что он за ней наблюда­ет. Если мужчина даже во время поцелуя не позволяет себе закрыть глаза, значит, он стремится при любых обстоятельствах неизменно утверждать свою власть. У Джимми где-то на донышке глаз всегда сохранялся холодный блеск, и Джиллиан, целуясь с ним, невольно ощущала, что это несколько напоминает сделку с дья­волом. Такое у нее было ощущение — особенно когда при ней другие женщины держались естественно и свободно, не опасаясь окрика от мужа или друга.