Волшебный дневник - Ахерн Сесилия. Страница 26

Сразу после обеда мама опять впала в забытье. Она очень много спала последние два дня. Но на сей раз заснула прямо в кресле. Я хотела разбудить ее и уложить в постель, но Розалин остановила меня. Буду писать в дневнике, пока не услышу храп Артура, и тогда мне никто не помешает пойти к маме.

Пока меня защищает этот дом, я могу сказать, что в замке вчера утром у меня появилось странное чувство. Мне показалось, будто там кто-то есть и наблюдает за мной. Утро было на удивление ясное, солнечное, пока дурацкое облако не пролилось прямо на мою голову. В это время я как раз сидела на ступеньке с дневником на коленях и никак не могла придумать, о чем писать и с чего начать первую страницу, поэтому просто загорала. Не знаю, сколько времени у меня были закрыты глаза, но уж лучше бы я держала их открытыми. Определенно там кто-то был.

До завтра, мой дневник.

Закончив читать, я огляделась. Сердце громко стучало, и дышала я часто и тяжело. Речь шла о теперь. Я писала о себе то, что происходило со мной в данную минуту.

Неожиданно мне показалось, будто на меня уставлены тысячи глаз. Я вскочила и бросилась вниз по лестнице, споткнулась на последней ступеньке и ударилась о стену. Поцарапала руки и правое плечо, выронила дневник, и он упал на землю. Я стала искать его в траве и ладонью коснулась чего-то мягкого и пушистого. С криком я отпрянула и убежала в другую комнату. Там не было дверей – ни в одной из четырех стен. Несколько дождинок упали на меня, потом они стали падать чаще. Я подошла к дыре в стене, где прежде было окно, и попыталась вылезти наружу. И увидела, как Розалин идет по дороге вроде бы с плащом в руке. Она решительно продвигалась вперед с предвещающим бурю выражением на лице и держа над головой руку, словно это могло спасти ее от дождя.

Я отскочила к другому окну, которое выходит на противоположную сторону, и вылезла наружу, расцарапав коленки о стену, когда тянулась к подоконнику. Спрыгнула я на бетон, и мои ноги пронзила острая боль, так как я совсем забыла, что на ногах у меня шлепанцы. Розалин уже подходила к замку. Отвернувшись от нее, я побежала.

У меня не было ни малейшего представления о том, куда я бегу. Словно мной руководил автопилот. Только когда, промокшая до нитки, я оказалась возле обнесенного стеной сада, мне вспомнилась запись в дневнике, и, содрогнувшись, я вся от макушки до пяток покрылась мурашками.

Пока я стояла около входа, застыв от страха, мое внимание привлекла белая тень за мокрым стеклом оранжереи. Открылась дверь, и появилась сестра Игнатиус с костюмом пчеловода в руках.

– Так я и знала, что ты вернешься, – воскликнула она, и на бледном лице хитро блеснули голубые глаза.

Глава одиннадцатая

Где тут окуриватель

Я вбежала в оранжерею. Не чувствуя своего тела, встала рядом с сестрой Игнатиус. Плечи у меня были подняты выше ушей, как будто я, словно черепаха, старалась спрятаться внутри собственного тела. И еще я крепко сжимала в руках дневник, так что побелели костяшки пальцев.

– Ох, ты только погляди на себя, – произнесла сестра Игнатиус в своей радостно-беззаботной манере. – Ты похожа на мокрую мышь. Сначала надо обсушиться…

– Не трогайте меня, – торопливо произнесла я, отпрянув от нее. И повернулась к ней боком, хотя то и дело посматривала на нее через плечо.

– Тамара, в чем дело?

– Не делайте вид, будто сами не знаете.

Глянув через плечо, я увидела, что она на мгновение прищурилась, потом широко открыла глаза. Что-то заметила. Что-то, верно, знала. Она была похожа на человека, которого застали врасплох.

– Признайтесь.

– Тамара, – проговорила она, потом замолчала, как будто подбирая правильные слова. – Посмотри на меня, Тамара. Я… Позволь мне объяснить… Нам надо пойти в другое место. Не здесь же разговаривать. Не в оранжерее. Ты совсем мокрая.

– Нет. Сначала вы должны признаться.

– Тамара, послушай меня, пойдем в дом и там…

– Признайтесь, что это написали вы, – резко потребовала я. На ее лице отобразилось замешательство.

– Я не понимаю, Тамара. В чем я должна признаться?

– В дневнике писали вы! – крикнула я и сунула дневник ей в лицо. Яростно перелистала страницы. – Видите, здесь написано? Я спрятала дневник в своей спальне, а утром взяла его с собой в замок, чтобы начать в нем писать, как вы говорили, и вот смотрите. Как вы это сделали? – Я тыкала дневником ей в нос и одновременно листала страницы, размазывая мокрыми руками чернила. А она мигала, пытаясь рассмотреть мелькавшие перед ней слова.

– Успокойся, Тамара. Я ничего не вижу, ты слишком быстро листаешь страницы.

Я стала листать их еще быстрее. Тогда она ухватила меня за запястья своими сильными руками и твердо произнесла:

– Хватит, Тамара.

Это сработало. Сестра Игнатиус взяла у меня дневник и открыла первую страницу. Потом быстро пробежала глазами первые строчки.

– Это не для чужих глаз. Здесь твои мысли.

– Я не писала.

К этому времени я поняла, что она тоже не писала. У нее переменилось выражение лица, и ее растерянность не была наигранной.

– Тогда… кто?

– Не знаю. Надо посмотреть в начале.

– Здесь стоит завтрашнее число.

– Кое-что из написанного рассказывает о событиях завтрашнего дня.

Дождь стучал в окно до того громко, что казалось, стекло вот-вот разобьется.

– Откуда тебе знать, если завтра еще не наступило?

Голос у нее стал мягче, словно она пыталась уговорить разбушевавшегося психа, чтобы он отдал ей нож. Наверное, это отлично подействовало бы, вот только у меня не было ножа и никто не вкладывал его мне в руку. Не мой случай.

– Может быть, ты проснулась среди ночи и сама все это написала? Была сонная и поэтому ничего не помнишь. Я в таком состоянии еще и не то делаю. Брожу по дому, ищу что-то, сама не знаю что, передвигаю вещи, а утром ничего не могу найти. Правда-правда, – со смешком договорила она.

– Это другое, – спокойно возразила я. – Я написала о том, что произойдет сегодня и о чем я понятия не имела. Дождь, Розалин, плащ, вы…

– А что я?

– Я написала, что вы будете тут.

– Но, Тамара, я всегда тут, и тебе это известно.

Сестра Игнатиус продолжала говорить, пытаясь придать моей истории некое рациональное объяснение. Она рассказала о том, как однажды ночью пришла в комнату сестры Марии в поисках садовых перчаток, потому что ей приснилось, будто пора сажать репу, и до смерти напугала сестру Марию. Я отключилась. Не могла я написать пять страниц и совершенно об этом не помнить. Как я могла предсказать дождь, появление Розалин с плащом, сестру Игнатиус, поджидающую меня в оранжерее с лишним костюмом?

– Тамара, наш разум иногда играет с нами в странные игры. Когда мы что-то ищем, он предпочитает свой маршрут. И нам ничего не остается, как следовать за ним.

– Но я ничего не ищу.

– Неужели? А вот и дождь перестал. Я же говорила. Пойдем в дом, обсохнешь, и я дам тебе выпить что-нибудь горячее. Вчера я сварила суп и положила в него собственноручно выращенные овощи. Думаю, там что-нибудь еще осталось, если сестра Мария не выпила его весь через соломинку. Накануне она потеряла свои протезы, и сестра Питер Регина неосторожно наступила на них. С тех пор она все пьет через соломинку. – Она прикрыла рот ладошкой. – Ох, извини, над этим нельзя смеяться.

Я хотела возразить, потому что вспомнила, что написала в дневнике о своей простуде. Но может быть, мне удастся что-нибудь изменить? И я последовала за сестрой Игнатиус в сад.

Дом был похож на сестру Игнатиус. В нем хватало обманок, потому что внутри он был такой же старый, как снаружи. Мы вошли в заднюю дверь и оказались в коридоре, где было множество сапог, плащей, зонтов и шляп от солнца – короче говоря, все необходимое на любую погоду. По неровно уложенным камням мы прошли в кухню, где все было устроено на манер 1970-х годов. Застекленные шкафы, линолеум на полу, клеенчатая скатерть, авокадо и апельсины во всех возможных местах, сохранившиеся с того времени, когда плоды земли несли в дом. Тут был длинный стол из сосны со скамейками по все стороны, такой длинный, что за ним могли бы усесться все Уолтоны [41]. Из комнаты рядом с кухней доносились звуки радио. Следуя по коричневой ковровой дорожке, я уперлась взглядом в большой телевизор примерно в тридцати дюймах от стены. Его покрывала кружевная салфетка, и на ней стояла фигурка святой Девы Марии. На стене висел простой деревянный крест.