Дом без хозяина - Бёлль Генрих. Страница 67
– Оставь меня, – сказала она, – мне это нравится!
В комнате царил уже полный порядок: ее платья висели в шкафу, посуда была аккуратно расставлена в ящиках комода, а картонку с игрушками кондитер поставил под кровать. В углу стояла кроватка Вильмы.
– Разве Вильма здесь будет спать? – спросила она.
– Ты думаешь, неудобно?
– Не знаю, – нерешительно сказала она и, поставив на комод планку с бамбергеровскими фигурками, добавила: – Детям это понравится!
– Это же дешевка, лубок! – сказал он и отвернулся.
Она подвинула к себе свою сумку и стала вынимать оттуда мелкие вещи. Прежде всего она достала фотографию мужа и повесила ее над изголовьем кровати на гвоздь, на котором поблескивало, словно венчик, медное кольцо от прежней картинки.
– Зачем же здесь? – сказал он.
– Так мне хочется, и оставим это!
Она извлекла из сумки старую зажигалку и резко, со стуком, поставила ее на комод; за зажигалкой последовали часики на потертом кожаном ремешке. Потом она быстро наклонилась и, порывшись в картонке с игрушками, достала брезентовый чехол, в котором Карл носил свой котелок. Чехол занял свое место на комоде рядом с часами и зажигалкой.
– Где моя шкатулка с нитками? – спросила она.
– Вот она, – ответил кондитер, выдвинув в комоде один из ящиков. Она вырвала шкатулку у него из рук и, разыскав в ней пилочку для ногтей – память о Лео, положила ее на комод рядом с брезентовым чехлом.
– Иди, – тихо сказала она, – я хочу побыть одна.
– Я хотел только показать тебе ванную, а вот возьми ключ от дверей цветника на крыше.
– Господи, – сказала она, – оставь ты меня в покое хоть на пять минут!
– Зачем тебе весь этот хлам? Я куплю тебе новые часы и зажигалку – твоя ведь заржавела и не работает.
– Боже мой! Уйди ты наконец!
Кондитер попятился к двери.
Она задернула штору, легла на кровать, ногами к изголовью, и долго смотрела на фотографию улыбающегося фельдфебеля, висевшую перед ней. Справа на комоде стояли герои германских саг; их яркая раскраска видна была даже в сумерках. Она отыскала глазами своего любимца – мужественного и в то же время мечтательно-нежного Фолькера в красном камзоле, с зеленой лирой в руках. На планке он стоял рядом с Гагеном.
Она думала сейчас не о Лео и даже не о погибшем муже, а о нем, о другом, чья щека на миг коснулась ее шеи. Она понравилась ему! Наверное, он сейчас тоже думает о ней! Он все понял, он помог ей, и она полюбила его так, как не любила еще никого. Там, в прихожей, она случайно обняла его, но он прижал ее к себе чуть крепче, чем это сделал бы другой на его месте. Он еще вернется, привезет домой Генриха и Вильму, и она снова увидит его!
…Кондитер, не постучавшись, вошел в комнату и на цыпочках подошел к ней. Она в ярости закричала на него:
– Надо стучать, когда входишь! Уйди, оставь меня!
Кондитер покорно вышел из комнаты, пробормотав на пороге еще что-то о ванной, о цветнике на крыше.
Она встала с кровати, заперла дверь на ключ и снова легла. Улыбающийся фельдфебель был слишком молод. Ей даже как-то неудобно вспомнить теперь, что когда-то она спала с этим мальчишкой-шалопаем. Кусты за казарменным плацем, запах сапожной ваксы и склонившееся над ней нахмуренное, серьезное лицо юного ефрейтора. Ему первому она позволила все.
Снизу донесся резкий смех кондитерши.
Потом кондитер что-то сказал ей, и в его голосе звучала угроза и даже решимость. Злобно ворча, он поднялся по лестнице и рванул дверь.
– Отвори сейчас же! – закричал он.
Она не ответила ему – она думала о том, другом.
Она еще не знала его имени, но Эрих, Герт, Карл и Лео исчезли из ее памяти, словно растаяли на горизонте. А лицо кондитера она больше не могла себе представить, хотя он и стоял за дверью в двух шагах от нее.
– Откроешь ты или нет? – снова закричал он, но его угрожающий голос только рассмешил ее.
– Уходи, – тихо сказала она, – я не открою.
И он ушел.
Она услышала, как он спускался по лестнице, невнятно бормоча какие-то угрозы. Но она думала о другом – об Альберте, и знала, что он еще придет к ней.
22
Сначала они долго играли в футбол с деревенскими ребятами, которых пригласил дядя Вилль. Он обо всем позаботился: подстриг траву, починил сетки на воротах. Они играли с азартом, но потом Генрих вдруг сказал: «Надоело, не хочу больше». Он убежал на веранду, где за столом сидел Альберт, потягивал из кружки пиво и просматривал газеты. Но и оттуда Генрих вскоре ушел. Обойдя вокруг дома, он уселся на колоде у дровяного сарая. Рядом на земле лежал топор дяди Вилля.
Здесь Генриху никто не мешал. Вилль ушел в деревню исповедоваться, Альберт уткнулся в свои газеты – он мог читать их часами, не вставая. Вильму мать Альберта отвела на кухню. Добрая старушка пекла там пироги и, как всегда, при этом бормотала себе под нос забавные присказки. «Как испечь пирог на праздник, коли нет припасов разных?» – медленно говорила она и заставляла Вильму повторять. Но у той получалось только «сахар» и «яйцо», и мать Альберта весело смеялась. На кухне пахло горячим сдобным тестом, совсем как в подвале у кондитера. На подоконнике остывал противень с готовым песочным печеньем.
Потом Генрих услышал, что и Мартин закричал: «Не хочу больше! Надоело!» Деревенские ребята поиграли еще немного и разошлись. Голос Мартина доносился теперь с веранды – Альберт учил его играть в пинг-понг. Слышно было, как они передвигали стол, укрепляли сетку. Альберт говорил Мартину: «Становись сюда! Смотри, вот как нужно!» Запрыгали целлулоидные мячики. Их звонкое цокание сливалось с голосом матери Альберта: «Яйца нам нужны и сало – только этого нам мало; сахар мы возьмем, сметану и душистого шафрану», – говорила она, а Вильма кричала «сахар!», «яйцо!» – и старушка смеялась.
Хорошо здесь! Мячики так звонко цокают, и Вильма радостно кричит на кухне, а как только услышишь голос матери Альберта, так сразу поймешь, какая она добрая. И дядя Билль добрый, и сам Альберт – тоже. «От шафрана – пирог румяный», – донесся из кухни голос старушки. Славная какая присказка, «шафран» – слово само какое-то вкусное! Но что ни говори, а все это для детей! Его не проведешь – тут что-то не так!
Генрих знал теперь, что кондитер вовсе не такой добрый, как казалось вначале. Когда мама сказала, что они переедут к нему, он подумал сначала: «Вот здорово». Но потом понял, что это вовсе не здорово! Кондитер похож на тех «добрых» учителей в школе, которые еще хуже, чем злые: такие приходят в ярость в самый неподходящий момент.
С другой стороны, кондитер все же лучше, чем Лео. Одно-то уж, во всяком случае, ясно: денег у них наверняка будет больше.
Зажигалка дяди Эриха, мамины часы – подарок Герта и брезентовый чехол, в котором Карл носил котелок, были в его памяти неотделимы друг от друга, словно они лежали на одной полке. Теперь он положил на эту полку и пилочку для ногтей, принадлежавшую Лео. В суматохе сборов мать случайно сунула ее в свою шкатулку с нитками. К особым запахам Эриха, Герта и Карла прибавился еще запах Лео – запах одеколона и помады. На кухне старушка, смеясь, говорила Вильме: «Сорока-белобока кашку варила, пирог пекла, гостей созывала…» Генрих представил себе, как она месит там желтое сладкое тесто, бормоча свои присказки, словно добрая волшебница заклинания: «Этот пальчик – дрова рубил, этот – печку топил, этот – воду носил, этот – муку покупал, а мизинчик мал, ничего не покупал, пришел и все съел!» Вильма смеялась звонко и радостно.
Из-за дома выглянул дядя Вилль и внимательно посмотрел на него. Потом Генрих услышал, как он поднялся на веранду и спросил Альберта:
– Что это случилось с парнишкой?
– Оставь его, – ответил Альберт.
Они говорили негромко, но Генрих слышал каждое слово.
– Нельзя ли чем-нибудь помочь ему? – снова спросил Билль.
– Можно-то можно, – сказал Альберт, – но лучше оставь его сейчас в покое. В главном ты ведь ему не поможешь!