Два зайца, три сосны - Вильмонт Екатерина Николаевна. Страница 28
Владимир Александрович сказал Гошке:
– Георгий, ты не удивляйся, в связи с твоим переездом сюда, нам с мамой придется решить ряд вопросов, так сказать, юридических, поэтому завтра мы с утра поедем по этим делам.
– Ладно, а я смотаюсь в зоопарк, охота посмотреть на жирафика! Мам, а ты не хочешь?
– Хочу, но позже! Завтра у нас дела.
И утром мы уехали. Оформление заняло кучу времени и нам предстояло еще множество формальностей. Мы возвращались домой под вечер, усталые до изнеможения. Еще из машины я увидела, что за столиком в саду сидят Гошка и какой-то мужчина. Я пригляделась, и мне стало нехорошо. Это несомненно был Миклашевич.
– Кто это? – спросил Владимир Александрович. – Я его не знаю.
– Один из двух зайцев, – вырвалось у меня.
– Мне всегда казалось, что погоня за зайцами не твой жанр, – усмехнулся он.
– Конечно, эти зайцы сами за мной гоняются.
– А ты?
– А я, кажется, заблудилась в трех соснах. Черт его принес!
– Я так понял, это не тот заяц?
– Откуда я знаю… Хотя вы правы, не тот.
– А я сам на него посмотрю, вдруг ты ошибаешься…
– Нет, этого зайца я хорошо знаю.
Но нам навстречу уже бежал Гошка, на его мордахе была написана искренняя радость. Миклашевич неспешно, деликатно шел за ним.
– Мам, дядя Митя приехал!
– Да уж вижу!
– Мам, поздравляю! Ты почему мне ничего не сказала?
Мне опять стало нехорошо.
– О чем это ты?
– Как о чем? О свадьбе!
– Олесенька, я так соскучился! Познакомь же меня с Владимиром Александровичем! Я, разумеется, прекрасно знаю вас, как потрясающего пианиста, неоднократно бывал на ваших концертах, но лично не имел чести…
Да я готова поклясться, что он даже забыл, где находится консерватория! Но Владимиру Александровичу его слова несомненно были приятны.
– Олеся, кажется, впала в ступор, посему представлюсь сам– Дмитрий Миклашевич, архитектор и будущий муж…
От его наглости я и впрямь впала в ступор. А они уже пожимали друг другу руки.
– В юности я всегда бегал на ваши концерты, особенно если в программе была Н-moll,ная Шопена. Лучше вас ее никто не играл! А восьмая Прокофьева! Знаете, у меня есть запись Лондонского концерта восемьдесят второго года…
От изумления у меня в зобу дыханье сперло. Никогда в жизни я не слышала о его увлечении серьезной музыкой. А Владимир Александрович внимал ему более чем благосклонно. И Гошка смотрел ему в рот. Что же это такое?
– Господа, вы, вероятно, устали и голодны, а посему я предлагаю всем через полчасика поехать в ресторан, мы поужинаем и обсудим наши с Олесенькой, так сказать, матримониальные планы… Ужин обещаю дивный! Я знаю здесь неподалеку потрясающий ресторанчик. Фантастика, пальчики оближете. И я уже выяснил у Гошки, что вам это заведение незнакомо!
Обаяние было включено на полную мощность. Не поддаться ему просто невозможно. Проклятый паук, уже затянул в свою паутину и свекра, и сына, да и я уже начинаю барахтаться как измученная муха-цокотуха. А где мой комарик? Нету!
– Мам, а он классный! Ты почему мне ничего не сказала? – шептал Гошка, провожая меня наверх.
– Да что я должна была тебе говорить? – разозлилась я.
– Ну про замуж! Про свадьбу! Он сказал, что ты уже присмотрела платье для свадьбы, зеленое!
И тут мне в голову стукнуло, что это просто потрясающий эпизод для романа! Злой заяц берет ее нахрапом… Правда, в отличие от меня, Марина хочет замуж.
– Мам, а я тоже хочу на вашей свадьбе гулять! Дядя Митя обещал!
– Да? Может, он сказал, где будет свадьба и когда? Мне здорово интересно!
– А ты что ли не знаешь?
– Понятия не имею!
– Да ладно! – не поверил мне сын.
– Ей богу! Мы с Митей поссорились накануне моего отъезда…
– Да, он говорил… И приехал просить прощения… Он тебя жутко любит! Мам, я лично за! Он классный!
– Ты за? А я вот против.
– Он это тоже сказал, что ты здорово кобенишься, но просто потому что ты женщина, а женщины любят кобениться…
– Чего только не узнаешь о себе… Хорошо, Гошка, мне надо принять душ и переодеться.
– Значит, ты согласна поехать на ужин?
– У меня что, есть выбор?
– Нет, мамуля, у тебя нет выбора! Ура!
Выйдя из душа, я подошла к окну. За столом на лужайке Миклашевич с Гошкой играли в шашки. Но вот Гошка вскочил, радостно вскинув руки, видимо, выиграл и оба чему-то стали смеяться.
Все это казалось мне бредом, так не бывает, по крайней мере я ни с чем подобным в жизни не сталкивалась. Или Миклашевич действительно меня любит? Не может такого быть. А почему собственно? Да, я не Синди Кроуфорд, но кто сказал, что любить можно только топ-моделей? Ерунда это… Он, как Онегин, с опозданием оценил Татьяну, а она уже другому отдана и будет век ему верна… Но я-то никому не отдана, так почему же не захомутать меня, тем более на горизонте маячит соперник… Но соперник, кажется, уже даже не маячит. И там Арина, ну ее в баню и доброго зайца заодно… Я ж его по сути совершенно не знаю, я даже толком ни разу с ним не говорила, все какая-то ерунда… Он чужой муж, и вообще чужой… Я его не знаю, а Миклашевича знаю как облупленного. Да, я теперь стала совсем другой, он это понял и решил строить наши отношения на совершенно других основаниях… Раньше я была молодой, глупой, безумно влюбленной, безропотно терпела его несносный характер и целиком зависела от него, морально и материально… Теперь же все переменилось. А может, мне и в самом деле надо выйти за него замуж, но жить своей жизнью… Да нет, глупости, зачем выходить замуж, если мне не хочется? Просто чтобы спать с ним в одной постели, услужливо подсказал организм. А может родить еще ребенка? Гошка уже взрослый, он уже оторвался от меня… И теперь я смогу уделять ребенку куда больше внимания… И Миклашевич что-то говорил о ребенке. Мне вдруг безумно захотелось снова услышать упоительный запах младенческой кожи… кормить его грудью, нет, ее, я хочу дочку… И если думать о ребенке, то надо спешить, мне почти сорок, откладывать нельзя… Все эти мысли и ощущения вихрем проносились в моей голове, и я начала судорожно одеваться и наводить красоту. Только нельзя сейчас, сегодня, дать ему понять, что я почти согласна. Надо обязательно поставить себя с ним так, чтобы он…
– Мам, ты скоро? Дед уже готов.
– Не торопи маму, наверняка, она красоту наводит! – одернул Гошку Владимир Александрович.
И он и Гошка уже сдали меня, да я и сама уже почти сдалась. Где ты, комарик? Но ни комара, ни второго зайца, да и сосны вот-вот вырубят…
И приняв весьма независимый вид, я вышла на лужайку. Миклашевич сразу вскочил мне навстречу, демонстрируя хорошие манеры, поцеловал руку и шепнул:
– Прости меня, Олеська, я же тебя люблю.
И улыбнулся такой обаятельно-виноватой улыбкой, что я и впрямь простила ему недавнюю безобразную сцену.
После действительно невероятно вкусного и на удивление приятного и непринужденного ужина мы втроем вернулись домой, а Миклашевич поехал к себе в отель, расположенный в пятнадцати километрах. Он был сама предупредительность и деликатность.
– Олеся, – спросил Владимир Александрович, когда Гошка ушел спать, – может быть, надо было пригласить Дмитрия Алексеевича пожить у нас, места хватит?
– Нет, это ни к чему.
– Девочка, ты сомневаешься?
– Еще как!
– Но почему? Он, по-моему, очаровательный, интеллигентный, широко образованный человек и любит тебя, искренне любит.
– Вы так думает?
– Ну, я, знаешь ли, доверяю своей интуиции.
– У него очень тяжелый характер.
– Но ты же умная женщина, ты сумеешь с этим справиться. И потом, даже тяжелый характер куда лучше бесхарактерности… Увы, мой сын оказался именно таким, бесхарактерным… К тому же Дмитрию Алексеевичу уже пятьдесят, он угомонился в значительной мере…
– То есть вы советуете мне принять его предложение?
– Разумеется. Постой, а разве ты еще не приняла?
– Нет, более того, я ему отказала…