Анна, одетая в кровь (ЛП) - Блэйк Кендари. Страница 26

Он пожимает плечами.

— Она просто хотела сказать, что рада, что я рассказал ей все о нас. И она надеется, что ты не будешь сердиться за мой язык, потому что она будет хранить наш секрет. Она просто желает помочь.

А затем он уходит все дальше и дальше, пытаясь обратить мое внимание на то, как она касалась его руки. Лучше бы я не спрашивал, потому что теперь он вовсе не закроется.

— Слушай, — говорю я. — Я рад, что Кармел обращает на тебя внимание. Если ты правильно разложишь карты, тебе повезет. Просто не лезь очень часто ей в голову. Она была довольно подавлена этим фактом.

— Я и Кармел Джонс, — глумится он, даже когда с надеждой во взгляде окидывает ее машину. — Возможно, это произойдет через миллион лет. В конечном итоге, ее утешит Уилл. Он умен и из ее круга общения. Он неплохой парень.

Томас поправляет очки. Он тоже неплохой парень и однажды это поймет. Но сейчас я говорю ему не выпендриваться.

Когда он поворачивается и идет обратно к машине, я кое-что замечаю. Возле дома оказывается круговая траектория, которая соединяется с окончанием подъездной аллеи. На ее стыке растет небольшое белое деревце — береза. А с нижней ветки свисает тонкий черный крест.

— Эй, — кричу я Томасу и показываю на крест. — Что это?

Он не тот, кто знает ответы. Морфан расхаживает по крыльцу в домашних тапочках и в голубых пижамных штанах, клетчатый халат плотно прилегает к его большому брюху. Наряд выглядит смешно по сравнению с мшисто-плетёной рок-н-ролльной бородой, но я не думаю сейчас об этом.

— Крест Папы Римского [33], - просто отвечает он.

— Ты практикуешь Вуду. — говорю я. — И я тоже.

Он фыркает в свою чашку кофе.

— Нет, не думаю. Nы не должен этим заниматься.

Я блефовал. Я не практиковал. А изучал. Cейчас замечательная возможность узнать кое-что.

— Почему не должен? — спрашиваю я.

— Сынок, Вуду это власть. Речь идет не только о власти внутри тебя, а и об ее каналах связи. Сила, которую ты украл, и сила, которую вы черпаете с вашего проклятого обеденного цыпленка. Ваша связанная плоть может находиться под напором десяти тысяч вольт.

Я инстинктивно тянусь к атаме, находящемуся в заднем кармане.

— Если бы ты владел Вуду и направлял его в правильное русло, глядя на тебя, я бы сказал, что ты как мотылек, летящий прямо в электромухобойку. Ты бы светился фонариками 24/7. — он щурится на меня. — Может быть, однажды я научу тебя всему.

— Мне бы хотелось этого, — говорю я, когда Томас врывается на крыльцо в свежей, но до сих пор неподходящей одежде, затем стремглав сбегает с него.

— Куда мы собираемся? — спрашивает он.

— Назад к Анне, — говорю я. Он зеленеет. — Мне нужно разобраться в этом ритуале за неделю, начиная с сегодняшнего дня, чтобы не видеть твою отрубленную голову или внутренние органы Кармел.

Томас еще больше зеленеет, и я хлопаю его по спине.

Затем перевожу взгляд на Морфана. Он смотрит на нас из-под чашки кофе. Вудуистический мощный канал. Он интересный мужик. А позже я очень много думаю об этом, засыпая.

По мере приближения основные события прошлой ночи начинают потихоньку стираться. Мои глаза печёт, будто бы полны песчаного песка, а голова раскалывается, даже после того, как вылил чашку растворителя, которую Морфан называет кофе. Томас сидит тихо вплоть до дома Анны. Он, наверное, до сих пор вспоминает о том мимолетном ощущении, когда рука Кармел коснулась его. Если бы жизнь была справедливой, Кармел бы еще раз повернулась к нему тогда, посмотрела в его глаза и осознала бы, что он теперь ее преданный раб. Она бы вознесла его и признала равным, а после этого он стал бы просто Томас, парень, который сумел обрести свое счастье. Но жизнь несправедлива. Она, вероятно, замутит с Уиллом или с другим спортсменом, а Томас будет тихонько страдать.

— Я не хочу, чтобы ты околачивался возле дома, — говорю я, чтобы вывести его из задумчивости и убедиться, что он не пропустил поворот. — Можешь висеть в машине, либо же следуй за мной по дорожке. Но Анна, вероятнее всего, после того утра может вести себя чуточку неуравновешенно, так что тебе лучше держаться подальше от крыльца.

— Можешь не повторять мне дважды, — фыркает он.

Когда мы паркуемся, он решает оставаться в машине. Я продолжаю идти теперь один. Когда я открываю входную дверь, то сразу же смотрю вниз, нужно убедиться, что я вхожу в фойе, а не падаю лицом вниз в лодку мертвых трупов.

— Анна! — зову я. — Анна! С тобой все в порядке?

— Это глупый вопрос.

Она появляется на верхней ступеньке лестницы. Прижимается к железной перекладине не как богиня смерти, а просто как обычная девушка.

— Я мертва. Со мной не может не быть все в порядке.

Ее глаза опущены. Она одинока, повинна и в ловушке. Она себя жалеет, и я не могу сказать, виню ли ее за это.

— Я не имел ничего такого в виду, что могло бы с тобой случиться, — честно признаюсь я и делаю шаг в сторону лестницы. — Я не хотел впутывать тебя в ту ситуацию. Она следила за мной.

— С ней все в порядке? — спрашивает Анна в странно повышенном тоне.

— Она в порядке.

— Хорошо. Я думала, что навредила ей. Потому что у нее такое хорошенькое личико.

Анна не смотрит на меня. Она слишком усердно рассматривает деревянные перила. Она пытается подтолкнуть меня к какому-то объяснению, но я не знаю, к чему именно.

— Я хочу знать, что с тобой случилось и как ты умерла.

— Зачем ты заставляешь меня вспоминать? — мягко спрашивает она.

— Потому что мне нужно понять тебя. Понять, почему ты такая сильная, — я начинаю рассуждать вслух. — По тому, что я знаю, твое убийство не выглядело странным или чем-то ужасным. И оно не расценивалось даже как жестокое. Так что я не могу понять, почему ты такая. Должно же быть этому объяснение? — когда я останавливаюсь, Анна смотрит на меня расширенными, полными отвращения глазами. — Что?

— Я только сейчас начинаю жалеть, что не прикончила тебя, — говорит она.

На минуту рассуждения выносят мой лишенный сна мозг, а затем я начинаю ощущать себя в полной заднице. Меня окружало слишком много смертей. Я видел так много нездорового крученого дерьма, что мысли ложатся на мой язык, точно детские заученные стишки.

— Как много ты знаешь? — спрашивает она. — О том, что со мной случилось?

Ее голос звучит мягко, почти покорно. Говорить об убийстве и выдавать факты — это то, с чем я имел дело с рождения. Только сейчас, я не знаю, как сказать Анне, стоящей передо мной. Мне кажется, что это больше чем просто слова или рисунки в книге. Когда я, наконец, рассказываю ей, мои слова слетают с губ быстро и по существу, будто снимая лейкопластырь.

— Я знаю, что тебя убили в 1958 году в возрасте шестнадцати лет. Кто-то перерезал тебе горло. Это случилось, когда ты шла на школьные танцы.

Легкая улыбка играет на ее губах, но не задерживается надолго.

— Мне действительно нужно было пойти туда, — тихо продолжает она. — Танцы должны были быть моими последними. Первыми и последними.

Она осматривает себя и удерживает подол юбки.

— В этом платье я шла на танцы.

Для меня это ничего не значит, просто белый кусок ткани с полосками и кружевными ленточками, но что я упустил из виду? Я уже не птенец, но и о 1958 мало знаю. Тогда, возможно, моя бы мама назвала меня уникумом.

— Может быть, — говорит она, читая мои мысли. — Одна пансионерка, живущая со мной в комнате, была швеей. Мария. Родом из Испании. Я считала ее очень эксцентричной женщиной. Ей пришлось оставить дочь, чуть моложе меня возрастом, и когда она приехала сюда, то полюбила общаться со мной. Она взяла у меня мерки и предложила сшить платье. Я хотела что-нибудь элегантное, но никогда не могла предположить, что она так хорошо умеет шить. Неуклюжие пальцы, — говорит она и держит их так, будто я могу разглядеть, какие они неряшливые.