И снова о любви - Розенталь Лорейн Заго. Страница 13

Небольшая, но красиво декорированная квартира была обставлена модной мебелью, окна закрывали легкие занавески бирюзового цвета, на кухне красовалась хромированная бытовая техника.

Мы разложили на кухонном столе библиотечные книги и принялись выписывать на лист бумаги факты из жизни Пикассо. Я читала об одной из самых известных его картин, «Авиньонские девушки», когда мне захотелось в туалет.

— Через гостиную и направо по коридору, — сказала Ли, махнув рукой в нужном направлении. Она была слишком увлечена Пикассо, чтобы поднять голову.

В гостиной стоял бежевый диван, дубовый журнальный столик песчаного цвета, на стене — картина Джорджии О’Киф: абстрактный цветок, буйство розового и оранжевого и немного бирюзы, что вполне гармонировало с занавесками. Когда я вышла в коридор, дверь в самом его конце открылась. Я увидела высокую, стройную молодую женщину с тонкими руками, таким же, как у меня, цветом волос и прекрасным лицом. На ней была ночная сорочка, почти прозрачная.

— Привет, — сказала женщина. — Я Рейчел.

— Я Ари.

Рейчел подошла ближе, и я рассмотрела ее лицо. Смуглая кожа, гладкая и безупречная. Нос крупный, но совершенно прямой, тонкие, изогнутые брови и темно-карие глаза. Внешность модели, столь же ослепительная, как у женщин с обложки «Вог». Я задалась вопросом, кем она приходится Ли — может, старшей сестрой? Они были совершенно не похожи.

— Ты в дамскую комнату? — спросила она. — Иди первая.

Я постаралась управиться побыстрее — не хотелось заставлять Рейчел ждать.

На кухне Ли все еще читала о Пикассо.

— Нам нужно сходить в Музей современного искусства, — заявила она, когда я снова уселась напротив нее. — Прочувствовать его работы. Это поможет лучше написать о нем. Как ты думаешь?

Я кивнула. В ванной потекла вода. Ли удивилась, что ее мать не спит, а у меня в голове не укладывалось, что женщина, которую я только что встретила, может быть чьей-то матерью, особенно такой взрослой девицы, как Ли.

— Ты ее видела? — спросила Ли, и я вновь кивнула. — Обычно раньше пяти она не встает. Знаешь… ее распирает от гордости, что у нее дочь-подросток. Ей всего тридцать четыре года.

Я быстро прикинула: тридцать четыре минус шестнадцать. Получается, Рейчел родила Ли в восемнадцать лет. Киран родился за три месяца до восемнадцатилетия Эвелин, но выбалтывать семейные секреты я не собиралась и промолчала.

По словам Ли, Рейчел всегда спала днем. Я предположила, что она работает в ночную смену, но где? Вряд ли такая женщина устроится на пункт взимания дорожных сборов или санитаркой в больницу.

— Чем она занимается? — поинтересовалась я, подумав, что сую нос не в свое дело, однако Ли, похоже, так не считала.

— В основном тусуется в ночных клубах. Раньше она обожала «Студию-54». Хозяин этого клуба — ее друг. А сейчас он болен. СПИД. — Последнее слово Ли прошептала, будто СПИД можно подхватить, просто упомянув его. — Вообще-то мама — гример на Бродвее. Прежде была занята в «Кордебалете», а сейчас — в «Кошках», но только со вторника по четверг. По выходным ей некогда — ходит по светским раутам. Хорошо, хоть дядя нам помогает, а то я даже не знаю, где бы мы жили. Наверное, в картонном ящике на улице. Или на стоянке для трейлеров в Джорджии.

Слово «Джорджия» она произнесла, имитируя южный акцент, и на этом ее болтовня пока закончилась. Мы снова занялись книгами о Пикассо. Читали про «розовый период» и этап кубизма в его творчестве, пока я не заметила, что начало смеркаться.

— Наверное, мне пора, — сказала я, пытаясь найти глазами свое пальто. — Уже поздно.

Я забыла, что Ли повесила пальто в шкаф в прихожей. Она принесла его и, пока я застегивала пуговицы, предложила мне вызвать машину.

— Я прекрасно доберусь на метро, — ответила я. В кошельке лежала одна десятидолларовая купюра, а этого было явно недостаточно, чтобы оплатить такси от Манхэттена до Бруклина.

— На улице темно, Ари, — уговаривала Ли. — И опасно. В метро полно недолеченных психопатов. Ты что, не смотришь телевизор? — Она сняла трубку и начала набирать номер. — Услугами этой фирмы пользуется компания дяди, так что доедешь бесплатно… И никаких отговорок.

Причины для возражений я не нашла. Мы спустились в лифте и стояли у выхода рядом со швейцаром, пока не подъехал элегантный седан. Я скользнула на заднее сиденье и смотрела сквозь тонированное окно, как Ли машет мне на прощание рукой. Водитель включил радио, и мы понеслись по Манхэттену мимо разноцветных огней небоскребов и светофоров.

Вскоре мы добрались до Бруклина, где возникла совершенно иная картинка: скромные дома, святая Анна на лужайке перед нашим домом. Дул такой яростный ветер, что она и малышка Мария, казалось, съежились от холода.

На крыльце в переднике стояла мама. Дверь за ее спиной была открыта, и я, выбравшись из седана, сразу уловила запах еды. Направляясь к дому, я знала: сейчас мне попадет за то, что задержалась и не соизволила позвонить. Возмущенно и в то же время озадаченно она смотрела на машину, на ярко-красные тормозные фонари, горящие в темноте.

— Как это понимать? — спросила она.

Наверное, ее интересовало, с чего это меня привезли на машине, как «светскую львицу», но в моей голове крутились другие мысли. Я думала о полуразвалившемся доме на Западной Двадцать третьей улице и о роскошной квартире на Восточной Семьдесят восьмой, о потомке индейцев шони Дэлсине Эллисе и о шраме у него на лице. Что ответить маме, я представления не имела.

Глава 7

На следующий день мама положила мне с собой хлеб с ветчиной и кекс «Хостесс», но Саммер отказалась обедать в кафетерии. Она заявила, что неподалеку живет одна ее подружка и, хотя устав Холлистера категорически запрещал покидать территорию школы, они частенько убегали к ней и заказывали пиццу.

— Пойдем с нами, — предложила она, засовывая в рот кубик жвачки.

В дверях за ее спиной маячила стайка девочек в одежде из каталога «Блумингдейл», на руках болтались сумочки «Луи Вюиттон» — не какие-нибудь поддельные, с перевернутыми буквами «L» и «V», которыми торгуют в подворотнях, а самые что ни на есть настоящие.

Я снова посмотрела на Саммер: подведенные темно-синим контуром глаза, влажные от перламутрового блеска губы, узкая шерстяная юбка и сапоги на каблуках (так что ростом мы с ней сравнялись), на шее — ожерелье из серебристых бусин в три нити.

— Нет, — буркнула я.

Она вопросительно изогнула бровь.

— Почему?

«Я боюсь твоих подруг, вот почему. Ничего не смыслю ни в дизайнерской обуви, ни в свиданиях, так что вряд ли стану среди них своей». Впрочем, признаться в этом мне было не под силу, и я лишь пожала плечами.

— Ари, — сказала Саммер, — ну правда, пойдем. Не хочу оставлять тебя одну.

— Ничего страшного. Я поищу Ли.

— Ли?! — удивилась Саммер. — Она чокнутая и к тому же ездит пьяная за рулем.

— Саммер! — сказала я тоном, которым обычно отчитывают детей учителя и родители. — Нельзя так говорить о людях. И сплетничать.

Она вытаращила глаза, словно я только что крикнула: «Саммер Саймон — соска!», и сердито бросила:

— Понятно!

Сандвич мне пришлось есть в одиночестве — Ли явилась лишь к последнему уроку. Неужели проспала весь день, как Рейчел, и пожаловала на рисование, потому что только это занятие не вызывает зевоту?

— Пойдем после школы в Музей современного искусства? — предложила она.

На ней снова были «конверсы», футболка «SUNY Oswego» и не подходящий по цвету жакет. Мне хотелось в музей, однако Саммер, узнав об этом, надула губы.

— Вообще-то родители думают, что мы добираемся домой вместе, — напомнила она.

И была права, поэтому я пошла на компромисс: пригласила ее сходить с нами в музей, где мы любовались работами Пикассо и «текущими часами» на выставке Дали.

— Фигня какая-то, — заявила Саммер.

Искусство ее никогда не увлекало.

— А по-моему, прекрасно, — возразила Ли.