В Калифорнии морозов не бывает - Волчок Ирина. Страница 14

Я посмотрел на её куртку в шкафу. Точно такая же, как у Лилии. Только рукава завернуты так, что получились белые меховые манжеты. И из одного кармана торчат перчатки, тоже белые. Лилия в карманы своей куртки никогда ничего не клала, чтобы не деформировались. В общем, я стоял перед открытым шкафом, как дурак, и не знал, что дальше делать. Потом зачем-то снял «плечики» с её курткой и стал рассматривать этикетку под капюшоном, с внутренней стороны. Наверное, она была такая же, как на куртке Лилии. Правда, я ту не рассматривал. Да и эту мне рассматривать незачем было, всё равно я ничего не понял, там не по-русски было написано. Я зачем-то сунулся в этикетку почти носом, как будто от этого смог бы что-нибудь понять. От куртки пахло незнакомыми духами. Или не духами, а пряностями. Но тоже незнакомыми. Или, может быть, цветами, но это вряд ли. Если только сухими. Хотя я не знаю, как пахнут сухие цветы, не понимаю, с чего такое в голову пришло.

Рядом с её курткой висела куртка Марка. А потом уже — моё пальто. Я снял своё пальто и повесил его рядом с её курткой. А куртку Марка отодвинул в угол. Вёл себя, как настоящий сумасшедший. Потом посмотрел в зеркало на внутренней дверце шкафа. Они на меня не смотрели, сидели и разговаривали между собой. И Марк противно хихикал в нос не надо мной, а просто так, по привычке. Я закрыл шкаф и вернулся за свой стол. И стал смотреть на её профиль. И слушать, как они между собой разговаривают. Совсем не помню, о чём они разговаривали. Думал всё время: улыбается она или не улыбается?

Потом Марк обернулся ко мне и сказал:

— Придётся тебе в Сочи ехать. Эта сельская девушка не хочет. Некогда ей, видите ли! Коровы не доены, сено не кошено, куры не кормлены!

Я думал, что она обидится. У Марка иногда шутки совсем неуместные. Она сказала:

— Не утрируйте. Я сказала, что дети не пороты. Это грубое нарушение дисциплины. А всё остальное может подождать. А в командировку я сейчас поехать не могу, правда не могу. Потом — куда угодно, хоть бы и в Сочи, но лучше бы, если бы поближе куда-нибудь. И посевернее. А стажировку я в июне отработаю, честное слово. И за эту неделю что-нибудь сделать успею. Я смогу каждый день забегать, только ненадолго, на пару часов. Письма, ответы, проверки, обзвоны — у вас же наверняка завалы накопились, правда? Два часа каждый день — да я вам за неделю столько порядка наведу, что вы до июня его не сумеете разрушить! И мелочи какой-нибудь понапишу, наверняка опять мелочи не хватает?

— Ладно, — сказал Марк. — Убедила. Тогда завтра обязательно приходи. К завтраму я тебе всё подготовлю. Только тебе в одиночестве придётся наши завалы разгребать. У меня завтра редколлегия, а живой классик в Сочи уедет.

— Нет, я завтра ехать не могу. У меня… мама плохо себя чувствует, не хотелось бы её одну оставлять. Может, через недельку смогу.

Это я сказал. Это я отказался от командировки в Сочи. Раз и навсегда. Потому что кто же будет ждать, когда я смогу поехать в Сочи? Да эту командировку любой из наших с руками оторвёт. Да я уверен, что из-за этой командировки и так уже драка была. А я только что отказался.

— Правда? — Марк, кажется, удивился. Подумал и сказал: — Нет, ну если мама — тогда понятно. А я ведь тоже поехать не смогу. Ну, ладно, что-нибудь придумаем.

— Я вас очень подвела? — тихо спросила она. Без всякого чувства вины, просто с интересом.

— От тебя вообще одни неприятности, — весело ответил Марк. — Пойдём уже к главному, что ли. Он тебя со вчерашнего дня ждёт. Сама с ним будешь объясняться. Как хочешь, так и объясняйся.

— Никак не хочу, — равнодушно сказала она. И тут же поднялась и пошла к двери.

Марк вскочил и поспешил за ней.

Я остался на месте. Сидел и думал, что вот же, собирался уходить. Ещё полчаса назад надо было уходить, мне в издательство сегодня следовало зайти. И ещё думал, что зря я отбрехался болезнью мамы. Плохая примета. Надо бы ей прямо сейчас позвонить, поговорить просто так. Спросить, не надо ли за чем-нибудь в магазин зайти. А лучше бы — прямо сейчас встать и уйти. Погулять по морозу, подышать свежим воздухом. Голову проветрить.

Вот так я думал.

Но сидел. Никуда не шёл, никому не звонил. Ждал чего-то.

Я ещё не понимал, что уже дождался…

Александра уложила прочитанную часть вёрстки на журнальный столик, а папку с непрочитанной частью бросила на другой конец дивана, и даже немножко ногой её оттолкнула. Надо же, что ей подсунули… Нет, сама виновата — надо было смотреть, что хватаешь. Хотя если бы и посмотрела, всё равно вряд ли что-нибудь поняла бы. Ну, мужик, ну, зануда, ну, имя незнакомое. Всё равно когда-нибудь пришлось бы читать. Вёрстка-то уже готова, да и руководящие указания Юлии Сергеевны были адресованы не кому-нибудь, а ей, Александре. Прямо какой-то злой рок. Это, наверное, расплата за то, что её работа так долго и так безоговорочно ей нравилась. Да нет, что это она о работе в прошедшем времени? И сейчас нравится, и даже очень сильно, и даже безоговорочно… почти.

Надо просто немножко отвлечься. Заняться каким-нибудь приятным делом. Например, посуду помыть. Славка сказала, что часа через полтора будет нормальный напор воды, колонка зажжётся. Прошло уже полтора часа? У-у-у, да уже почти три часа прошло! Никогда ещё она не читала так медленно. Но и в этом, если присмотреться, можно найти свои плюсы. Во-первых, колонка зажжётся. Можно не только посуду перемыть, но и в ванне поваляться. Во-вторых, уже можно накормить Моню, не чувствуя угрызений совести от того, что, поверив его лживой морде, опять дашь зверю лишнего, что ему очень вредит, если верить Славке. Да и вообще пора выйти, размять ноги, понюхать хризантемы и сломить пару-тройку рябиновых веток. Рябиновые ветки в керамической вазе — красивее букета не существует в природе.

Да не важно, что делать, главное — перебить настроение. Создать в себе положительное… нет, сейчас модно говорить «позитивное» мироощущение. Сейчас модно говорить так, чтобы трудно было догадаться, что говорящий не знает родного языка. Даже в сентиментальных романах Александра в последние годы всё чаще натыкалась на такое. Главный герой говорит главной героине: «Ты очень креативно организовала нашу корпоративную вечеринку, от спонсоров позитивные отзывы, и топ-менеджер никакого негатива не нашёл, даже респект выразил». В первый раз Александра решила, что это хитрый литературный приём, оригинальное изобретение автора, чтобы без лишних объяснений показать убожество этого якобы главного якобы героя. Со временем сообразила: некоторым авторам просто трудно писать на родном языке. Они просто не могут перевести такие слова, как «креативно» и «респект», на русский…

Ой, а что это она так злится-то? Казалось бы, давно уже привыкла. Давно научилась либо переводить тексты на русский язык, либо — возвращать их авторам. Без всякой благодарности. Она считалась очень требовательным и принципиальным редактором. И совершенно бесстрастным. А сейчас злится.

Пора, пора идти и создавать позитивное мироощущение хотя бы Моне, если не получается создать его себе. Вон как пёс разоряется! Что бы там Славка ни говорила, но если зверь просит есть — то он действительно хочет есть, и нечего из дурацких воспитательных соображений морить его голодом.

Александра встала, немножко потопталась на месте, разминая затёкшие ноги, немного помахала руками, повертела головой, потёрла шею и пошла разогревать еду для Мони. А то так и будет лаять без передышки, работать не даст, вот ведь голосок… Таким голосом не есть просить, а врагов пугать!

Ой, а ведь пёс на самом-то деле есть и не просит. Пёс действительно кого- то пугает. И кто же у нас нынче во врагах ходит? Моня всех соседей знает, считает своими, и никогда не стал бы повышать голос ни на одного из знакомых, даже на байкера Гошу, хоть Гоша ему и не очень нравится. Стало быть, у калитки ошивается совсем чужой. Вот какой настырный этот чужой:

видно же, что Моню боится, а всё равно не уходит, и не прячется, наоборот — похоже, старается привлечь к себе внимание, руками машет, даже что-то кричит. Что — не понятно, сквозь Монин лай и пароходный гудок вряд ли пробился бы. Может быть, помощь человеку нужна?