Разрушенные (ЛП) - Винтерс Пэппер. Страница 82

Он двинулся ко мне, предвестник смерти и разрушения.

Я была готова к его гневу. «Убей меня. Тогда мне не придется увидеть, как она умирает».

Он посмотрел на меня, выглядя таким сильным и непобедимым. Затем что-то треснуло внутри него. Он превратился из сломленного, мертвенно-бледного мужчины в бесчувственную, бездумную машину. Он охотно отдал себя безжалостному условному рефлексу своего прошлого, выключая эмоции, за которые так упорно боролся.

Легкость, с которой он превращался обратно, ужасала меня.

— Не уходи. Не сдавайся. Ты любишь ее. Не отказывайся от нее, когда она так сильно нуждается в тебе. — Не отказывайся от меня.

Фокс холодно рассмеялся.

— Ты думаешь, я отказываюсь от нее? Черт побери, я защищаю ее. Ты вырвала мое гребаное сердце. Как я должен доверять себе, чувствуя себя таким одиноким и пустым? Все повторяется как с Василием. Все, кого я люблю, умирают!

— Мамочка?

Мое сердце упало у моих ног, и я опустила взгляд, чтобы увидеть, как слабая Клара моргает в замешательстве.

— Почему твои руки на моих ушах?

Я рассмеялась через внезапный натиск слез.

— Просто так, милая. — Я убрала ладони и сжала пальцы вокруг тепла, что осталось после прикосновения к ней. Она выглядела изнуренной, бледной и слишком маленькой. Ее губы не теряли синий оттенок, и она ощущалась как хрупкая, бестелесная, будто ее душа уже начала путешествие, чтобы уйти.

Я замерла. Нет.

— Когда я вырасту, я хочу сестру. Я хочу одевать ее, играть с ней и рассказывать ей о лошадях.

Я не могла дышать, в моем горле застрял комок.

Карие глаза Клары взметнулись к Фоксу.

— Ты подрался?

Фокс немедленно сел на корточки, вытянув руку, чтобы взять ее крошечную.

— Нет, Клара.

Она втянула хриплый, неполный вдох. Еще один кашель атаковал ее маленькое тельце.

— Хорошо. Я не хочу, чтобы ты дрался. — Ее глаза снова закрылись, и мы замерли. Я надеялась, что она уснула, но ее маленькие губы приоткрылись, и темный оттенок синего вернулся.

Мое сердце разрывало само себя: вена за веной, артерия за артерией, когда мое тело закололо от плохого предчувствия. Она никогда не выглядела словно призрак, словно тень, словно...

«Ты не можешь забрать ее. Еще нет. Еще нет!» — я кричала в своей голове, желая, чтобы я могла столкнуться лицом к лицу с силой, которая забирала ее. Мне нужно больше времени. Я не готова.

Ее глазки вновь открылись.

— Мамочка?

Мучительный стон покинул мои губы, прежде чем я прочистила горло и заставила ужас уйти. Та часть меня, не связанная с землей — духовная часть — знала, что доктора снова неправильно определили продолжительность жизни моей дочери.

Не было больше месяцев. Не было больше дней.

— Когда я вырасту, я хочу быть как ты, мамочка. Ты мой самый лучший друг во веки веков.

Я не могла объяснить сокрушительный, изнурительный вес, что поселился в моей груди. Ужас прошел холодком по моей спине, и в глазах защипало.

— Да, милая. — Я поцеловала ее в лоб, угрожая пролить слезы на ее увядающее тело.

— Как ты думаешь, Роану понравится моя звездочка? Я не могу забрать ее с собой.

Ах, черт.

Нет. Нет. Нет.

Я прижала ее ближе, раскачиваясь, задыхаясь от безжалостных слез. В этот момент я ненавидела все. Каждого доктора. Каждую надежду. Я ненавидела жизнь.

— Ты сможешь отдать ее ему, когда хорошо отдохнешь ночью, Клара. Не волнуйся об этом сейчас. — Я снова поцеловала ее, вдыхая ее яблочный запах в свои легкие.

— Когда я вырасту, я буду заботиться о тебе, мамочка. Так же, как ты заботишься обо мне.

Ее глаза внезапно открылись шире, смотря таинственно, с совсем не детским умом. Она смотрела прямо на Роана, как будто видела больше, чем просто мужчину со шрамами, а сломленного мальчика из его истории.

Большой приступ кашля почти вырвал ее из моих рук. Когда он прошел, она ахнула:

— Не ругайся с ним, мамочка, хорошо? А ты можешь забрать мою звезду.

Роан прочистил горло, от его тела исходила печаль. Он стиснул челюсть, пока его глаза были пустыми, скрывая то, от чего он, возможно, страдает. Шрам на его щеке выделялся, серебряно-красный напротив бледности лица.

— Хорошо, малышка. — Его большая рука двинулась вперед и опустилась ей на голову.

Клара улыбнулась, и ее глаза уставились на Роана, прежде чем перешли ко мне. Что-то промелькнуло между нами — что-то более взрослое и таинственное, не характерное для девочки восьми лет. Я видела вечность в ее взгляде, и это разбивало меня на кусочки так же как гарантировало утешение. Она правда была звездой. Никогда не гаснущей звездой.

— Я люблю тебя, Клара. Очень-очень сильно, — прошептала я, целуя ее в лоб.

Она вздохнула.

— Я устала. Сейчас я собираюсь поспать. — Клара пошевелилась в моих руках, когда еще один приступ кашля украл ее последний поток воздуха.

— Когда я вырасту, я никогда не буду грустной, одинокой или голодной. И я постараюсь убедиться, что никто не страдает этим.

Я никогда не держала ничего такого драгоценного, как моя дочь, когда ее душа покидала и оставляла позади тело, в котором была. Что-то глубоко во мне почувствовало тот самый момент, когда она ушла, и я захотела последовать за ней.

Моя собственная душа плакала и разрывала себя в пух и прах от мысли, что я больше никогда не услышу ее хихиканье или не увижу ее улыбку. Не будет больше разговоров о взрослении и планировании будущего, которое едва началось.

Казалось, будто свеча потухла. Снежинка растаяла. Бабочка упала на землю. Так много прекрасных вещей, и все гибнут и перестают существовать в одном катастрофическом беззвучном моменте.

Я не кричала. Не проклинала. Больше было не с чем бороться.

Все было кончено.

Моя дочь была мертва, а Фокс не повел и мускулом. Его тяжелая рука оставалась на ее голове, пальцы играли с прядью ее волос.

Тихие слезы текли по моим щекам. Я не переставала раскачиваться, удерживая последнее тепло тела моей дочери.

— Мамочка, ты будешь грустить, если я уйду? — воспоминание пришло из ниоткуда, и я свернулась комочком в душе от боли.

— Да, милая. Я буду очень грустить. Но ты знаешь, как сделать так, чтобы я не грустила?

Ее лобик нахмурился.

— Как?

Я сгребла ее в объятия и пощекотала ее животик.

— Никогда не покидать меня.

Я проследила каждую ее черточку, от лица в форме сердечка и полных щечек, до темных ресниц и голубых губ.

— Ты покинула меня, — прошептала я. — Это заставило меня грустить.

Фокс издал мучительный звук в своей груди и быстро встал. Шатаясь, он посмотрел на меня, как будто был готов упасть в обморок.

— Этого не могло случиться. Не могло.

Все его тело дрожало, руки сжимались и разжимались, глаза были расширенными и дикими. Он выглядел полностью разрушенным.

Ему нужно было утешение. Ему нужно было отпустить свое горе. Ему нужно было найти исцеление не только из-за смерти Клары, но и из-за своего прошлого. Но у меня не было сил, чтобы утешить его. У меня ничего не осталось, чтобы отдать.

Фокс посмотрел на Клару последний раз, и каждая унция человечности, каждый всплеск цвета, что Клара вызывала в нем, превратились в серый и черный.

— Это чертовски несправедливо. Это не должно было случиться. Не так скоро. Не так!

Его ярость обрушивалась на меня тяжелым вихрем, и я ничего не могла сделать. Мне нужно было оставаться в небольшом коконе безмятежности, где я могла попрощаться со своей прекрасной дочерью. Сгорбившись над телом Клары, я закрылась от его слов. Я открыла ворота для своего горя и позволила себе быть поглощенной слезами.

— Я не хочу, чтобы ты грустила, мамочка. Потому я никогда-никогда не покину тебя.

Воспоминание принесло цунами слез, и я потеряла всякий смысл в жизни, пытаясь преследовать свою дочь в подземном мире. В моих ушах звенело от воя Фокса, и каждая хорошая и небезнадежная частичка в нем умерла.