Владелец кинотеатра - Быстров Андрей. Страница 20

Что-то здесь, в кабинете, было не так… Внезапно она сообразила: плакаты! Вместо музыкантов — какие-то виды Санкт-Петербурга… Оля вспомнила рассказ Бориса о превращении денег. Не произошло ли и здесь то же самое?

Она снова сняла трубку и позвонила в справочную.

— Посмотрите номер ресторана «Эллингтон», пожалуйста… Минуточку, записываю… Спасибо.

Сразу же она позвонила в ресторан.

— Алло, здравствуйте… Это говорит Оля Ракитина… Да, вы меня не знаете… Я знакомая Бориса Багрянцева, ищу его… Не появлялся? Сами ищете? Да, насчет репетиции… Хорошо, передам, когда увижу. Спасибо… Извините.

Отодвинув телефонный аппарат на прежнее место, она встала и принялась изучать олеографии. Если верить датам, они были отпечатаны в 1895 году. Но как могли они так хорошо сохраниться с тех времен? Если только… Если действительно не повторилась история с деньгами. Тех денег она не видела, но Борис говорил, что они выглядели новыми.

Переходя от одной олеографии к другой, она очутилась перед шкафом, открыла его и замерла, не веря глазам. Сюртук… Сорочка с крахмальным воротником, застегивающаяся запонками на груди… Жилет с часовой цепочкой и брелоками… Оля взвесила цепочку в ладони. Похоже на золото… Откуда у Бориса эта одежда, зачем она ему? Вряд ли он играет в любительском театре… К тому же для цепочки сценического костюма совсем не обязательно использовать настоящее золото. А это что за смешные шляпы? Цилиндр, котелок — так они называются? А вот в углу серый зонт и трость с ручкой-кольцом из слоновой кости. Очень красивая, изящная трость.

Оля вынула трость из шкафа; ее было удобно и приятно держать в руках. Легко, одними кончиками пальцев Оля погладила полированное дерево трости, ощущая его скрытое тепло. Это тепло проникало в нее, растекалось истомой по всему телу… Комната расплывалась, пропадала. Оля была уже не здесь. Перед ее внутренним взором вставали деревья-великаны векового леса, башни замка за холмом. Всадники на лесной дороге, сверкание обнаженных мечей… Короткая, яростная схватка; но слишком далеко, чтобы хорошо разглядеть сражающихся всадников.

Это видение промелькнуло за секунды, а следом за тем Оля оказалась на городской улице, запруженной каретами, экипажами всех мастей, извозчичьими пролетками, вагонами конки. Было очень шумно; по тротуарам шли люди в одеждах, похожих на те, что она обнаружила в шкафу Бориса. Оля шла с ними, читала вывески, уличную рекламу, все в дореформенной орфографии. «Склады чаев китайских, цейлонских и японских купца И. Е. Дубинина»… «Какао Ван-Гоутен, быстро и хорошо»… «Минеральная горькая вода источника Франц-Иосиф»… «Секрет красоты — глицеро-вазелиновое мыло молодости»… «Американские швейные машины Нью-Гом»…

Один плакат за стеклом витрины особенно ее привлек, она остановилась и подошла поближе, чтобы прочитать текст полностью.

«Торговый дом Ф. Иохим и Ко., самые большие склады фотографических принадлежностей. Специальное отделение волшебных фонарей и картин к ним. Депо настоящих усовершенствованных фонографов Эдисона и американских графофонов, последние от 25 рублей. Громадный выбор напетых и оркестровых валиков, исключительно собственного заряжения».

Оле стало весело. Ей вдруг очень захотелось купить «американский графофон» (именно так, не граммофон!) с «напетыми и оркестровыми валиками». Она не чувствовала себя чужой в этом городе.

Пестрая толпа увлекала ее дальше, вдоль улицы, идущей под уклон. И по мере того, как этот уклон становился круче, толпа редела, все меньше оставалось людей и экипажей. Темнело. Блестящие витрины сменялись закопченными стенами мрачных каменных домов. Наконец, Оля осталась одна, без следа прежней беззаботной веселости. Тревога владела ей. Слишком быстро сгущалась тьма над городом… И это был уже другой город, в иной глуби времен, гораздо глубже. Это был город страха.

И там, впереди во тьме, Оля смутно угадывала чье-то присутствие. Некто безликий был там… Связанный с ней таинственной, неразрывной нитью. Страх… Вой стаи псов, охваченной ужасом перед наступлением тьмы.

Наваждение схлынуло в единый миг. Оля снова стояла в кабинете Бориса, держа в руках легкую удобную трость. Осторожно, точно боясь вызвать некий катаклизм слишком резким движением, она поставила трость в шкаф и прикрыла дверцу.

Нет, это не маскарад и не театральный реквизит. Происходит что-то очень серьезное…Смертельно серьезное.

И то, что стоит за этим, не указывает путей.

Оля вышла из кабинета и осмотрелась в гостиной. Здесь как будто ничего не изменилось, и в прихожей тоже…

Но это было не так. На косяке у двери она увидела семь латинских букв, процарапанных наискось в белой краске. Семь букв, которые заставили ее похолодеть.

N I E M A N D.

Часть вторая

Рукоять меча

1.

Во время верховых прогулок граф Александр Ланге часто сворачивал к избушке своего лесничего. Чаще, чем это ему требовалось, чтобы узнать, что происходит в его обширных лесных владениях, или обсудить охотничьи перспективы. И не так уж подолгу беседовал он с лесничим. Причина его посещений была в другом.

Этим ясным утром граф Ланге, двадцатишестилетний красавец и элегантнейший денди, недавний выпускник Санкт-Петербургского Императорского университета, вновь подъехал к лесной избушке. Спешившись и укрепив поводья на коновязи, он открыл незапертую (и никогда не запиравшуюся) дверь.

— Иван Савельевич! — с порога окликнул он лесничего.

— Я здесь, ваше сиятельство! — донеслось в ответ из-за дома, из маленького хозяйственного дворика. — Сию минуту…

Гораздо скорее, нежели через минуту, лесничий предстал перед молодым графом.

— Ко мне приезжают друзья, — сказал Александр Ланге, — думаем поохотиться…

— Опять студенты, ваше сиятельство? Ох уж, мне эти студенты…

— А чем вам не нравятся студенты? — притворно удивился Ланге.

— Да уж вы знаете, чем… Шебутная публика. Охотнички! Стрелять-то не умеют, одни подранки в лесу. Им бы только поглощать напитки с заводов любезного господина Смирнова… А смутьянов среди них сколько! Зою с толку сбивают…

— Вот кстати, о Зое, — Ланге попытался сделать вид, что вспомнил о дочери лесничего попутно, в ходе разговора. — Хотел бы ее повидать… Где она?

Иван Савельевич лукаво улыбнулся.

— На ручье, в охотничьем домике…

— А, ну что ж… Пожалуй, прогуляюсь туда пешком. Таким утром пройтись по лесной тропинке — сплошное удовольствие. А вообще, Иван Савельевич, отстали вы тут от благ европейской цивилизации. Пора устанавливать между вашими резиденциями прямую связь.

— Какую же связь, ваше сиятельство? Неужто телеграф проведете?

— Телеграф! Нет, вы положительно отстали, друг мой. Телефон! Изумительное изобретение мистера Белла… Без телефона современную жизнь и представить нельзя.

— А, телефон, — протянул лесничий уважительно, но довольно равнодушно. — Это хорошо в городах… А у нас… Столбы, провода… Электричество опять же.

— Ничего, ничего, — Ланге покровительственно похлопал Ивана Савельевича по плечу. — Дайте срок! Электричество в мой дом уже проводят… Скоро вы увидите иллюминацию не хуже, чем на парижской выставке. А там и до телефона дойдет.

Не прощаясь, он повернулся и легким упругим шагом направился к тропинке, ведущей к ручью. Лесничий смотрел ему вслед с затаенной надеждой.

Граф Ланге, впрочем, не солгал — ему действительно доставляло удовольствие просто идти под сенью своего леса. Он искренне наслаждался щебетом птиц, шумом ветра в высоких кронах, запахами лесных трав и цветов на полянах… И восхитительным чувством, что все вокруг на много миль принадлежит ему. Он еще не успел вновь привыкнуть к этому чувству. В Санкт-Петербурге, в университете, вдали от своих владений, он мог думать о таких вещах лишь отвлеченно… А заговори он о чем-то подобном, его бы не поняли. Среди студентов был в большой моде радикальный демократизм. Некоторые (аристократы в том числе) даже вступали в нелегальные организации или сами их создавали. Чтобы не прослыть врагом прогресса, в радикала играл и граф Ланге… На словах, разумеется. У него не было ни малейшего желания менять существующие порядки. А теперь, когда он вернулся, мало что было для него дороже этого ощущения обладания и власти…