Огнедева. Аскольдова невеста - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 21

— Я уже не раз слышал о том, что вы пытаетесь сами брать дань с тех людей, кто обязан данью моему отцу. — Ольгимонта не слишком прельстило это предложение. — И потому я очень рад, что вы наконец-то вышли из своих лесных логовищ и я встретился с вами лицом к лицу! Так вот, выслушайте теперь то, что я вам скажу. Вы клянетесь вашими богами, Перконсом и Лаймой, Марой и Велсом, что признаете власть моего отца над вами и вашими потомками. Вы даете моему отцу дань такую же, как другие голядские и кривичские роды. А также в войне с сыном Велебрана вы отдаете ваши мечи нам. Это единственные условия, на которых между нами может быть мир!

— Ты глупый безродный щенок, забывший свой род! — закричали сразу несколько старейшин, в гневе перебивая друг друга. — Старый князь криевсов убил твоего отца, отдал твою мать в наложницы своему сыну, ты вырос среди его собак, подбирая объедки, и теперь служишь ему, как пес!

— Как ты смеешь предлагать нам такие позорные условия! Ты уже ощутил на себе нашу силу, когда чуть не умер в Меже, одержимый духами, а теперь хочешь владеть нами!

— Как ты думаешь заставить нас, ты, раб и сын рабыни! Твоя мать перебывала под всеми криевсами Громолюдова рода…

— Как я думаю вас заставить! — во весь голос заорал Ольгимонт, выхватывая меч. — Я убью вас, ублюдки, а ваших жен и детей раздам в рабы своим людям! Бей гадов!

Он взмахнул мечом, и его дружина бросилась на голядский строй. Большинство кривичей, так или иначе, понимали по-голядски, но даже поляне Белотура, не знавшие ни одного слова, уже по голосам и лицам вождей видели, что вот-вот в ход будет пущено острое железо.

— Перконс! — кричала голядь.

— Перун с нами! — вопили кривичи и поляне.

Будто град, мечи застучали по щитам, иногда железо с лязгом встречалось с железом, и один за другим стали раздаваться крики, в которых слышались боль и предсмертный ужас…

Именно эти звуки разбудили Дивляну, хотя ее оставили спать в лодье на порядочном расстоянии от селения и места битвы. Звон железа, треск щитов, ломающихся под ударами мечей и топоров, людские вопли вливались ей в уши с такой силой и ясностью, будто все это происходило прямо над ее головой, и она резко села, лихорадочно оглядываясь, ожидая увидеть сражение, кипящее прямо вокруг нее.

И шум тут же стих, отдалился и совсем пропал — теперь она слышала только возбужденные голоса своих братьев и прочих ладожан из Велемовой дружины, которые, столпившись на небольшом пригорке, наблюдали за чем-то в отдалении.

Дивляна вертела головой, ничего не понимая. Где она находится, как сюда попала, что происходит… и кто она вообще такая? Перед глазами у нее еще мчался вихрь из лесных просторов, водной глади каких-то рек и озер, в памяти жили смутные ощущения… запаха множества человеческих душ, не подберешь другого слова. И где она теперь — почему лежит в лодье на песке? Дивляна не помнила, где и как заснула, — казалось, это было сто лет назад.

Она попыталась встать, но голова закружилась, и пришлось переждать, вцепившись в борт. Потом девушка, наконец, выбралась из лодьи и еще постояла, пока не почувствовала, что достаточно твердо держится на ногах. Перед глазами яснело, теперь она уже отчетливо различала незнакомую местность, в которую перенеслась во время сна. И не удивлялась: ведь всю ночь духи мчали ее неведомо куда, скорее было бы странно очнуться на прежнем месте. Если бы не вид Велема и братьев вокруг него, Дивляна могла бы испугаться, что во сне ее забросило в неведомые места, даже в Навный мир, откуда ей не выбраться никогда.

Оправив волосы и одежду, Дивляна побрела к пригорку. Мужчины были так увлечены зрелищем, что не заметили ее, пока она, растолкав братьев, не вцепилась в рукав Велема и не подергала.

— Где мы? И где Белотур? Что происходит?

— Проснулась наконец! — Велем бегло оглянулся. — А мы уж боялись, ты теперь так и будешь спать, пока тебя князь Аскольд поцелуем не разбудит, как в кощуне!

— И долго я спала?

— Да с вечера. Мы в дорогу собрались, тебя в лодью перенесли, ты не шелохнулась.

— А! — У Дивляны полегчало на душе, когда она убедилась, что проспала меньше суток. — Скажешь тоже — как в кощуне! Ты с похмелья дольше спишь… Ой, мать Макошь!

Наконец ей удалось выглянуть между плечами рослых братьев, и она увидела то, на что они смотрели.

Собственно говоря, братья несколько расступились и повернулись друг к другу, потому что смотреть было уже почти не на что. Битва закончилась, остатки голядской рати бежали к исчезли в лесу, а на лугу, перед избами селения Узмень, остались только тела убитых и раненых, поломанные щиты и разбросанное оружие. Ладожане даже не считали нужным вмешиваться, поскольку видели, что числом вражеская рать уступает дружинам Ольгимонта и Белотура почти вдвое.

— Пойти выяснить, из-за чего драка-то вышла! — Велем обернулся. — Селяня, Гребень, пойдемте. А вы при лодьях оставайтесь, позовем, если что.

Но хотя в остающихся он наверняка числил и Дивляну, она пошла вместе со старшими братьями. В конце концов, она Огнедева и имеет право знать, что происходит! Велем, обернувшись по пути с пригорка и увидев ее рядом, по упрямому выражению лица сестры понял: она останется только в том случае, если ее привяжут к дереву, — и то будет кричать. Поэтому просто махнул рукой.

Ольгимонт и Белотур, когда ладожане приблизились к полю битвы, уже ходили тут, разглядывая убитых, которых кмети поднимали и раскладывали рядком.

— Этого не знаю… — бормотал Ольгимонт, то и дело вытирая капающую из носа кровь. Вышитый рукав был порван и безнадежно испорчен, но более сильных повреждений на нем не имелось. — Этот вроде Дарминтас… или брат его Догайла, я их плохо различаю. Этого тоже не знаю… Откуда повылезли эти шишиги, из какой… — Он умолк, вдруг увидев Дивляну.

— Зато самый главный откричался. — Белотур, улыбнувшись Дивляне и приветственно кивнув, показал на тело Жирги. На рубахе предводителя, на груди расплывалось огромное темно-красное пятно, хорошо заметное на желтой ткани. — Это ты его?

— Это Сушина — топором. Ну, Сушина, все с него теперь твое и семья его твоя! — Ольгимонт, еще дрожащий от возбуждения, бледный, с раздувающимися ноздрями, словно впитывал запах крови, хлопнул своего кметя по плечу. — Смотри, Меч У него неплохой, и пояс знат…

Он запнулся, не окончив, и застыл, наклонившись над телом Жирги. Дивляна, которая топталась поодаль, закрыв нос рукавом, чтобы не вдыхать вонь, стоявшую над полем битвы, и отворачиваясь, чтобы не видеть изрубленных тел и выпущенных внутренностей, мельком глянула на него и заметила, как Ольгимонт изменился в лице, будто увидел нечто необычное. Тогда она все же решилась подойти — внимательно глядя под ноги и тщательно выбирая, куда ступить, чтобы ни во что не вляпаться, и заодно стараясь видеть вокруг поменьше. Не так давно, прошедшей весной, она уже дважды наблюдала последствия сражений словенов с русью Игволода Кабана, но сегодня все это вызывало в ней еще более сильное отвращение. Она с трудом подавляла рвотные позывы и, если бы не жгучее любопытство, давно бы убежала отсюда подальше.

— Не место тебе здесь, Огнедева! — Ольгимонт поднял на нее глаза, и вид у него был потрясенный. — На этом поле Мара хозяйка, и все это — ее добыча ныне… Уйди отсюда.

— Кто этот человек? Из-за чего вы сражались? Что случилось?

— Оплошал Жирга! — заметил Сушина. — На волок вышел за добычей, да сам на ловца наскочил! Не чаял он нас тут повстречать, вот и дружины мало взял. Зато нам удача — одним махом сколько родов обезглавили! Теперь и Норинь старая, и другие дикие голядцы посговорчивее будут.

— Пойти бы сейчас их и накрыть — пока не ждут.

— Накрыть — оно хорошо, да найдем ли? Без проводника и до Норини, раганы [15]старой, не доберемся. Хитрая старуха, далеко в леса забралась. Там и земли негодные, а все равно сидит, как лешачиха, лишь бы людей не видеть.