Огнедева. Аскольдова невеста - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 42

— А ты знаешь, где это?

— Еще бы! Я из Ладоги! А в Вал-городе у меня родня… была. Воеводы Хранимира жену, Святодару Святоборовну, знаешь?

— Воеводшу? — Девушка повернулась, глядя на него во все глаза. — Как не знать! Ты — ее брат?

— Двоюродный. Моя мать, Милорада Синиберновна, и ее мать, Гневорада, — родные сестры, дочери Радогневы Любшанки.

— Я про них слышала… А воеводша-то — жива?

— Она жива, у вуйки Велерады теперь, и ребенок с ней.

И вдруг девушка заплакала навзрыд, закрывая лицо руками и поматывая головой, точно в неизбывном горе. Несколько имен, пусть не своего рода, но близко знакомого, словно вернули ее в прошлое, заставили заново ощутить разницу между тем, что было, и тем, что стало. Хотя куда уж сильнее — и так из омута выловили.

— А я… а мой… Смехно Гости… Радко… Чадогостев сын… — бормотала она через силу, будто имена собственных отца, брата и дедов застревали в горле. — Мы… русы… Всех убили…

— Да ладно, ладно! — Велем похлопал ее по плечу, и теперь она уже не отстранилась. — Я все знаю, что с Вал-городом было. Ты из тех, кого Грим увез, еще пока они на Ладогу только собирались?

Девушка закивала, всхлипывая и размазывая грязь по лицу.

— А где он сейчас? Ты почему здесь?

— Уехал… А я… Продал меня… Купил этот… Добша. — Она опять кивнула на лес.

Званец тем временем выволок из ближайших зарослей целый ворох сухих веток и начал складывать костер. Велем оценил его труды: в мокрой одежде он сам начал мерзнуть, а незадачливая утопленница дрожала так, что за стуком зубов уже трудно было понять, что она говорит.

— Погоди. — Велем махнул рукой. — Давай обсохнем сперва. А то не от воды, так от горячки на тот свет отправишься.

Девушка послушалась. Встреча с человеком, пусть не своим, но знающим своих, так на нее подействовала, что теперь она повиновалась малейшему знаку и смотрела на Велема с какой-то отрадой и надеждой. Свою одежду Велем и Званец сняли и отжали, а девушке дали одну из верхниц. Ей она была коротка, но все же в теплой сухой шерсти возле разгоревшегося костра она скоро согрелась и даже слегка порозовела. Велем порадовался, что предусмотрительно захватил в дорогу запасные чулки — знал, что в лесу непременно промокнет! Теперь он мог переменить их, а спасенная была босой, и ей сушить обувь не требовалось. На ней вообще ничего не оказалось, кроме перелатанной рубахи, пояска из лыка и красной шерстяной нитки-науза, который носят под одеждой на голое тело.

— Ну, цьито, поцьом цьулоцки? — поддразнил ее Велем, заново натянув отжатые порты и сухие чулки, связанные дома умелыми пальцами Яромилы.

Девушка улыбнулась. Зубы все на месте… и, когда улыбается, собой даже ничего.

— Пойди умойся, — велел он ей. — А то вся в слезах, соплях и в песке. И тина в волосах.

Она тут же убежала к воде, будто опомнилась и сообразила, на какое страшилище похожа. Совсем недавно ее это не беспокоило. Велем проводил ее глазами. Стройная, ноги длинные — загляденье. Только вот тоща, но это дело поправимое. А когда она распустила волосы и стала пальцами, за неимением гребня, вычесывать из них тину, ряску и песок, его осенило. Темные от воды, эти волосы изначально были вполне себе рыжими. Не такого солнечного, янтарного оттенка, как у Дивляны или Яромилы, темнее, но все-таки рыжие!

Когда русалка вернулась, рукавами вытирая лицо, он пригляделся внимательнее. После того, как грязь была смыта, стали видны веснушки, но не слишком много. Глаза серо-голубые… и синяк под правым глазом зеленью отливает, не свежий, но еще заметно. Нос немного вздернутый, губы обкусанные, вид изможденный, но если ее откормить немного…

— Тебя как зовут, русалка? — спросил он.

— Краса… — робко, как-то неуверенно призналась она. Легко было понять, что это имя она носила от рождения, но в последнее время не слышала. — Еще, правда, закликуха, кумаха [24]и гадюка конопатая…

— Это кто же тебя так ласково?

— Да баба эта. — Краса напоследок шмыгнула носом и кивнула на лес. — Добшина жена. Кудряшевна.

— Хозяйка?

— Ну да.

Пока они беседовали, расторопный Званец достал лесу с крючком, срезал в кустах удилище, добыл каких-то червяков и закинул снасть в ближайшую заводь. И хотя было не время клева, пара-тройка окуней уже вскоре трепыхалась рядом с ним на траве, а потом попала в котелок на костре. Видя, что они тут задержатся, парень решил не терять времени и подкрепиться. И это пришлось очень кстати, потому что, когда Красе дали Велемову ложку, она так жадно накинулась на уху, обжигаясь и кашляя, будто не ела целую пятерицу.

За разговором Велем выяснил, что некий Добша три с половиной месяца назад купил ее у Грима, наткнувшись во время поездки к брату на стоянку торговых гостей. Жена его в это время была в отъезде, у родни, иначе он не решился бы на такую покупку, тем более что Грим отдал полонянку отнюдь не дешево. Вернувшейся жене Добша потом объяснял, что здоровьем она, жена, слаба, за хозяйством не поспевает, руки нужны… Жена и правда была слаба здоровьем и угождать мужу как положено не годилась, но приобретению не обрадовалась и нехватку сил возмещала злостью. Робу она колотила всякий день, будто Краса была виновата в том, что дуралей Добша отдал за нее свою охотничью добычу за три зимы! Ночью ей досаждал сам Добша, и хорошо еще, если ей удавалось уйти на сеновал, а то ведь хозяйка требовала, чтобы она спала тут же, в избе. Но глядеть за мужем всю ночь хозяйке не удавалось, а Добша только и ждал, пока ее сморит. И если она просыпалась не вовремя, то ненавистные «утехи» с хозяином переходили в драку с хозяйкой. На беду Добши, жена происходила из местного старшего рода, и только благодаря этому родству Добша с братьями получил те угодья, которыми сейчас пользовался. Поэтому сам Добша на жену руку поднять никак не мог и защитить от нее робу пытался только уговорами. А уговоров баба не слушала. Весь день она искала для Красы работу, чтобы, дескать, блудить сил не осталось. Видимо, хотела, чтобы у той здоровья поскорее стало еще меньше, чем у нее самой, и муж направил своего коня в привычное стойло.

— Цьто с ней мужик жить не хоцьет, это понятно, — делилась Краса, налегая на уху. — Она лет семь назад родила неудачно, теперь такая… — Она сделала рукой в воздухе некое волнообразное движение.

— Какая — такая? — попытался уточнить Званец, тоже изображая рукой плывущую рыбу.

— А увидишь — поймешь. Хорошо, тяжелое цьто-нибудь она поднять не может, а то давно бы голову мне пробила. И так полкосы повыдергала, выдра лысая! А сегодня и вовсе…

Она махнула рукой, не желая рассказывать, что случилось сегодня и почему ей показалось, что лучше утопиться, чем жить таким образом дальше.

— Вот судьба-то. — Она опустила ложку и снова закрыла лицо руками. — Жила, как люди… Пока эти русы… И все. Ни дома, ни родных, ни жизни… ницьиво.

— Ничего, — как младшего брата, бывало, поправил Велем. — Скажи — ни-че-го! Можешь?

Краса послушно повторила: она могла, просто, родившись в Вал-городе среди чудинов и их потомков, привыкла говорить, как они.

— Говоришь, хозяин поехал к брату снопы возить? — задумчиво переспросил Велем.

— Да. Коротень, брат его, за рекой живет. У них двое старших умные, а третий… как всегда.

— Хозяйка дома одна?

— Одна. При ней еще бабка, но та глухая и не смыслит уже ницьиво. — Краса смотрела на него с явной надеждой и мольбой. — Миленький, забери меня, а? — она просительно прикоснулась к его плечу. — Я тебе работать буду… цьито хоцьешь, только забери. Вас тут никто не видел, куда я пошла, никто не знает, они и не узнают ницьиво… ничего то есть.

— Не, девок я не краду. — Велем качнул головой. — Шум поднимут, будут искать, а мне шум не нужен. Я тебя куплю. Она продаст?

— Продаст, — сказал Званец. — Раз избавиться хочет, то продаст. Ей же выгоднее, чем просто взять и цепом пришибить!

— Собираемся. — Велем поднял остывший пустой котелок и потер закопченные бока о траву. — Ты нам дорогу покажешь, а сама вернись, будто нас не видела. Мы потом подъедем и будем спрашивать, не продаст ли девку. Но чтобы она не знала, что мы тебя видели. Поняла?