Огнедева. Аскольдова невеста - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 6

Белотур поднял руку, словно призывая к вниманию, и сделал шаг вперед. Несмотря на простую одежду, весь его облик был полон уверенной силы и дышал привычкой повелевать — он был безоружен, но местные попятились.

— Здоровы будьте, люди добрые! — окликнул он. — Чьего вы роду, чьего племени?

— Мы-то — Кореничи межевские. — Один из мужиков вышел вперед, еще сжимая топор в опущенной руке. Лет ему было на вид сорок с чем-то, а светлые волосы и голубые глаза позволяли предполагать в нем отца или деда кого-то из озябших Детишек. Судя по беспокойным взглядам, которые он невольно бросал, в детской стайке и впрямь имелись его потомки. — Я — Милоум, Кручинов сын, Пытигневов внук. Со мной братья мои Кореничи, а еще Синеличи, себры наши и сваты. Земля эта наша, уж пятое колено наших родов ею владеет. А вы кто и что на нашем жальнике родовом делаете?

— Я — Белотур, Гудимов сын, Ратиборов внук, брат Полянского князя Аскольда и князя Святослава Всеволодовича внук. Здесь дружина моя киевская и сваты мои ладожские. Вон — Велемысл Домагостевич, сын воеводы ладожского Домагостя Витонежича. Держим путь из Ладоги в полянскую землю, в Киев-город. Кому дань даете?

— Князю смолянскому Громолюду Удачевичу — уж пять лет как. А до того давали кривичскому князю Велебрану.

Белотур кивнул: он знал, как произошла эта перемена.

— Это она нас оживила! — раздался рядом знакомый тонкий голосок, приглушенный почтением к старшим, но, тем не менее, Милоум обернулся.

Держась за руку женщины средних лет, рядом стояла та восьмилетняя девочка с костяной птичкой на шее.

— Это она! — Девочка показала на Дивляну. — Это Сауле, батя, Огнедева. Она сама сказала. И она нас оживила.

Милоум вытаращил глаза. Он и раньше приметил Дивляну, стоявшую между Белотуром и Велемом, и, наверное, задумался бы, что это за красивая девушка в самой поре, но без обычной девичьей тканки на голове, если бы у него было на это время. Но… Сауле? Огнедева? Само солнце, почему-то сошедшее на землю?

— Это невеста брата моего, князя Аскольда. — Белотур положил руку ей на плечо. — И она — Дева Ильмера, Огнедева волховских и ильмерских словен. Благословение богов на ней. Она нашла ваших детей спящими на жальнике и разбудила их. Может, вы расскажете, что здесь происходит?

— Ты… Огнедева? — Женщина, держащая бойкую девочку за руку, сделала шаг вперед, подавшись ближе к Дивляне. — Ты — Дева Ильмера? Я знаю… Моя бабка из Взвада родом… Она рассказывала про Деву Ильмеру, ее звали Благочеста… но она была последней!

— Благочеста Гостивитовна моей бабки Доброчесты была родной сестрой, — ответила Дивляна. — После нее боги семь десятков лет не находили новой избранницы, но этим летом, когда я приехала с Перынь, [7]огонь на жертвеннике Лели-Огнедевы вновь загорелся.

— Это правда, — подтвердил Велем, и Белотур кивнул.

Жители Межи в изумлении разглядывали девушку, и в ее красивом лице, в косе, сияющей червонным золотом, уже видели отражение божественного Света. И хотя любому было трудно свыкнуться с мыслью, что перед ним стоит богиня, никто не сомневался: именно таким и должно быть земное воплощение Солнечной Девы.

— Это боги нам тебя послали! — среди наступившей тишины выдохнула женщина и всхлипнула. — Огнедева! Спасение наше! Слава чурам! Слава Макоши-матушке! Услышали деды наши мольбы! Как уж мы ждали, как просили — когда солнце взойдет и к нам на порог…

— Ну, коли боги саму Огнедеву с небес свели нам на помощь, что же мы, как дивьи [8]неученые, ее в дом не зовем? — усмехнулся другой мужик, постарше и поплотнее, с такой же, как и у Милоума, светлой бородой и веселыми голубыми глазами. — Что застыл, Миленя, стоишь, будто лунь болотный? Кланяйся, зови Огнедеву в дом!

— Пожалуй, Огнедева! — Милоум, еще раз окинув взглядом лица родичей, неуверенно, хотя и без неохоты, поклонился сперва Дивляне, потом ее спутникам. — Пожалуйте, воеводы, будьте нашими гостями!

Межа действительно оказалась довольно обширной весью, и даже недавний мор, о котором рассказывал Мезга, не нанес заметного ущерба численности его населения. Избы были срубные, под дерновыми и соломенными крышами, но в жилье старого Кручины, где теперь обитал его сын и наследник Милоум, имелся очаг в земляном полу — в виде вытянутой ямы, обложенной камнями, вокруг которой стояли горшки, вылепленные руками местных женщин — серые, желтые, темно-бурые, простые и без узоров. Только один горшок был красивый, с ровными стенками и цветной росписью, как бы свидетельствуя, что жители Межи не чужды торговли. Оно и понятно — живут рядом с торговым путем. Еще при дедах была сложена печь, обычная для словенских жилищ, но и старинный очаг не решались засыпать: под его камнями обитали чуры, которым не понравится, если потомки перестанут их кормить и греть.

Первоначально в Меже жили всего два рода — кривича Корени и голядский род Синелиса, иначе Синели, как его стали называть соседи. За четыре-пять поколений семьи разрослись и так перемешались, что брать жен друг у друга Кореничи и Синеличи больше не могли — все в родстве. И хотя в семьях Синеличей еще сохранялись родовые голядские имена, говорили все на одном языке и жили одинаково. Дивляна не сразу начала различать, кто из снующих вокруг детей и взрослых из Кореничей, а кто — из Синеличей, пока не приметила на подолах родовые знаки, — тогда все стало ясно.

Старейшиной над всеми в последние лет двадцать или больше признавался глава Кореничей — Кручина. Когда он умер, его права и влияние унаследовал сын Милоум, но не меньшим весом обладала и его мать, вдова Кручиниха. Причиной тому был ее решительный нрав, хозяйственная опытность, а также немалые ведовские знания и умения. Неуживчивой старухи боялись и свои и чужие, но никто лучше ее не лечил скотину и людей, не умел приносить жертвы, чтобы выпросить у богов дождей в нужное время или отвести тучи, когда дождя не надо, отвадить волков и медведей от пасущегося в лесу стада. Наиболее она славилась как зелейница, [9]знающая сотни съедобных, лечебных, волшебных трав. Кручинихе во всем помогали духи, невидимые слуги, которым она всегда, садясь есть, бросала по несколько ложек или кусков от каждого блюда под стол.

И вот недавно бабка Кручиниха умерла. Умерла внезапно и в одночасье — шла в одиночку с выгона и упала замертво. Ее нашли только к вечеру — бездыханную, с искаженным лицом, то ли испуганным, то ли разгневанным. Женщины подняли крик и плач, мужчины ходили, «будто лунем склеванные», как тут говорили, то есть растерянные и ошарашенные. За тридцать последних лет все привыкли, что их жизнь и благополучие в надежных руках знающей бабки, а без нее все разом ощутили себя беззащитными и брошенными. Ходили слухи, что старуха умерла не просто так, а что догнала ее прилетевшая с ветром чужая, наведенная порча. Конечно, врагов она успела нажить немало, но до сих пор поблизости не находилось равных ей соперников в колдовском деле. Неужели таки нашелся? Винили «дикую голядь», жившую в лесах на восточной стороне, но что же тут докажешь? От этих мыслей было еще страшнее, и все до одного ждали неминучих бед.

Бабку похоронили по обряду: в глухом лесу на Мариной плеши устроили высокую краду, положили на нее тело в лучшей одежде, с многими рядами снизок на шее — из синего, зеленого, голубого, желтого стекла, — с широкими бронзовыми браслетами на морщинистых руках, в высокой богатой кичке, украшенной десятком колец-заушниц с подвесками, как принято у местной голяди, с которой бабка была в родстве. Рядом разместили все, что могло понадобиться умершей: кремень и огниво, шилья, ножницы, иглы и вязальные крючки, которыми она за долгую жизнь связала несчетное множество чулок и рукавиц, пряслень, серп, дорогой покупной гребень из заморского душистого дерева. Когда крада прогорела, остатки костей и то из вещей, что попалось среди углей и золы, собрали в берестяной туес и зарыли на вершине кургана Кореничей, придавив большим камнем. Во рву вокруг кургана и на вершине разложили огонь — погреться бабкиной душеньке, справили страву…