Эффект проникновения - Быстров Андрей. Страница 63

– Ну и ну, – пробормотал Мальцев. – И значит, здесь, в Фоксхоле, началось строительство социализма по Сталину – Тагилову?

– Основные проблемы возникли с психологией, – сказал Ратомский, поднося рюмку ко рту. – Понимаете, необжитый мир, что-то вроде американских прерий времен Дикого Запада, только без индейцев. Тут у самого завзятого фанатика может пропасть желание заниматься строительством социализма. Пришлось искать выход, и он был найден. Видите ли, Олег, большинство людей не понимали, что с ними произошло и где они оказались. Концепция Сопряженного Мира трудно укладывается в сознании даже подготовленного человека. А те, кто знал, не спешили внедрять эту концепцию в мозги остальных… Постепенно была создана особая мифология Фоксхола. Утверждается, что Фоксхол – это Земля после атомной войны, где продолжается война холодная. Так легче управлять, и нет проблем с ограничениями на передвижения… К тому же многие странности Фоксхола нетрудно объяснить последствиями атомных бомбардировок.

– Вот так просто?

– Совсем не просто, – возразил Ратомский. – Поначалу всякое было: и бунты, и эпидемии безумия, и вооруженные столкновения. Но в конце концов людям пришлось принять альтернативную правду… Нашу правду, Олег. И надо заметить, многие принимали ее охотно… Проще согласиться с самым невероятным объяснением, чем оставаться вовсе без него, признать ошибки собственной несовершенной памяти, нежели искать ответы в области непостижимого. Ведь к нам и сейчас прибывают люди. Нам нужно увеличивать население, мы вербуем рекрутов – в основном маргиналов, чтобы не привлекать внимания. Новички тоже сперва впадают в растерянность, ну а потом…

– Что потом?

– Приспосабливаются! А для тех, кто оказывается слишком недоверчивым или слишком проницательным, есть два пути. Если нам кажется, что с этим человеком имеет смысл искать разумного согласия, он узнает все то, что сейчас узнаете вы, и становится Посвященным. Если нет…

Ратомский умолк. Мальцев посмотрел на него с тревогой и проговорил с вопросительной интонацией:

– Тогда?

– Олег, – очень серьезно сказал Ратомский, – каждое общество должно уметь защищать себя, а наше – в особенности.

Тягостная пауза повисла в комнате. Не желая углубляться в обсуждение проблемы социальной защиты, Мальцев спросил:

– И какова же структура вашего… гм… своеобразного общества?

– Она очень проста, – оживленно заговорил Ратомский, чувствуя облегчение от смены темы. – То же, что было при Сталине, почти механическая копия с незначительными отклонениями. Столица называется Москвой – вы сейчас находитесь во внутреннем городе, это наш Кремль, – ее окружают менее значительные города и поселки. Управление жестко централизовано. Во главе государства стоит сын генерала Тагилова, умершего в семьдесят пятом. Он почитается наравне со Сталиным и Тагиловым-отцом, которому, кстати, воздвигнут помпезный мавзолей… Потом вы сможете его осмотреть, это любопытно… Маркс, Энгельс и Ленин почитаемы тоже, но скорее по традиции, как древние патриархи. Во всяком случае, мы не держим в библиотеках их произведений… Главный репрессивный орган – НКВД…

– И ему хватает работы?

– Не так чтобы очень. Иногда приходится ловить вымышленных шпионов несуществующих империалистических держав… Массовых чисток при дефиците населения мы себе позволить не можем, но в обществе необходимо поддерживать определенный градус ненависти и страха. Это основы управления… Надо учитывать и качество человеческого материала. Изначально в Фоксхол попали заключенные дальневосточных лагерей… Они и их потомство не всегда лояльны и законопослушны… А новое пополнение! Бомжи, проститутки, полубандиты для службы в НКВД! Мы стараемся отбирать лучшее из худшего, но знаете детский вопрос: «Можно ли сделать конфету из дерьма?» – «Можно, но это будет конфета из дерьма»…

Мальцев невольно улыбнулся:

– А искусство, наука?

– Искусство насквозь политизировано, и даже внутри этой идеологической клетки полно ограничений. Мы не поощряем создание высокохудожественных произведений в любом жанре. Во-первых, не очень ясно, как соединить высокое творчество и сталинизм. А во-вторых, незачем развивать народ интеллектуально и эстетически. В общем, обходимся почти без искусства, кроме примитивной жвачки. Что касается науки… О, вот об этом мы поговорим подробнее, и вы будете удивлены! Мы достигли впечатляющих успехов в важных для нас областях. А прикладная наука, общий технологический прогресс в загоне, это нам ни к чему. Помните принцип бритвы Оккама?

– Не следует множить сущности сверх необходимости?

– Именно. Например, мы до сих пор пользуемся паровозами пятидесятых годов, а когда они выходят из строя, собираем такие же. У наших людей есть телевизоры, но самые элементарные, черно-белые. Зачем тратить время и силы на усовершенствование того, что и так служит вполне удовлетворительно? Подъем жизненного уровня населения не входит в нашу задачу.

Упоминание о паровозах вновь обратило мысли Олега к судьбе Кудрявцевой и Сретенского, но он рассудил, что само собой дойдет и до этого.

Вслух он сказал:

– Открытие Фоксхола уже настолько поразительно, что и не знаю, чем еще вы сможете меня удивить…

Ратомский поднялся и подошел к столу.

– Возможно, – произнес он тоном фокусника, собирающегося извлечь кролика из шляпы, – то, что вы увидите сейчас, и не так впечатляет, как целый новый мир, и даже не один. Но для человечества – точнее, той его части, которой это открытие станет доступно, – оно не менее важно, а может быть, и более.

Выдвинув ящик, Ратомский достал оттуда длинный нож с тяжелым лезвием (кажется, припомнил Мальцен, такие ножи называются «боло»). Левую ладонь Геннадий Андреевич распластал на столе, стиснул рукоятку ножа в правой руке и с размаху пригвоздил ладонь к столешнице. Хлынула кровь. Мальцев испуганно вскочил, опрокинув рюмку:

– Что вы делаете?!

Ратомский выдернул нож, отложил его в сторону и протянул к Мальцеву насквозь пронзенную руку. Олег отпрянул, почти не сомневаясь, что собеседник внезапно спятил. Э, да не сам ли Ратомский недавно говорил о высоком проценте психических расстройств в Фоксхоле?

Ужасная рана зарастала на глазах. Не прошло и минуты, как на ладони Ратомского остался лишь свежий шрам. Геннадий Андреевич продемонстрировал Мальцеву и тыльную сторону ладони. То же самое. Сквозная рана исчезла.

– Молниеносная регенерация, – выдавил Мальцев в полнейшем изумлении. – Бог мой… Как вы этого добиваетесь?

Носовым платком Ратомский стер кровь со стола, бросил платок в корзину для бумаг, скрылся в туалетной комнате, где вымыл руки, вернулся и вновь уселся в кресло.

– Оцените, – буркнул он почему-то обиженно, словно Мальцев отнесся к его подвигу с пренебрежением. – Жуткая боль ради эффектной демонстрации. Ведь больно-то мне так же, как и самому обычному смертному человеку…

– Смертному? А вы что же, бессмертны?

– По-видимому, практически да.

Мальцев едва не фыркнул недоверчиво, но впечатление от увиденного было столь сильным, что удержало его от любых проявлений скептицизма.

– Но как? – только и смог вымолвить он.

– В общих чертах охотно расскажу, – ответил Ратомский, с кислой гримасой ощупывая шрам, – а вот ноу-хау – это самый охраняемый секрет Фоксхола… Бессмертие – это не шутка, Олег. Из вечных искушений человечества это, пожалуй, наиболее манящее. По-моему, доктор Фауст погиб как раз во время одного из опытов по созданию эликсира бессмертия…

– А вам, значит, удалось…

– Нам удалось, – кивнул Ратомский. – Мы называем этот препарат виталином – одновременно от латинского «вита», «жизнь», и в честь Владимира Витальева, разработавшего теорию и начавшего практические эксперименты.

– И что представляет собой виталин?

– Бесцветную жидкость, – усмехнулся Геннадий Андреевич. – А если кроме шуток… Вы слышали когда-нибудь о карбине?

– Где-то читал. Вещество с идеальной биосовместимостью, материал для изготовления киборгов. Если не ошибаюсь, возня с карбином происходила в Москве еще в начале семидесятых. Из этой затеи так ничего и не вышло.