Честь - Шафак Элиф. Страница 88

К счастью, на выручку мне приходит муж:

– Девочки, не дергайте маму. Сегодня у нее и без вас много забот.

– Каких? – спрашивает Лейла.

– Я же говорил тебе, котенок, – ласково напоминает Надир. – Сегодня к нам в гости приедет твой дядя. Мамин брат, с которым она давно-давно не виделась.

– Понятно, – без особого воодушевления говорит Лейла.

Я замечаю, что Джамиля пристально смотрит на отца. В ее темных миндалевидных глазах, так не похожих на глаза женщины, в честь которой ее назвали, вспыхивают дерзкие искорки.

– А почему вы оба нам врете? – неожиданно спрашивает она.

Моя рука, раскладывающая яичницу по тарелкам, замирает в воздухе. Я молчу, не зная, что ответить.

Надир, как всегда, невозмутим и находчив:

– Котенок, по-моему, говорить маме и папе, что они врут, не слишком вежливо. Да и другим людям тоже.

– Извини-и-ите, – тянет Джамиля, явно ничуть не раскаиваясь.

– Может, ты объяснишь нам, что имела в виду?

Наслаждаясь всеобщим вниманием, Джамиля шаловливо улыбается:

– Ну, я думаю, дядя Искендер вовсе не работал на Аляске. Я думаю… – Она смотрит на стол, словно рассчитывая увидеть там подсказку, и выпаливает: – Он русский шпион!

– Ну и сморозила глупость! – хохочет Лейла.

– Это правда. Он бросает бомбы на айсберги.

– Чушь! Ничего он не бросает!

– Нет, бросает!

Я кладу на каждую тарелку по листику базилика и по нескольку ломтиков помидора и ставлю тарелки на стол. Окажись мой брат русским шпионом, бомбардирующим Северный полюс, все было бы намного проще, чем в действительности.

После завтрака девочки уходят в свою комнату, наряжаться для детского праздника в честь дня рождения одноклассницы. Надир обнимает меня и склоняет голову мне на плечо. Я искоса смотрю на него, любуясь мягким прищуром его глаз, чуть впалыми щеками, чуть заметными морщинками на лбу. Его волосы, густые и жесткие, торчат вверх, презирая закон земного притяжения, и не прикрывают уши. Налет седины на висках выдает его возраст. Он на шестнадцать лет старше меня. Разница в точности такая же, какая была у мамы с Элайасом. Простое совпадение, часто повторяю я себе.

Я люблю своего мужа, хотя поначалу никакой любви к нему не испытывала. Мы оба сознавали, что я не отвечаю взаимностью на его нежную преданность. Каковы были мои тогдашние чувства к нему, я сама затруднялась определить. Смесь уважения, восхищения, привязанности, а самое главное, благодарности за то, что он вытащил меня из трясины, в которой я барахталась. Прежде мне не раз доводилось слышать рассказы людей о том, как совместная жизнь с другим человеком «преобразила» их. Я относилась к ним с недоверием. До тех пор, пока это не случилось со мной.

После того, что произошло в последний день ноября 1978 года, семья наша начала таять, как снеговик под яркими солнечными лучами. От нашей прежней жизни осталась лишь грязная лужица. То, что казалось прочным и незыблемым, внезапно стало призрачным и обманчивым. Некоторое время мы с Юнусом прожили в доме у дяди Тарика и тети Мерал. Их нельзя было упрекнуть ни в грубости, ни в жадности, но я с содроганием вспоминаю о каждом дне, прожитом рядом с ними. Я никогда не смогла им простить, что они пятнали имя моей матери, распускали о ней грязные сплетни. И даже когда я жила под их крышей, ела за их столом, носила одежду, купленную на их деньги, они оставались для меня самыми ненавистными существами на свете. Поначалу папа присылал нам из Абу-Даби открытки, подарки и деньги, но с годами он стал напоминать о себе все реже, а потом контакты с ним прекратились полностью. Тетя и дядя, пока это было возможно, скрывали от нас, что отец покончил жизнь самоубийством. Прятали правду, маскировали и приукрашали ее. Точно так же я поступаю теперь со своими детьми. Как видно, это наша семейная традиция. Мы хороним правду так глубоко, что она начинает разлагаться, и потом ее при всем желании уже невозможно извлечь наружу.

В те годы зыбучие пески боли и отчаяния угрожали засосать меня с головой, и только ненависть помогала удержаться на поверхности. То было время, когда к власти пришла миссис Тэтчер и в стране началась эпоха великих перемен. Словно сказочное чудовище, очнувшееся от долгой спячки, Англия вздрогнула и зашевелилась. Страна, которую мы знали, уходила в прошлое. Я продолжала учиться в школе, оценки мои оставались такими же высокими, как и прежде. Департамент образования проявил заинтересованность в нашей с Юнусом судьбе, и нас обоих перевели в школу-интернат, расположенный в Суссексе. Смена обстановки пошла мне на пользу. Но я по-прежнему ненавидела всех и вся, не сознавая, что это путь в никуда. Я цеплялась за свое право быть обиженной на весь мир. Окончив школу, я поступила в колледж Королевы Марии, где изучала английский язык и литературу. Там я встретила Надира.

Он ученый и обладает по-настоящему научным мышлением, то есть неколебимо верит в мировую целесообразность и объективные истины. Родился он в секторе Газа, вырос в лагере палестинских беженцев и в возрасте девятнадцати лет, благодаря родственнику, который вызвался оплатить его образование, перебрался в Англию. Вскоре после того, как Битлы выпустили диск «Желтая подводная лодка», Никсон был выбран президентом Америки, а Арафат стал председателем Организации освобождения Палестины, Надир, робкий и застенчивый, но полный надежд, приехал в Манчестер. Он решил сделать карьеру в научной области, максимально удаленной от политики, – в молекулярной биологии. Какие бы потрясения ни переживал этот мир, Надир оставался в тиши своей научной лаборатории и методично продолжал исследовать морфологию клеток.

Все его родственники по-прежнему живут в секторе Газа. Несколько раз я встречалась с ними. Огромная семья. Благожелательные, общительные, говорливые и любопытные люди. Наблюдая, как мой муж держится в кругу родных, я цинично ожидала, что мне откроются другие, доселе скрытые стороны его характера, что безупречная внешняя личина соскользнет, обнаружив далеко не столь привлекательную сердцевину. Но нет, в любой обстановке, в любом обществе Надир остается таким же добрым, как и всегда. Он никогда ничего не делает, подчиняясь собственной прихоти или внезапному импульсу. Он никогда не спешит. Больше всего на свете он любит размышлять. Глядя на него, я всегда вспоминаю пословицу: «Тихие воды глубоки». Неудивительно, что они с Юнусом так легко нашли общий язык.

– Волнуешься? – спрашивает Надир.

Я киваю. Мне хочется только одного: побыть в одиночестве. Надеть пальто и выскочить за дверь, оставив все нетронутым: грязную посуду, крошки на столе и обрывки собственного прошлого.

– День сегодня будет трудный, – вздыхаю я.

– Не переживай, – успокаивает Надир. – Я заберу наших маленьких монстров из гостей. Так что у тебя будет возможность побыть с ним наедине.

В речи моего мужа ощущается легчайший акцент. Как и все арабы, он не может избавиться от гортанных звуков.

– Этого-то я и боюсь больше всего, – говорю я. – Остаться наедине с Искендером.

Надир берет мое лицо в ладони и целует меня в лоб:

– Дорогая, все будет хорошо.

На какую-то долю секунды мне хочется, чтобы он не был таким деликатным, таким тактичным и мягким. Мой муж принадлежит к числу тех людей, которые, сталкиваясь с агрессией, физической или словесной, делают все возможное, чтобы избежать конфликта. Если кто-то, например коллега по университету, сделает Надиру пакость, он примет это как должное, да еще станет во всем обвинять себя. Внезапно меня осеняет: сама того не сознавая, я вышла замуж за человека, который является полной противоположностью моего старшего брата.

– Не знаю, может, мне не стоит ехать, – замечаю я. – Вдруг туда явится дядя. Или кто-нибудь из его старых приятелей:

Надир вскидывает бровь. Он слышит горечь в моем голосе. И отвечает, особенно тщательно подбирая слова:

– Ты должна поехать. Должна с ним встретиться. Если он остался прежним, значит ты не впустишь его в свою жизнь. Но не исключено, что он изменился. Ты должна все увидеть собственными глазами.