Пламя любви - Картленд Барбара. Страница 40

— Чар, мне очень жаль, — невольно улыбнувшись, ответила Мона, — но, право, тебе стоило обо всем этом сначала посоветоваться со мной.

— Хватит дурочку валять! — свирепо рявкнула Чар. — Ты что, намерена остаток жизни провести в этой дыре? Да-да, знаю, дома и стены помогают, и все такое прочее; но, девочка моя, через пару месяцев ты здесь со скуки сдохнешь! Если еще не сдохла. Что тебе здесь делать? А я тебе предлагаю настоящую жизнь!

Мона не ответила. Чар продолжала:

— Только подумай, на что Джарвис будет готов для тебя! Он богат — может быть, один из богатейших людей в стране — и будет еще богаче. Немного его пообтесать, и из него получится отличный муж!

Мона поднялась на ноги и потянулась.

— Я не собираюсь обтесывать Джарвиса Леккера, — холодно сообщила она. — Я вообще не хочу больше его видеть.

— А ему ты об этом сказала?

— Нет, ему об этом скажешь ты.

О вежливости Мона больше не заботилась. Она смертельно устала от Чар и ее махинаций. Одно дело — смотреть на интриги со стороны, и совсем другое — когда паутиной интриг опутывают тебя.

— И не надо спорить, Чар, — продолжала она. — Это ни к чему не приведет. Я приняла решение и его не изменю. Утром ты позвонишь Джарвису Леккеру, попросишь его поужинать с тобой в Лондоне и там ему все объяснишь.

Слова эти звучали вполне однозначно, и Чар бросила на Мону свирепый взгляд.

— Значит, меня ты тоже выставляешь за дверь?

— Не то чтобы выставляю, однако, сама видишь, нам сейчас тяжело так долго принимать гостей. Няня стареет, ей все труднее работать, а каждый новый человек в доме — это много дополнительного труда.

— Ты не имеешь права так со мной поступать! — завопила Чар, вцепившись обеими руками в подлокотники кресла.

— Чар, не будь ребенком! — взмолилась Мона. — Я вернулась домой, чтобы отдохнуть и побыть с матерью. Спасибо, что решила обо мне позаботиться, но, честное слово, мне сейчас не нужны ни кавалеры, ни мужья. Все, что мне нужно, — одиночество и покой.

Чар вдруг вскочила на ноги. Мона увидела, что глаза ее полны слез.

— Я такую уйму времени убила! — проговорила она. — Думала уже, что все на мази, что в кои-то веки мне повезло, — и тут ты все рушишь! Как же так, Мона? Я верила в тебя, верила, что ты принесешь мне удачу!

— Я всегда тебе говорила, что это просто суеверие, — ответила Мона. — Ну же, Чар, приободрись. Может быть, совсем скоро удача тебе улыбнется. Только не от меня: я сама сейчас несчастна и никому другому счастья не принесу.

— С твоим-то лицом, с твоей фигурой — и несчастна! — горько откликнулась Чар. — Откуда тебе знать, что такое настоящее несчастье? Знаешь, что это такое — когда тебе ничто никогда не дается даром? Когда за все, чего хочешь, надо бороться, цепляться, выпытывать, лгать и обманывать? Тебе легко: стоит мило улыбнуться и сказать «пожалуйста» — и любой готов тебе достать луну с неба! А никогда не задумывалась, каково жить женщине с таким лицом, как у меня? Ничего, ничегошеньки в этой распроклятой жизни мне не доставалось, вечно я получала только пинки, толчки и насмешки… А почему? Потому что добрый боженька подарил мне такую рожу! Я никогда не могла, как ты, прямо подойти к человеку и попросить о том, что мне нужно, — мне приходилось на коленях ползать, башмаки лизать и быть довольной, если мне кидали объедки со стола! Но где тебе это понять — ты-то родилась с хорошеньким личиком и с фигуркой, от которой мужчины с ума сходят! Говорят, жизнь справедлива — только не для меня! Мне-то не надо заливать о справедливости!

Она дрожала, как в лихорадке. Мона обняла ее за плечи и усадила в кресло.

— Не надо, Чар, — проговорила она. — Не расстраивай себя понапрасну. Подожди, я схожу принесу тебе что-нибудь выпить.

Тихо отворив дверь, она спустилась в столовую. Здесь нашла виски и сифон с содовой и, взяв их под мышку, поспешила наверх.

Ей и раньше случалось видеть Чар в таком настроении: как правило, жалеть себя она принималась, перебрав виски или джина. Единственное лекарство заключалось в новой дозе выпивки — иначе Чар жаловалась на свои беды, пока слушатели не разбегались.

Однако слезы ее были искренними, и, несмотря на усталость и отвращение к этой женщине, Мона чувствовала к ней сострадание. Хоть бы одно что-нибудь, думала она устало; но как можно быть отвратительной и жалкой одновременно?

Так всегда получалось с Чар: к ней трудно было отнестись однозначно. Она вызывала неприязнь, но рядом уживались и жалость, и даже какое-то понимание.

— А вот и я! — бодро проговорила Мона, возвращаясь в спальню. — Выпей, и тебе сразу станет лучше.

Чар сидела на краешке кресла, упершись локтями в колени и положив подбородок на руки.

«Точь-в-точь больная обезьяна», — подумала Мона и припомнила, как однажды ей уже приходила та же мысль.

Ей живо вспомнилось то плавание по Нилу — то болото тоски и унижения, в которое затянула ее Чар. Нет, с этой женщиной невозможно иметь дело! Она словно распространяет вокруг себя заразу, с ней опасно даже дышать одним воздухом.

Мона протянула Чар стакан и проговорила ласково:

— Ты же сама говорила, что терпеть не можешь деревню. В Лондоне тебе сразу станет легче. Поезжай домой, а в конце недели я постараюсь выбраться в город и с тобой пообедать.

Она от души надеялась, что Чар проглотит эту кость и оставит ее в покое. Чар медленно поднесла стакан к губам.

— Если я уеду, — проговорила она, — то тебе придется мне помочь. Из-за тебя я потеряла Джарвиса Леккера — придется тебе это загладить.

— Что значит «загладить»?

В глазах Чар больше не было слез, и голос звучал как-то особенно резко и скрипуче. Выпрямившись в кресле, она пронзительно взглянула на Мону.

— Что, вправду не понимаешь, о чем я?

— Извини, — ответила Мона. — Может быть, я дура, но в самом деле не понимаю, что ты хочешь сказать.

Чар зло рассмеялась.

— Ну конечно! «Мисс воплощенная невинность» — твоя любимая роль! — ядовито проскрипела она. — Но я прекрасно помню, как в Каире ты уходила от ответа всякий раз, когда у тебя спрашивали, зачем ты приехала и когда уезжаешь. Ты очень умело это проделывала!

Жуткое ощущение надвигающейся катастрофы охватило Мону. Она еще не понимала, куда клонит Чар, но ясно видела: та готовит что-то страшное.

— Я по-прежнему тебя не понимаю.

— Что ж, тогда скажу прямо, — ответила Чар. — Говоря попросту, если бы мне удалось выдать тебя за Джарвиса, он отвалил бы мне кучу денег. Он был бы мне благодарен, а у таких людей — я-то их хорошо знаю — благодарность всегда выражается в денежных знаках. Дайте ему то, чего он хочет, — и не будете больше знать нужды, подведете его — и можете умереть у него на пороге, он на вас больше и не взглянет! Теперь я его подвела — точнее, это ты, Мона, подвела меня!

— Не многовато ли ты от меня требуешь? — пробормотала Мона. Несмотря на всю серьезность ситуации, от такой наглости она невольно улыбнулась.

— Я еще не кончила! — рявкнула Чар. — Мне надо на что-то жить. На Джарвиса Леккера теперь можно не рассчитывать. Что ж, он свое дело сделал — по крайней мере, эти три месяца я прожила безбедно.

— А теперь хочешь, чтобы тебе помогла я?

— Ну наконец-то дошло!

Мона поморщилась.

— Но, Чар, я не могу дать много. Откровенно говоря, собственных денег у меня практически нет. Я надеюсь найти себе какую-нибудь работу, а пока живу за счет матери…

— Повезло тебе — есть мать, готовая тебя кормить!

— Я знаю.

— И твоя матушка тебя просто обожает, верно? Восхищается, считает тебя совершенством во всем…

Мона быстро взглянула на свою собеседницу. Кажется, она начинала понимать, к чему клонит Чар.

— Жаль будет, — протянула Чар, и голос ее стал опасно-вкрадчивым, словно шуршание змеи в траве, — очень, очень будет жаль, если ее любовь, ее вера в тебя обернутся… ужасом и омерзением.

— О чем ты говоришь?!

Чар вытащила изо рта сигаретный мундштук и стряхнула пепел.