Пламя любви - Картленд Барбара. Страница 47

Она хочет ответить Майклу «да». Хочет стать его женой. Хочет идти по жизни рука об руку с ним, зная, что он всегда будет рядом, всегда охранит ее и защитит.

«Наверное, это любовь», — думала она и понимала, что такой любви никогда еще не испытывала.

В ней не было восторгов и экстазов, но было тепло, согревающее душу и сердце ровным, добрым огнем.

Теперь она понимала: рядом с Майклом она узнает лучшее, что есть в жизни.

В союзе с ним она расцветет, обретет уверенность и силу, рука об руку с ним сможет противостоять всем проблемам и заботам повседневной жизни.

Никогда прежде она не знала и не желала этого — защиты от тревог. Мона мечтала о жизни, полной приключений, и не сомневалась, что приключения дадут ей все, чего можно желать; она знала жизнь, полную страстей и треволнений, но никогда не испытывала того душевного мира, что неразрывен с истинным счастьем.

А истинное счастье для человека заключено не в головокружительных восторгах, не в блеске успеха или пламени страсти, а в том, чтобы делить «заботы дневные» с теми, кого любишь.

Теперь Мона понимала: с Лайонелом она никогда не делила жизнь. Они страстно любили друг друга; она играла свою роль в его жизни, готова была отдавать ему и больше, но он этого не требовал.

Для него она была чем-то вроде драгоценной и редкостной вещицы, но не частью его самого; истинного единения между ними не было.

Они почти ничего не делали вдвоем. Не работали вместе в саду, не решали, в какой цвет выкрасить стены, не поднимались наверх посмотреть, как спят в колыбельках их дети.

«Я любила Лайонела, — думала Мона, — но то, что я чувствую сейчас, это, быть может, большая, более чистая, более настоящая любовь».

Майкл ждал ответа. Автомобиль поднялся на холм, свернул к воротам Парка, и тут Мона вспомнила Чар… Чар и Лайонел… Боже, как она может думать о будущем с Майклом — да и с кем бы то ни было?

Нестерпимая боль обрушилась на нее — боль от того, что придется причинить боль ему. Она закрыла глаза и ощутила, как он сжал ее руку.

— Милая моя, не заставляй меня ждать слишком долго, — нежно проговорил он. — Я люблю тебя и всегда буду любить.

Глава семнадцатая

«А теперь мне предстоит встреча с Чар», — думала Мона, открывая дверь Аббатства.

На душе у нее вновь лежал камень.

За обедом в Коббл-Парке, с Майклом и его тетей, было так хорошо! Все смеялись и шутили; особенно весел был Майкл — в лице его, в голосе, во всем чувствовалась какая-то новообретенная радость.

«Он счастлив», — понимала Мона и не могла в этот миг развеять его счастье, рассказав ему о том, что ее гнетет.

Рядом с Майклом мерзкие угрозы Чар казались почти нереальными, и она уже готова была поверить, что сама их выдумала.

Но теперь, с каждым шагом приближаясь к дому, понимала: это не иллюзия. Угроза по-прежнему здесь, опасная и неотвратимая, — враг готов нанести удар по спокойствию и счастью ее матери.

Открыв дверь в гостиную, она увидела, что миссис Вейл сидит у камина и вяжет.

— А, вот и ты, милая! — взглянув на нее с улыбкой, воскликнула мать.

Мона подошла к ней и поцеловала.

— Надеюсь, ты обо мне не беспокоилась? Я позавтракала и пообедала в Парке. Ты уже слышала о миссис Гантер?

— Слышала. Бедный викарий! Должно быть, он страшно потрясен.

— Когда он поймет, от чего освободился, то будет благодарен этому грузовику. Как говорится, катастрофа, но не беда!.. Ну, мама, перестань! — проговорила она, заметив выражение лица матери. — Ты же знаешь: если быть честными, то все мы вывесили бы флаги в честь упокоения Мейвис Гантер! По совести сказать, это лучшее, что произошло в Литтл-Коббле за долгие-долгие годы!

— Лучше вообще не допускать таких мыслей, — ответила миссис Вейл, — но если уж ты так думаешь, по крайней мере не говори вслух!

— Мамочка, да ты у меня ханжа! — поддразнила ее Мона. Затем осторожно спросила: — А где Чар?

Мать сложила вязание и убрала его в сумку:

— Миссис Стратуин вернулась в Лондон.

Мона уставилась на мать, словно не веря своим ушам.

— В Лондон?! — выпалила она. — Но когда?.. Почему?

Миссис Вейл подняла глаза на дочь:

— Сегодня утром у меня был с ней разговор. Я попросила ее уехать.

— Ты попросила ее уехать! — тупо повторила Мона. — Но, мама… что ты ей сказала? Что произошло?

Мать молчала, только смотрела ей в глаза с бесконечной нежностью и состраданием. У Моны вдруг подогнулись ноги, и она опустилась на колени возле кресла матери.

— Ну скажи мне! — потребовала она. — Что она сказала?

Миссис Вейл ласково обняла дочь за плечи и заговорила — медленно, тщательно выбирая слова:

— Послушай, милая моя. Когда ты была еще совсем маленькой, я поклялась, что никогда не стану ни давить на тебя, ни лезть в твои дела. Я ведь сама в юности от этого страдала. Моя мать так обожала нас, детей, что не позволяла нам жить собственной жизнью. Она хотела, чтобы мы всему научились из ее наставлений и советов, но со временем, конечно, поняла, что это невозможно. Я же твердо решила, что ты у меня будешь свободной и независимой. Быть может, я сделала ошибку, впала в другую крайность — надеюсь, ты, когда придет твое время, будешь с детьми мудрее и разумнее меня, — но я делала то, что считала правильным. Кроме того, ты знала, что я всегда здесь, всегда готова прийти к тебе на помощь.

До сих пор ты ни разу о помощи не просила, но сегодня я решила вмешаться в твои дела. Я стара, я принадлежу к иному поколению, но мне думается, Мона, время и годы не так уж важны, когда имеешь дело с собственным ребенком.

Когда у тебя будут свои дети, ты меня поймешь. То, что происходит с другими людьми, мы видим и слышим; то, что происходит с нашими детьми, — чувствуем.

Разумеется, все мы порой совершаем ошибки, но винить за ошибки следует себя, а не своего ребенка.

Когда человек несчастлив, это всегда заметно. Что уж говорить о матери — она сердцем чувствует, что дочь ее несчастна, даже если та держится храбро и мужественно. Милая моя, с самого своего приезда ты держалась поистине мужественно, но я видела, что ты в отчаянии, и если бы ты знала, как тяжело мне было смотреть на это и молчать!

— Мамочка!.. — Голос Моны дрогнул, она закрыла лицо руками. — Что мне ответить?

— Не отвечай, — мягко ответила миссис Вейл. — Ничего не говори, если не хочешь. С тех пор как ты немного подросла, я надеялась, что ты станешь поверять мне и радости свои, и горести. Но ты ничем со мной не делилась. И я подумала: должно быть, я не смогла завоевать твое доверие, не смогла выстроить ту дружбу, что протягивается сквозь годы, соединяя мать и дочь.

— Нет-нет! — торопливо возразила Мона. — Не думай, что я тебе не доверяла — просто…

Она запнулась и умолкла.

— Просто не была уверена, что я пойму, — докончила за нее мать. — Что ж, может, ты и была права. Мне и в самом деле трудновато понять, как ты, такая прелестная, очаровательная, одаренная, могла выбрать жизнь, принесшую тебе только несчастье и угрызения совести. Но все это в прошлом — что толку говорить об этом теперь? Важно то, что происходит с нами сейчас.

— Что сказала тебе Чар?

— Очень немногое. Я спросила миссис Стратуин, о чем вы с ней спорили вчера. Этот вопрос застал ее врасплох: она растерялась и не смогла внятно ответить. Тогда я спросила: это из-за Лайонела? Отвечать ей не было нужды — я прочла ответ у нее на лице.

— Но как ты узнала?..

Миссис Вейл вздохнула.

— Я, конечно, стара, — повторила она, — но еще не выжила из ума. Я прекрасно понимала: у тебя есть причины жить за границей и не приезжать домой. И, прости, твоим историям о работе я не слишком верила. Видишь ли, милая, у тебя в письмах иногда концы с концами не сходились. Случалось, в следующем письме ты забывала или путала то, что писала в предыдущем. И потом, где видано, чтобы наемная служащая порхала с курорта на курорт, от развлечения к развлечению? Разве бывают на свете такие щедрые и нетребовательные наниматели, как у тебя?