Пламя любви - Картленд Барбара. Страница 51

— Нет-нет! — пролепетала она, но любому было бы ясно, что это неправда. Помолчав несколько секунд, Стелла вдруг наклонилась к Моне. — Леди Карсдейл, — начала она, — вы так добры ко мне, что я хочу вам рассказать. Видите ли, я еще никому не признавалась, на самом деле мне и некому признаваться, но вы, наверное, уже догадались… Я… я люблю… одного человека.

— Что ж, надеюсь, это чувство взаимно?

Мона чувствовала, что голос ее холоден как лед. Как будто все тепло ушло из ее тела.

— Нет, — ответила Стелла. — Он ничего не знает… даже не догадывается… должно быть, ему и в голову не приходит… но ведь, когда любишь, нельзя просто взять и перестать любить, правда?

Наивно и трогательно прозвучал этот вопрос молоденькой девушки, напуганной силой собственных чувств.

— Нет, конечно нет, — медленно ответила Мона. — Любовь — это то, что просто однажды случается с нами. С каждым из нас. Но надеюсь и желаю вам, чтобы конец у этой истории был счастливый.

— Я почти не смею об этом думать, но, может быть, когда-нибудь… Знаете, теперь у меня есть о чем мечтать, есть ради чего трудиться и… простите, может быть, это прозвучит слишком книжно… есть ради чего жить.

Лицо ее сияло восторгом. И снова Мона сказала то, чего совсем не хотела говорить, словно пересохшие губы ее двигались сами собой:

— Попробую угадать, кто это. Майор Меррил?

Стелла удивленно взглянула на нее, а затем от души рассмеялась:

— Что вы, конечно нет! О майоре Мерриле я никогда и не думала. Он слишком — как бы это сказать? — ну, слишком величественный, что ли. — Она снова поколебалась. — Я знаю, вы никому не скажете… мне так стыдно… но… это мистер Гантер — Стенли. Я его полюбила, наверное, сразу, как приехала в Литтл-Коббл. Конечно, я знала, что это невозможно, но теперь… теперь он свободен, и, может быть, когда-нибудь он меня заметит?

Ледяной холод отступил — душу окутало благодатное тепло. Мона наклонилась к Стелле, коснулась ее руки:

— Надеюсь, так и будет. И вы будете счастливы вместе.

Признание Стеллы словно открыло шлюзы, и слова потекли рекой. Стелла говорила и говорила, голос ее журчал ручейком. Мона почти ее не слушала. Странно, но она чувствовала себя счастливой, словно с плеч спал тяжелый груз. Она рассеянно прислушивалась к потоку слов (Стелла, кажется, вознамерилась рассказать ей всю свою жизнь), время от времени вставляла подходящие по смыслу восклицания, но думала о своем, точнее, не думала вовсе, лишь наслаждалась покоем.

Когда поезд подъехал к вокзалу Сент-Панкрас, Стелла с сияющими глазами повернулась к Моне.

— Вы так добры! — воскликнула она. — Как мне вас благодарить? Теперь я верю: я буду счастлива!

— Но я ведь ничего не сделала, — улыбнулась Мона. — Не могу передать вам, как я надеюсь, что у вас с мистером Гантером все будет хорошо. Один совет: проявляйте инициативу! Викарий, быть может, считает себя слишком старым или неинтересным для юной девушки, так что вам придется отбросить стеснительность и ему помочь. Не бойтесь сами проявлять к нему интерес — это то, что ему сейчас нужно.

— Я запомню ваш совет! — торжественно пообещала Стелла.

Вместе они проложили путь сквозь толпу пассажиров, заполнивших вокзал. Садясь в такси, Мона бросила последний взгляд на Стеллу: девушка направлялась к метро, гордо подняв голову, и на хорошеньком личике ее играла улыбка.

Первым делом Мона отправилась на Бонд-стрит, к известному ювелиру. У его фирмы был свой магазин и в Париже; именно там были приобретены многие подарки Лайонела. Мона сказала, что хочет видеть управляющего, открыла сафьяновый футляр и показала ему свои драгоценности.

— Я хочу продать все это за наличные.

Нимало не удивившись, управляющий внимательно осмотрел каждый предмет, затем вызвал нескольких ювелиров и спросил их мнение об изумрудах и жемчуге. Мона сидела молча.

Странно, но она ничего не чувствовала. Роскошные дары Лайонела утратили для нее всякое значение.

Когда-то они значили так много, но сейчас она как будто смотрела на них из дальнего далека. Те эпизоды жизни, с которыми они были неразрывно связаны, безвозвратно отошли в прошлое; воспоминания о мужчине, делавшем ей эти подарки, уже не жгли и не мучили, как прежде.

Еще совсем недавно ей казалось, что расстаться с подарками Лайонела означает разбить то немногое, что осталось от ее сердца. Теперь же эти драгоценности обрели совсем иной смысл: они — часть той преграды, что отделяет ее от Майкла. Преграды, возведенной ее неспокойной совестью.

«Ангел с огненным мечом» [12], — подумала она, представив себе рукоять меча, сверкающую изумрудами и бриллиантами.

Размышления ее прервал управляющий. Он произнес перед ней небольшую речь.

Бриллианты сейчас повысились в цене. Изумруды можно будет продать, если найдется подходящий покупатель. А вот натуральным жемчугом теперь мало кто интересуется — рынок заполонили его дешевые искусственные собратья.

Словом, обычная смесь объяснений и оправданий, какую слышит каждый, кто пытается продать вещи, когда-то купленные по дорогой цене.

Наконец управляющий сделал свое предложение — назвал огромную, на взгляд Моны, многотысячную сумму. Она согласилась без споров, добавив:

— Пожалуйста, наличными и все сразу.

Управляющий ответил, что это сразу не сделаешь, — она согласилась подождать. Кто-то предложил ей сигарету. Мона равнодушно смотрела на драгоценности на черном бархате под стеклом, она не замечала почти ничего вокруг — все мысли ее были в полях между Аббатством и Коббл-Парком, где всего лишь вчера утром она случайно встретила Майкла.

Все иные воспоминания отошли на задний план, словно подернулись туманом. Все заслонило настоящее — Майкл и то, что он значит теперь для нее.

Париж… Египет… Буэнос-Айрес… Нью-Йорк… Когда-то от самих этих названий ком вставал в горле и кровь в жилах убыстряла свой бег, а теперь они остались лишь вехами, растворяющимися в тумане пройденного пути.

Наконец ей принесли деньги. Мона попросила конверт, положила в него две пятидесятифунтовые банкноты, адресовала «Мисс Стелле Ферлейс, в Коббл-Парке». Написала лишь одну фразу:

«Вам в приданое — с наилучшими пожеланиями».

Она попросила, чтобы посылку отнесли на почту, а остальные деньги сложила в другой конверт.

— Надеюсь, вы будете осторожны, леди Карсдейл, — предупредил ее управляющий. — Не слишком разумно ходить по улицам с такой суммой на руках.

— Эти деньги долго у меня не задержатся, — ответила Мона и, сев в такси, назвала шоферу адрес на Пикадилли.

Приехав туда, она попросила шофера подождать, позвонила в дверь и передала конверт привратнику.

— Для фонда «Спасение детей», — объяснила она.

Чуть позже, оставив чемодан в номере тихой гостиницы, она спустилась к телефону. Просмотрела телефонную книгу в поисках нужного ей имени.

Она набрала номер — трубку снял сам отец Эндрю Вейл. Брат покойного отца Моны стал католическим священником; жизнь свою он посвятил работе в трущобах, служению самым бедным и обездоленным из английских граждан.

— Дядя Эндрю, это Мона.

— Как поживаешь, дитя мое?

— Мне нужен твой совет. Я хочу работать на благо страны. Никаких навыков у меня нет, но работать хочу там, где по-настоящему тяжело и где я буду наиболее полезна.

— Тогда иди к миссис Марчант — дом тысяча три по Квин-Виктория-стрит. — Отец Эндрю всегда был немногословен; добавив еще пару слов, он повесил трубку.

Так Мона и сделала.

Миссис Марчант, симпатичную седую женщину, она нашла в тесном, полном людей кабинете. Перекрикивая оглушительный стрекот нескольких пишущих машинок, Мона рассказала, кто ее прислал, и лицо миссис Марчант озарилось приветливой улыбкой.

— Мы все любим отца Эндрю!

— Он мой дядя.

— Тогда тем более рада с вами познакомиться.

— Я ищу работу, — объяснила Мона. — Поэтому дядя прислал меня сюда. Он сказал, что вы сможете мне помочь.