Моника (ЛП) - Адамс Браво Каридад. Страница 9
- Замолчи! – властно оборвал Ренато. И обратившись к Хуану, воскликнул: – Только мне ты будешь отчитываться, Хуан!
- Я выполню долг. Ты принимаешь меня в мужья, Моника де Мольнар?
- Нет, нет! – отвергла Моника с застрявшем в горле отчаянием.
- Что значит нет? А я говорю да! Ты выйдешь за Хуана Дьявола или не выйдешь отсюда живой!
Этот момент показался долгим, как века, для этих трепещущих душ. Отчаянно приказывал Ренато, просил, требовал. Он не поверил и половине слов Айме, едва верил, видя Монику и Хуана вместе, и в его груди стала подниматься огромная ужасная решимость, дикое желание убивать, никогда раньше ему не знакомое. Он хотел выяснить правду, правду, которая в то же время его пугала, он дрожал, как Моника, которая оцепенела, словно только сейчас оценила глубину пропасти, которая внезапно раскрылась перед ней.
- Видишь, она не хочет выходить за меня замуж, – высказался Хуан с горьким сарказмом. – Я ничтожество для Мольнар. Как муж я никто. Я служу в качестве игрушки, развлечения, любовник на день, кукла, с которой можно развлекаться в течение месяцев, ожидая свадьбы по своему рангу. Лишь для этого я могу служить.
Он улыбнулся, улыбнулся, как мог улыбаться сатана. И смотрел не на Монику, а на Айме, которая стояла напряженно и неподвижно, чувствуя, как сжимаются понемногу руки Ренато, как тот вперил в него взгляд. Словно монета взметнулась в воздухе, чтобы упасть какой-либо стороной, разыгрывая смерть или жизнь. Моника прервала безмолвное ожидание:
- Я согласна!
- Я думаю, Ренато… – начала говорить Айме; но Ренато оборвал властно:
- Ты, замолчи! Согласна, а? Конечно же согласна, Моника. А ты, конечно же, выполняешь, Хуан. – проговорил он с бесконечной горечью: – Есть ли причина делать эту свадьбу невозможной? Кто воспрепятствует закону? Зачем назначать свидание за церковью, Хуан, когда ты можешь повести ее с Божьего благословения к алтарю, на радость всем, под одобрение общества? Почему бы не поженить их, Айме? Почему бы не осуществить твое желание, выполнить это по божьим правилам, как хорошей сестре? Почему бы нам не стать посаженными на этой свадьбе? Для чего поступать как преступники, когда никто ничего не сделает, совершенно ничего, если все по закону? Ты согласна, конечно же согласна, Моника. Ты женишься, конечно же женишься, Хуан!
Шум приближавшихся шагов и голосов удивил всех, пока Ренато не произнес:
- Думаю, это моя мать. Уверен, Каталина побежала ее предупредить. Добро пожаловать всем услышать прекрасную новость. – И повысив голос, позвал: – Мама, Ноэль, вот мы и собрались! Вы уже видите, как все обрадованы.
- Ренато, Ренато, – умоляла Айме, охваченная тревогой. – Не говори им, не говори…
- Айме, дочка! – прорвалась к группе Каталина. И ошеломленная, воскликнула: – О, Моника!
- Моника, да, – подтвердил Ренато. – Моника и Хуан Бога… Разве не так тебе нравилось его называть? Хуан Бога! Подойди поближе, мама. Да, Хуан здесь, но не о чем беспокоиться.
София Д`Отремон приблизилась к Ренато, бледная, дрожащая, словно увидела наконец то несчастье, которого так опасалась; но Ренато улыбался, улыбался новой для него улыбкой: вызывающей, досадной, почти агрессивной, когда объяснил:
- Я должен объявить всем большую новость: Моника и Хуан решили пожениться, и сделают это немедленно. Немедленно!
- Ренато, прошу тебя…
- Больше ни слова этой ночью, дорогая, – гневно отрезал Ренато мольбы Айме. – Нам необходимо отдохнуть и поспать. Завтра будет ужасный день. Завтра утром будет свадьба. У меня тоже есть сильное желание, чтобы завтра они уехали отсюда.
- Но…
- Никаких но. Они не возражают, не отвечают, принимают крест – разумное следствие совершенного греха. Или ты не думаешь, что это грех? Думаешь, я должен рукоплескать отсутствию уважения к дому матери? Прости меня. Я знаю, что речь о твоей сестре, а ты должна чувствовать себя так, будто сделала это сама. Чувствуешь это, правда, дорогая? Поэтому отгони эту мысль и не думай больше об этом. Я делаю это, как должен делать любой уважающий себя человек, освобождающийся от родственных обязательств. Никто не виноват в своих действиях, и несчастен тот, чьи действия обернутся когда-нибудь против него!
Почти волочимая Ренато, остановившись перед дверью крыла дома, предназначенного для счастья и любви, Айме напрасно искала слова и выражения. С этого момента она поверила, что живет в кошмаре. Ренато вдруг стал другим человеком: отдалившимся, холодным, резким, и в то же время властным, недоверчивым, агрессивным, словно каждый раз ожидал получить удар в спину, словно кто-то разлил по его венам тончайший отравляющий яд. Он очень пристально посмотрел на нее свирепым вопрошающим взглядом, а затем улыбнулся, улыбнулся холодно и сдержанно, наихудшим из всех упреков, оскорблений и криков…
- Ренато… – умоляла Айме в смертельном беспокойстве.
- Зайди и не мешай меня. Мне еще многое нужно сделать. – резко приказал Ренато, слегка подтолкнув ее и закрыл дверь на ключ.
- Ренато, Ренато! Что ты делаешь? – испугалась Айме. – Ренато, Ренато…!
- Сынок, почему ты запер дверь? – спросила София, приблизилась, встревоженная и нерешительная. – Там за дверью Айме?
- Конечно Айме, мама. А теперь, если ты позволишь…
- Нет, подожди секунду. Я хочу узнать, что произошло. Я требую, настаиваю. Почему ты так сказал о свадьбе, которая тебя не касается? Почему обращаешься так с Айме? Почему ведешь себя как обезумевший?
- Возможно потому, что хочу добраться до цели. Не спрашивай слишком много, мать.
- Что он сделал тебе, Ренато? – встревожилась София. – Я уверена, совершенно уверена. Удар, который тебя больше всего может ранить – это то, что он должен уехать.
- Мой брат Хуан? – вызывающе прервал Ренато.
- Ренато! – не на шутку встревожилась София.
- Мой брат Хуан, мама. Скажи же наконец, договаривай. И скажи мне все, что чувствуешь, думаешь, хочешь крикнуть, что сдерживала все эти годы. Скажи, что он ненавидит меня, справедливо ненавидит за это, потому что он мой брат и понимает, что мне было предоставлено достаточно бумаг и подписей, чтобы у меня было все, пока у него не было ничего. Скажи это, мама, скажи!
- Не было никаких бумаг, никаких подписей, была разница в жизни: моей, откровенной, достойной, незапятнанной; эта женщина дала в наш дом Д`Отремон ублюдка. Говорю ублюдка, проклятого сына, плод измены и позора этой подлой и низкой распутницы, как подлое и низкое должно быть сердце этого мужчины, который тебя ранил!
- Он не ранил меня, мама.
- Как это не ранил? В таком случае, почему ты так взбудоражен? Почему так важно, чтобы Моника? Ренато, сынок, скажи мне правду, всю правду!
- Правда – то, что ты слышала, и она не может быть другой. Что ты думаешь, мама, во что веришь? Полагаешь, что если бы были подозрения, то она стояла бы за этой дверью живой? Ни он, ни она не сбегут от жизни, мама. Поэтому эта свадьба – моя гарантия. Поэтому я хочу поженить их собственноручно, немедленно, как можно скорее. Увидеть на лице жены улыбку счастья, когда сестра пойдет к алтарю. Я уже все знаю, мама, и также знаю, куда пойду. Я предупрежу всех, кто следит за границами, чтобы охраняли все пути в долине, чтобы установили порядок пропуска и задержания тех, кто входит и выходит. Хуан Дьявол не сбежит отсюда, не соединившись навсегда с Моникой де Мольнар, пока их не свяжет пожизненно судья и священнослужитель, пока он не выполнит обязательств, пока я не удостоверюсь, что она и только она могла продавать себя, быть портовой шлюхой, ожидающей моряков.
- Ренато, сынок!
София Д`Отремон сделала несколько шагов к Ренато, словно хотела удержать его, но его не сдержал голос, жесты, он удалялся быстро и решительно. София была в нерешительности, смотрела на дверь спальни, в которой Ренато запер Айме. Долгое время она, казалось, боролась сама с собой и перед тем, как уйти, угрожающе проговорила, словно ее сотрясало непреодолимое чувство жестокости: