Занавес молчания - Быстров Андрей. Страница 9
– А когда я открыл файл, – продолжал Борис, размешивая сахар в чашке, – там оказалось семь имен. Два из них мы с тобой знаем… Одно еще как знаем!
– Что за имена? – Ника напряглась, подалась вперед.
– Прости, – Борис развел руками, – этого не скажу. И так много наговорил, ведь меня просили уничтожить дискету, а не лезть в нее…
– И ты ее уничтожил?
– Нет пока, торчит вон в компьютере. Но имена я переписал на бумажку.
– Зачем?
– Не знаю. Что-то здесь не так… Меня очень тревожит молчание дяди Саши. Уже вечер, а он не звонит… Ника, ты не знаешь, что такое «Штернбург»?
– Штернбург? Понятия не имею. Откуда ты взял?
– Это слово было в дискете, отдельно от имен. На фамилию не похоже, правда?
– Штернбург, Штернбург, – дважды повторила Ника. – Как будто знакомое что-то, ложится на язык. Нет… Не помню. Надо поспрашивать.
– Не надо.
– Почему?
– Потому что это из дискеты. А вдруг что-нибудь совершенно секретное? Влипнем в историю, подведем дядю Сашу. Так что забудь, ладно?
– Ну, забыть ничего нельзя… Но ради тебя засуну подальше, в уголок. Ну и кофе у тебя, Кедров!
– Я предупреждал… Ника, что ты об этом думаешь?
– Думаю, что не надо жадничать по мелочам и покупать «Нескафе». Или я у тебя последние деньги выиграла? Могу одолжить.
– Что ты думаешь о том, что я тебе рассказал?
– Об этом – ничего. Скорее всего, объявится твой дядя Саша, и все тайны мадридского двора объяснятся тривиальнейшим образом.
– Дай-то бог…
– Будь реалистом, Кедров. Для грез о шпионской романтике мы с тобой староваты, нет? – Она взглянула на часы. – Пойду… Еще надо кое-куда заглянуть… За кофе не благодарю, много чести. Завтра в восемь, не проспи!
– Разбудишь.
– Да уж не сомневайся.
Ника бросила окурок в пепельницу. Борис проводил ее до дверей, на прощание она поцеловала его в щеку. Это вызвало воспоминание о ДРУГИХ ее поцелуях, и Борис тихонько вздохнул.
Когда Ника ушла, Борис заметил, что сумочку она взяла, а зонтик забыла. Ничего страшного, возьмет завтра утром… А может, сейчас вернется, она не суеверна, к тому же синоптики предупреждали о дожде.
Возвратившись в комнату, Борис сел к компьютеру, убрал бильярд и вновь открыл файл «Z», не дававший ему покоя. Особенной занозой сидел в нем почему-то загадочный «Штернбург». Он располагался не просто отдельно ниже списка, а где-то на краю, точно не имел к списку отношения, был добавлен торопливо в последнюю минуту. Он взывал, подобно крику о помощи, – и смотрелся чужеродным, совершенно чужеродным в аккуратно оформленном файле.
Задумчиво Борис поставил курсор в конец «Штернбурга» и стер слово, букву за буквой, привычно сохранил изменения. Вот теперь файл выглядел цельным и завершенным, каким, очевидно, и был поначалу. А этот «Штернбург»… Он явно как будто не отсюда, без него вроде бы естественнее – и все-таки он здесь. Почему?
Борис уже собирался восстановить слово «Штернбург» на прежнем месте, чтобы снова взглянуть на файл полностью, будто это могло помочь разрешить загадку… Но ему помешал дверной звонок. Ника вернулась-таки за своим зонтиком, подумал он. Ну да… Капли начинающегося дождя стучат по стеклам окон.
Монитор не был виден из прихожей, и Борис не стал закрывать файл. У него и мысли не мелькнуло, что мог прийти дядя Саша – тот всегда обязательно предупреждал по телефону. Но если бы и появилась такая мысль, она бы ничего не изменила, Борис не имел намерений хитрить с дядей Сашей. Впрочем, инерция сознания Бориса настраивала его только на Нику.
Он быстро прошел в прихожую и распахнул дверь.
10
Квартира Татьяны Долинской была невелика и не поражала роскошью, зато везде, особенно в гостиной с вечно приспущенными шторами, бросались в глаза приметы сомнительного ремесла хозяйки. Прежде всего, конечно, хрустальный шар на бронзовой треноге – сооружение торчало посреди комнаты вызывающим символом, скорее фаллическим, нежели мистическим. На низком полированном столике в продуманном беспорядке валялись карты Таро, астрологические таблицы и почтенные латинские книги, которые сама Татьяна Владимировна едва ли смогла бы прочесть. Какая латынь, если в свое время Долинскую изгнали со второго курса пединститута за хроническую неуспеваемость! Но эту деталь биографии Татьяна Владимировна старательно и таинственно ретушировала, намекая на некие глубокие идеологические расхождения с марксистски приземленным ректоратом…
На стенах висели картины в мрачноватых рамах, среди них выделялся портрет бородатого угрюмого старика – Долинская утверждала, что это Нострадамус. Остальные картины изображали средневековые обсерватории, где горделивые еретики разглядывали небо в телескопы (тогда еще, кстати, не изобретенные), площади с горящими ведьмами, отречение Галилея и тому подобные сюжеты о борьбе истины с невежеством. По мысли Татьяны Владимировны, картины призваны были воскрешать в памяти посетителей историю шествия подлинного Знания по тернистым путям, а также настраивать их против обскурантов и ретроградов. Двадцать первый век персонифицировался в квартире Долинской телевизором «Сони», DVD-плеером и подключенным к Интернету компьютером, но их она прятала в спальне.
Заверещал декорированный под старину телефон. Долинская сняла трубку.
– Да. Да, это я. Конечно, Сергей Эдуардович, в любое удобное для вас время. Хорошо, через полчаса. Жду вас.
Повесив трубку на витой позолоченный рог сбоку аппарата, Долинская подошла к зеркалу. Из магических глубин темного стекла на нее смотрела женщина лет сорока, с прекрасной фигурой, упакованной в длинное облегающее синее платье. Она была красива той порочной, опасной красотой, какая заставляет мужчин совершать губительные безумства. Косметика на ее лице, почти незаметная в полумраке, подчеркивала бесовское очарование бездонных глаз-омутов, в которых тонули многие без надежды на спасение.
Неудовлетворенная, Татьяна Владимировна отвернулась. Для сегодняшней встречи не годится образ роковой женщины. Нужно что-то попроще, чтобы тот, кого она ждет, остался в убеждении: набирающую популярность ясновидящую заботят только два аспекта бытия. Помогать людям и позволить всем узнать правду о ней, о ее даре, не в рекламных целях, а для расширения границ помощи.
В спальне Долинская переоделась в простое, без украшений, коричневое платье до колен, стерла прежний макияж и наложила новый, скромный. Так гораздо лучше. Она едва успела до звонка в дверь.
Сергей Эдуардович Карпин, главный редактор и фактический владелец успешной, читаемой, тиражной газеты «Санкт-Петербургский открытый лист», вошел как-то робко, бочком, хотя робость как черта характера была ему мало свойственна. Возможно, она объяснялась тем, что его газета нередко язвительно громила модных шарлатанов-экстрасенсов и потусторонний бум как таковой.
– Здравствуйте, Сергей Эдуардович, – сказала Долинская бархатным голосом, из которого, однако, убрала все оттенки обольстительности. – Проходите.
Карпин последовал приглашению, покосившись на хрустальный шар. Он чувствовал себя неловко. Отчаяние заставило его прийти сюда, а сейчас он думал о том, как глупо поступил; но не останавливаться же на полпути.
– Садитесь, пожалуйста. – Долинская указала на кресло, и Карпин послушно сел. – Не стану спрашивать вас, почему вы пришли. Об исчезновении вашего сына сообщалось по телевидению. Вы принесли что-нибудь из его вещей?
Вытащив из кармана швейцарские наручные часы, Карпин передал их Долинской. Она взяла часы, накрыла ладонью, помолчала. Карпин не выдержал:
– Татьяна Владимировна, вы знаете, кто я такой, читали мою газету. Мое отношение к ясновидению и прочей чертовщине для вас не секрет…
– Никакой чертовщины, – мягко произнесла Долинская.
– Помогите, попробуйте… Я задействовал все контакты. Милиция, люди из ФСБ – бесполезно. Пусть не получится, но лучше сделать и потом жалеть, чем потом жалеть о том, чего не сделал. Я заплачу вам сразу, не выйдет так не выйдет. Сколько?