Небо над Дарджилингом - Фосселер Николь. Страница 70

Для мусульман появление первых солнечных лучей было сигналом для начала быстрого завтрака. Наступал шестнадцатый день месяца Рамадан, или, по календарю колониальных хозяев, одиннадцатый день мая, понедельник. Скоро с мечетей разнесется пение муэдзинов: «Велик Аллах! Нет Бога, кроме Аллаха!» – и потом до заката солнца ни один правоверный не сделает ни глотка воды, не возьмет в рот ни кусочка пищи.

Мохан Тайид открыл глаза и оглядел комнату. В полумраке прорисовывались силуэты спящих членов семьи: прижавшихся друг к другу Уинстона и Ситары и Яна в обнимку с сестрой. Эмили и во сне казалась напуганной. Спешный переезд из Долины радости в шумный и грязный город дался ей нелегко. Мохан вздохнул.

Имя дальнего родственника Миры Деви, владеющего в Дели сапожной мастерской, и каменный талисман с изображением их родового знака открыли Мохану Тайиду и его спутникам ворота тандара и махалладара. В одном из узких переулков, между сапожными, швейными и гончарными мастерскими, они нашли себе более чем скромное жилище, временное, как уверяли друг друга. Однако сил для новых начинаний ни у кого не осталось. Они устали и, казалось, сами были готовы отдаться в руки раджпутов, выследивших их в Кангре и согнавших с едва насиженного и с таким трудом обустроенного места.

Ситара, вжавшись в стену, словно испуганная мышь, сновала по переулку, добывая рис и овощи на обед, а Уинстон часами сидел, уставившись в одну точку. Детей выпускать на улицу боялись. Жили одним днем. Ложились спать, облегченно вздыхая, что удалось дотянуть до вечера, и просыпались, снова охваченные страхом.Мохан нервничал. Он беспокоился за Ситару, которая, несмотря на свою беременность, как будто все больше худела. Его тревожили дети, глаза которых с каждым днем все тускнели, и стремительно подходившие к концу денежные запасы, и то, что драгоценные камни, которые он прихватил с собой из дворца, вызывали у местных ювелиров подозрение. Мало того что их отказывались покупать, они могли навести преследователей на след и подвергали беглецов лишнему риску. Но Ситаре и Уинстону Мохан об этом пока не рассказывал. Он все еще надеялся на помощь Вишну.

На берегу Ямуны шелестел камышами холодный бриз, и единоверцы Мохана мерзли в голубовато-серой стального оттенка воде этого притока Матери Ганги, надеясь таким образом смыть свои грехи. Облепленный илом священник-пуджари колдовал над мисочками с киноварью, гипсом и сандаловым маслом, чтобы после ритуального «купания» начертать на лбу каждого знак его касты. Время от времени он поворачивался в сторону восходящего солнца, и на его лице появлялось выражение благоговейного страха.

По широкой гравийной дороге, уходящей от городских ворот на север, двигалось облако пыли. Вскоре послышался негромкий лязг железа и приглушенные голоса. Растянувшаяся едва ли не на милю кавалькада из двух тысяч всадников приближалась к мосту, соединявшему песчаный берег по эту сторону реки с той частью форта, где располагались покои шаха Бахадура. Копыта застучали по деревянным планкам так, что задрожали пришвартованные справа и слева от моста рыбацкие лодки. Каждый из воинов сосредоточенно глядел в проход между стенами из красного песчаника, куда обычно проходили к шаху посетители с личными просьбами. Оклики караульных отражались от стен гулким эхом.Это были сипаи из гарнизона города Мератха, индуисты и мусульмане, явившиеся к своему законному правителю Бахадуру, чтобы под его началом сражаться за освобождение Индии от английских поработителей. За день до того они поубивали своих офицеров, около пятидесяти человек, вместе с их женами и детьми, и пустили по ветру их уютные бунгало.

Расположенный в сорока милях к северу от Дели Мератх славился своими роскошными садами и симпатичными домиками. В том, что именно здесь семена недовольства впервые дали зловещие всходы, виделась ирония судьбы. Считалось, что именно в Мератхе британские военные, как нигде, нашли общий язык с туземными солдатами. Кроме того, здесь служили наилучшим образом подготовленные и хорошо вооруженные офицеры, пользовавшиеся у индусов, как было принято считать, особым уважением.

Восемьдесят пять сипаев отказались иметь дело с пресловутыми новыми винтовками и были за это жестоко наказаны. На виду всего гарнизона с выставленными орудиями и саблями наголо с них сорвали мундиры, которыми они так гордились, их заковали в цепи и зачитали приговор: десять лет каторжных работ.

Это случилось 9 мая 1857 года, в субботу. В тот же день вечером несколько сослуживцев мучеников решили развлечься со шлюхами на базаре. И получили отпор.

– Мы не желаем иметь дело с трусами! – кричали женщины. – Что вы за мужчины, если позволили заковать ваших товарищей в железо? Ступайте и освободите их из тюрьмы, тогда мы вас примем!

Искорка пережитого утром унижения тлела в душе каждого. Теперь она заполыхала огнем. Разъяренные сипаи устремились по улицам. В городе начались волнения, распространившиеся и на гарнизон.

Не то чтобы они остались незамеченными, но белые начальники сипаев поначалу не придали им большого значения. Утомленные трудно переносимой европейцами жарой, они легли спать. А на следующее утро, надев летние мундиры, как ни в чем не бывало отправились на воскресную службу, позавтракали с семьями и устроились отдыхать в прохладных комнатах. Так проходил последний мирный день в гарнизоне. Помимо всего прочего, некоторые офицеры находились на отдыхе в hill stations.

Около пяти часов пополудни переулки вокруг базара огласились боевыми криками: « Алла-иалла-маро-марингхи! » – «С божьей помощью убивайте неверных!» – и буря разразилась. Стук копыт и конское ржание смешались с боем колоколов, звоном сабель, выстрелами, криками и гудением пламени, охватившего соломенные крыши. Вскоре бунтовщики штурмом взяли тюрьму, освободили и вооружили заключенных товарищей. Бунгало и магазины разграбили, расстреляли офицеров и их семьи, перерезали телеграфный кабель, соединяющий Мератх с Дели. И, прежде чем англичане успели опомниться, двухтысячный гарнизон, усиленный ордами мародеров, покинул охваченный пламенем город.Где-то между шестью и девятью часами вечера, в темное время суток, отделяющее закат солнца от восхода луны, мятежники направились к Ретхани, дрожа от ярости и запаха пролитой крови. Многим хотелось домой, в Рохилкханг или Агру, но все понимали, что обратного пути нет. Только вперед, в Дели, где тоже есть небольшой индийский гарнизон и хорошие склады боеприпасов. А главное – шах Бахадур, законный правитель города. И сипаи устремились на юг, пришпоривая коней, словно искра, бегущая по фитилю к пороховой бочке, грозящей взорвать всю Индию.

14

Но обо всем этом Мохан Тайид знал так же мало, как и остальные жители города, индуисты, христиане и мусульмане, которые в то утро как ни в чем не бывало поднимались с постелей, чтобы приступить к своим повседневным делам. Никто из них не подозревал, что в это время две тясячи вооруженных до зубов сипаев вошли в покои дворца, чтобы просить Бахадура возглавить их. И пока пожилой шах, сколь польщенный, столь и напуганный, приходил в себя и раздумывал, орды сипаев и мародеров убивали англичан в форте, а потом устремились в город, где начались грабежи и настоящая охота на европейцев.

Директор банка надеялся спастись с семьей на крыше. Но мятежники взобрались на соседний высотный дом и, перепрыгнув оттуда к несчастным жертвам, разорвали их на куски. «Делийская газета» готовила экстренный выпуск, когда в здание редакции ворвалась опьяненная кровью толпа. Расправившись с сотрудниками, мародеры побросали в реку технику и бумаги.

Штурмовали даже церковь Святого Иакова. Скамьи для прихожан и алтарь саблями разрубили в щепы. Несколько повстанцев пробрались на колокольню и зазвонили изо всех сил, после чего, перерезав канаты, сбросили колокола на землю. Оглушительный гул, как предвестие конца мирного времени, прокатился по городу, проникая в самые отдаленные его уголки.