Кофе с мышьяком - Столярова Александра. Страница 3

Я вытащила мобильник и набрала номер. Было слышно, как заливается внутри помещения телефон. Что ж, Архипов, ты меня прости, но придется пойти на крайние меры.

В сумке лежала связка ключей от квартиры-студии. Год назад Архипов тяжело заболел, затемпературил и не придумал ничего лучше, как призвать меня на помощь. Его лучший друг Ромка тогда улетел в Штаты, а архиповские родители сами слегли с гриппом. Я тоннами возила ему лимоны, мед, малиновое варенье и витамины. Чтобы лишний раз не тревожить больного, я потребовала запасные ключи... а потом как-то позабыла о них. Теперь они здорово пригодились!

Открывая дверь, я на миг ощутила укол совести, но, вспомнив Шуркины слезы, отмела прочь сомнения. Я должна найти этого безответственного папашку и высказать все, что о нем думаю.

Внутри было тихо и сумрачно. Пахло масляными красками и растворителем – этим я под завязку надышалась за время нашей с Архиповым короткой семейной жизни. Я чихнула и позвала:

– Эй, хозяева, есть кто дома?

Было понятно, что никого дома нет, но хорошее воспитание не позволяло войти просто так. Я включила свет, расстегнула пальто и осмотрелась по сторонам.

Надо сказать, что архиповская квартира поражала воображение людей, впервые переступивших этот порог, а наиболее впечатлительные принимались закатывать глаза, бурно восхищаться и так же бурно завидовать. Раньше здесь был типичный грязный чердак, облюбованный кошками. Выглядел и пах он соответственно. Когда дела Архипова пошли в гору, он сообразил, что жить с пожилыми родителями в одной квартире не слишком удобно, а заниматься там живописью – неудобно вдвойне. Друг Ромка, который славился обширными связями в самых разных жизненных сферах, отыскал это помещение – в центре Москвы, в старом доме, за смешные деньги. А через полгода чердак превратился в стильную студию, достойную именоваться жилищем модного художника.

Вот только где сам художник?

Я прошла по квартире, попутно отмечая детали: тонкий слой пыли на полу, нервно мигающий сигнал автоответчика... В кухне, отгороженной от основного пространства ширмой, источала неописуемый аромат коробка с едой из китайской забегаловки. Мясо в кисло-сладком соусе. Брезгливо взявшись за коробку двумя пальчиками, я выкинула ее в мусорное ведро, заодно отправила туда пепельницу, полную окурков, которая тоже пахла отнюдь не фиалками.

Судя по всему, дома Архипов не появлялся как минимум несколько дней. Не отвечал на звонки по мобильнику. Не позвонил сыну.

Кажется, можно было начинать беспокоиться.

Я прослушала автоответчик, присев на краешек обитого бархатом кресла: «Геннадий, прошу вас, перезвоните мне, это важно. Игорь»; «Геннадий, это снова Игорь. Я ждал несколько часов, но это очень срочно. Моя жена была у вас сегодня? Она забыла дома мобильный телефон, и я никак не могу с ней связаться. У вас сегодня был сеанс? Позвоните мне!»; «Геннадий, вы что, померли? Где моя жена? Я немедленно еду к вам!!!»

Дальше шли мои собственные звонки, потом Ромкин голос недоуменно поинтересовался, куда это запропастился «господин художник». Трижды звонили заказчики, один раз – представитель какой-то галереи с «весьма заманчивым предложением».

Чрезвычайно поучительно. Больше всего меня заинтересовал этот самый Игорь. Голос у него был не из приятных – сухой и скрипучий, словно рассохшееся дерево. Волновался парень не на шутку. Интересно, кто он такой и что там случилось с его женой?

Я осмотрела рабочую половину студии, пытаясь мыслить дедуктивно. Архипов, перед тем как пропасть куда-то, явно был занят новым заказом: на столе разбросаны карандаши и краски, в деревянном ящике – глина, залитая водой. В корзине для мусора валялись смятые листы, исчерченные абстрактными штрихами, – была у Архипова такая привычка: черкать в задумчивости углем или мягким карандашом на чем попало. Из линий проступал набросок женской головы.

После я самым нахальным образом порылась в выдвижном ящике стола и нашла еще один рисунок. А вот это уже интересно! На нем стояла дата, сделанная рукой Архипова, – десятое сентября этого года. Шуркин день рождения был двенадцатого. Значит, за два дня до этого Архипов был еще жив и даже здоров. И кажется, серьезно влюблен.

Я с каким-то затаенным любопытством разглядывала рисунок. Худощавая девушка сидит на стуле, уронив руки между колен. Она полностью обнажена, если не считать браслетов на запястьях. Волосы небрежно сколоты на затылке. Выступающие ключицы и девчоночья маленькая грудь. Странная, угловатая грация подростка, и в то же время – пластичность уверенной в себе красавицы. Она смотрела чуть исподлобья, с легкой улыбкой, думая о чем-то далеком и приятном.

Рисунок был не просто талантливым – этого у Архипова не отнять, он и бродячую собаку нарисует так, что слезы на глаза наворачиваются. Каждый штрих, каждая линия буквально вопили о том, что он влюбился в эту девчонку – с первого взгляда влюбился.

А меня уколола ревность, совершенно бессмысленная и необоснованная. Меня он так не рисовал никогда. Впрочем, это глупость – ревновать бывшего мужа к неведомой натурщице. Не просто глупость, а мегаглупость!

Рисунок я решила присвоить. В сумку он не помещался, к тому же уголь пачкался при даже легчайшем прикосновении; пришлось позаимствовать картонную папку из закромов Архипова. Пора было ехать домой. Единственной добычей стал портрет неведомой девицы и сообщения на автоответчике от взбешенного Игоря, но толку от них было мало. Ясно лишь одно: здесь Архипов не появлялся несколько дней.

Я оставила ему записку с просьбой немедленно позвонить, как только появится возможность, и покинула студию.

Квартира встретила меня тишиной. Шуркины ботинки и рюкзак валялись в прихожей, значит, сын уже вернулся из школы. Тогда почему же так тихо?

Неделю назад, когда я возвращалась из редакции домой, стояла такая же тишина, а по комнатам плавал густой едкий дым. Оказывается, Шурка прикинулся больным, выпроводил встревоженную няню в аптеку, а сам без помех занялся химическими опытами. Набор «Юный химик» подарил Шурке отец, невзирая на мои протесты. Когда няня прибежала, запыхавшаяся и красная как рак, ребенок ликвидировал последствия катастрофы, я поспешно открывала все окна и форточки, и мы оба хохотали как ненормальные.

Но сегодня в доме ничем не воняло, даже наоборот: из кухни тянулся запах печеных яблок с медом и корицей. Наше любимое семейное лакомство, и няня готовила его гениально. Я зашла в комнату к Шурке. Он, в наушниках, с видом примерного ребенка, щелкал по клавиатуре. Бдительно посмотрев на монитор, я убедилась, что в компьютере не очередная стрелялка, а энциклопедия Древней Греции.

Увидев мое отражение в мониторе, Шурка стянул наушники и широко улыбнулся. У него выпали несколько молочных зубов, отчего выглядел он весьма забавно. На щеках пламенели веснушки. Я взъерошила ему рыжую челку, чмокнула в нос и присела рядом.

– Как жизнь, ребенок?

– Нормально. Поругался сегодня с Матвеевной, – доложил сын.

– Здрасьте, я ваша тетя! Что случилось? – с тяжелым вздохом осведомилась я. – И кстати, почему ты так фамильярно называешь учительницу?!

Анна Матвеевна – классная руководительница старой закалки. Меня брали некоторые сомнения по поводу методов ее работы, но озвучивать их перед сыном я считала непедагогичным. Железная дама под пятьдесят, со старомодной «халой», в вечных твидовых костюмах – она держала несчастных второклашек в ежовых рукавицах. Один лишь Шурка осмеливался вступать с ней в полемику, отчего вызывал горячее уважение одноклассников.

– Да ну ее! Я на скорость прочитал текст быстрее всех в классе, а она не поверила, что рассказ незнакомый. Говорит, ты его раньше читал, а теперь пересказываешь. Типа, я соврал. А я и правда быстро читаю.

– И какая скорость? – заинтересовалась я.

– Двести слов в минуту, – скромно признался мой талантливый ребенок. – Ну не вслух, конечно, а про себя.

– Молодец. Не обращай на Матвеевну внимания, ладно? А я с ней поговорю, вот приду на днях к вам в школу...