Родовое проклятье (Мы странно встретились) - Туманова Анастасия. Страница 23

Но Владимир уже не слушал: он вылетел за дверь, оттолкнув Федора и на ходу сорвав с себя плащ Рауля. Вслед ему полетели растерянные вопросы, но он даже не замедлил бега. К счастью, около театра толпилось множество извозчичьих экипажей; вскочив в один из них, Владимир заорал: «Трогай!» – пролетка качнулась, взвизгнула и полетела.

Дом купца Мартемьянова, двухэтажный, огромный, сумрачный, весь облепленный галереями и пристройками, по размерам уступающий лишь губернаторскому, стоял в конце улицы Базарной, похожий на огромную, хохлатую черную курицу. Федора Мартемьянова знала вся Кострома: это был богатейший купец-пароходник, суда которого делали рейсы вниз и вверх по Волге, перевозя зерно, кожи, солонину, бревна и топленое сало в бочках. У Мартемьянова, помимо пароходов, были лучшие в городе кони: посмотреть на его тройку снежно-белых, проносящихся по зимним улицам жеребцов сбегались толпы народу, араб Султан и дончак Арес неизменно брали первые призы на ипподроме, на ярмарку в Макарьеве Мартемьянов ежегодно пригонял двух-трех великолепных молодых лошадок и возвращался с еще более роскошными, которых пускал в свой разрастающийся год от года табун «на племя». Все окрестные конокрады облизывались на мартемьяновских лошадей, но никто не рисковал хозяйничать у него в конюшне: во дворе у Мартемьянова бродили без привязи огромные страшные псы, вывезенные хозяином с Кавказа; с ними бродили такие же огромные и страшные сторожа, которых купец, по слухам, набирал из бывших каторжан и которые не боялись ни бога, ни черта. Рассказывали, что двух цыган-барышников, решившихся несколько лет назад пробраться в конюшню Мартемьянова, сторожа попросту связали и спустили под лед Волги. Правда это была или нет, никто доподлинно не знал, но цыган так и не обнаружили, хотя их жены с воем и криком пробились даже на прием к губернатору. В городе Мартемьянов был полновластным хозяином, все кругом были ему должны, и сам Федор Пантелеевич даже шутил, что пожелай он жениться на губернаторской дочке – отказу бы не было. При этом Мартемьянов был молод – ему едва исполнилось тридцать, – и огромное дело, пароходы, лошади и магазины по всему городу достались ему в наследство после смерти старика-отца. Почти одновременно с отцом, отравившись грибной лапшой, отправились на тот свет двое старших братьев Мартемьяновых, которые, собственно, и должны были все наследовать, а мать их незамедлительно приняла постриг в дальнем монастыре и через месяц после этого тихо лишилась рассудка. Об этой истории по Костроме ходили упорные и темные слухи; поговаривали, что и внезапная смерть отца, и отравление старших братьев, и неожиданный постриг матери семейства были устроены Федором. Но доказательств этому шекспировскому злодейству, разумеется, не было никаких, люди Мартемьянова держали рты на замке даже во хмелю, полицейское управление ни во что не желало вмешиваться, и Федор Мартемьянов вступил в полновластное владение наследством. У него была целая банда приказных самого разбойничьего вида, но Мартемьянов, никому не доверяя полностью, сам ведал всеми делами, с утра до ночи пропадал то в магазинах, то в конюшнях, то на пристани. Обычным купеческим забавам вроде поездок в ресторации, к цыганкам или в недавно открывшийся кафешантан он не предавался, держал для приличия содержанку – красивую, кареглазую, до смерти боявшуюся его опереточную актрису, и любил только карточную игру, но и той не увлекался до самозабвения. Два или три раза Владимир видал его в театре, где у Мартемьянова была своя ложа, почти всегда пустовавшая, но занимать которую не рисковал никто. Владимир хорошо запомнил некрасивое, словно наспех вырезанное из сосновой чурки, очень темное, сумрачное лицо, сросшиеся брови, напряженный взгляд, которым Мартемьянов смотрел на сцену, его тяжелые кулаки на краю ложи. Было очевидно, что Мартемьянов не понимает ни слова из того, что произносилось на сцене, – находились храбрецы, уверявшие, что первый городской купец совершенно неграмотен, – но наблюдал за действием он внимательно, хлопал впопад и никогда не уезжал до конца спектакля. И сейчас, летя на извозчике по уже темнеющим улицам на Базарную, Владимир лихорадочно соображал: неужели Северьян сошел с ума и решился сунуться в конюшни Мартемьянова? С какой стати ему приспичило разговеться после стольких лет почти праведной жизни? Что он выдумал, собачий сын, и как теперь его спасать? И удастся ли спасти? Что он будет делать, каким способом вызволять друга, Владимир представить себе не мог, надеясь на то, что придумает что-нибудь прямо на месте.

Но вот остались позади приречные улицы, площадь, притихший к вечеру конный рынок, длинная, вся утопающая в сирени и молодой зелени Базарная, впереди замаячил огромный черный дом за высоким забором, а у Владимира все еще не было в голове ни одной здравой мысли.

– Приехали, Владимир Дмитрич, – сказал знакомый старик-извозчик, опасливо натягивая поводья. – Обождать вас? Я туточки, за углом постоять могу.

– Не надо, – отрывисто сказал Владимир, предчувствуя, что уехать из дома Мартемьянова ему придется не скоро. Подождав, пока извозчичья пролетка скроется за углом, он подошел к калитке, едва заметной в плотном заборе из нетесаных кольев, и несколько раз с силой ударил в нее кулаком. Тут же за забором басисто залились сразу несколько собак, и за этим многоголосым брехом Владимир не мог различить ни шагов, ни человеческого голоса. Ждать ему пришлось довольно долго, даже собаки устали лаять и одна за другой умолкли, а калитка все не открывалась. Владимиру уже надоело стоять без дела, и он всерьез подумывал о том, как бы взобраться на неприступный забор, когда неожиданно тусклый, без интонаций, голос спросил из-за калитки:

– Чего надобно?

– Мартемьянова Федора Пантелеевича, – хрипло ответил Владимир.

– На что тебе?

– Дело важное.

Тяжело загремели щеколды и замки. Массивная калитка отворилась бесшумно, без скрипа. Владимир шагнул внутрь. В сгустившихся весенних сумерках он не мог разглядеть лица открывшего ему – видна была только борода до глаз и низко надвинутый на брови картуз. Несколько лежащих у завалинки собак лениво приподнялись и посмотрели ему вслед, рыжий огромный кобель нехотя брехнул, отвернулся и улегся снова.

Сначала Владимир с молчащим провожатым долго шли по коридорам, сеням и галереям большого дома – темным, запутанным и, казалось, бесконечным. Владимир, сначала пытавшийся запоминать дорогу на тот случай, если придется бежать, вскоре понял, что это бессмысленно, и начал следить за тем, чтобы не подвернуть в темноте ногу. Наконец открылась небольшая дверь во втором этаже, из-за нее блеснул желтый свет, на миг заслоненный спиной шагнувшего в сторону провожатого, – и Владимир, войдя, увидел Мартемьянова.

Первый купец города в полном одиночестве сидел за длинным некрашеным столом. Перед ним лежал разломленный пополам калач, старые счеты с побелевшими костяшками, какие-то бумаги, и стоял стакан дымящегося дегтярно-черного чаю. Увидев входящих, Мартемьянов, казалось, не удивился. Мельком скользнув взглядом по Владимиру, он уставился черными, ничего не выражающими глазами на мужика в картузе.

– Вот, Федор Пантелеич, к тебе человек просится, – тем же бесцветным голосом доложил тот.

– Просится? – переспросил Мартемьянов, отодвигая счеты и стакан с чаем. – А чего же от меня, грешного, надобно?

В его низком голосе явственно сквозила усмешка. Владимир перевел дух. Как можно спокойнее поклонился, – вежливо, но не в пояс, – сказал:

– Добрый вечер, Федор Пантелеевич. Мне сказали, что у вас в конюшне поймали моего человека.

Черные глаза Мартемьянова сощурились. Он пристально, в упор уставился на Владимира. Чуть погодя недоверчиво рассмеялся:

– Постой-постой, мил человек… Да ты не актер ли? В тиятре я тебя разве не видал?

– Если бывали, значит, видели. Владимир Дмитриевич Черменский, честь имею.

– Офицерского звания, что ли? – еще более недоверчиво спросил Мартемьянов. Владимир подумал, что терять ему нечего, и ответил: