Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Дашкова Полина Викторовна. Страница 50

Михаил Павлович Данилов сидел на диване в своем кабинете и говорил по телефону с Федором Федоровичем Агапкиным. Трубка дрожала в его руке. Агапкин молча слушал. Дождавшись паузы, попросил:

– Миша, пожалуйста, перестань орать.

Данилов вовсе не орал, говорил очень тихо. Герда стояла рядом, с кружкой горячего отвара мелиссы. Она не понимала ни слова, но его ровный голос, спокойное лицо поразили ее. Если бы не сердечный приступ, она бы могла подумать, что Микки совершенно бесчувственный человек.

– Да, извини, Федор. Я сорвался, – сказал Данилов.

– Сорваться сейчас тебе или мне – это значит предать Соню, бросить ее им на съедение. Как бы ни было нам худо и страшно, мы оба должны держаться. Прикажи своему хилому сердцу и всем прочим потрохам не болеть. Терпеть. Никто, кроме нас двоих, ей не поможет. Никто ни фига не знает, кроме нас.

– Кроме тебя, Федор.

– Миша, прекрати! Если бы ты врал только другим, это еще полбеды. Но ты врал себе, и продолжаешь врать. Нет никакого открытия. Никому эти банки с цистами не нужны, не интересны. Они вместе с тетрадью всего лишь семейные реликвии, память о твоем замечательном дедушке. Ты подсел на свой прагматизм, как на наркотик. Дозы приходится увеличивать. Ты почти пять лет общался с человеком, у которого лицо Альфреда Плута, и упрямо не замечал сходства.

– Но Радел никогда не заводил со мной разговора о дедушке, не спрашивал о цистах, о тетради.

– Правильно. Они уже не раз обжигались на этом и решили просто ждать. С тобой заводить прямые разговоры бессмысленно. Да и не ты им нужен. Не ты.

– Да, это я уже понял. Им нужна Соня, они ждали и дождались.

– Ты понял. Молодец. Поздравляю. Только поздновато пришло к тебе это прозрение.

– Федор, но ведь раньше ничего не происходило, как я мог заподозрить?

– Да, совершенно ничего! Человек с лицом Альфреда Плута случайно поселился в твоем тихом городке, на острове, постоянно был рядом с тобой, развлекал тебя умными разговорами, а потом случайно оказался в одном поезде с Соней, почему-то именно тогда, когда она заинтересовалась «Mysterium tremendum» и отправилась в Мюнхен. Ты не придал этому значения. Ты зарылся головой в песок своего прагматизма. Соня почувствовала опасность, отправила фото Зубову. А ты продолжал делать вид, будто ничего не происходит. Миша, как вышло, что даже твоя экономка Герда оказалась умней тебя?

– Женская интуиция.

– Интуиция не бывает женской или мужской. Это тебе не общественный сортир. Напряги свои старые ленивые мозги, Миша. До Радела к тебе приходил кто-то еще. Вспоминай. Просматривай свои бумаги. Думай.

– Да, Федя. Я понял. Прости меня.

– Ты самого себя прости. И хватит об этом. Скажи, что у тебя тут происходит?

– Ничего не происходит. Они отлично подстраховались. Я уже выслушал соболезнования господина Кроля, начальника полиции.

– Ты не пытался возражать? Не показал ему шапку?

– Разумеется, нет. Как раз тогда у меня и случился приступ, все переполошились, вызвали «скорую». Хотели забрать в больницу, но Герда, умница, не дала.

– Ты уверен, что Герда не показала шапку, ничего не сказала им о своих подозрениях?

– Уверен. Она, правда, сначала чуть не сорвалась, набросилась на Радела, когда увидела его на пожарище. Но быстро опомнилась, взяла себя в руки. Только все время повторяет, что Софи жива.

– Пусть молится за нее. Все, конец связи.

Послышались частые гудки. Михаил Павлович положил трубку, взял чашку из рук Герды, глотнул отвару и поморщился.

– Какая гадость. Неужели нельзя было добавить немного меду и лимонного сока?

Внизу кто-то звонил в дверь. Герда вспыхнула, но ничего не сказала, быстро вышла из кабинета.

Из гостиной донесся ее громкий возбужденный голос. Микки не мог разобрать, с кем она говорит. Слышался кашель, потом тяжелые шаги по лестнице. В дверь постучали. На пороге появился Иван Зубов. Герда маячила у него за спиной.

– Он болен, – заявила Герда прежде, чем Зубов успел открыть рот, – у него жар, он едва может говорить. Сейчас я заварю для него эвкалипт.

– Здравствуйте, Михаил Павлович, – просипел Зубов, – извините, что я задержался. Из-за шторма последний поезд отменили, пришлось переночевать в Гамбурге. Я не мог позвонить, телефон у меня украли, ваш номер был там, в записной книжке.

– Я знаю. У вас есть какой-нибудь план? Вы говорили с Федором?

– Да, я позвонил ему ночью из гостиницы. Он уверен, что на немецкую полицию рассчитывать не стоит, – Зубов тяжело закашлялся, – и на Интерпол тоже.

– Как некстати вы заболели, – сказал Данилов, – наверное, поэтому потеряли бдительность, дали им стащить телефон.

– Михаил Павлович, кому – им? Вы можете мне объяснить, кто они такие? – просипел Зубов и опять зашелся кашлем.

– Вот в том-то и дело. Вы не понимаете, никто не поймет и не поверит. Трудно поверить в то, чего нет. Знаете, я четверть века изучал разные тайные общества. Но ни о каких имхотепах я никогда не читал и не слышал. Между тем они рядом. Один из них сейчас здесь, в Зюльт-Осте.

– Да, я видел его, когда шел к вам с вокзала.

– Видели Радела? Узнали его?

– Еще бы не узнать! Он стоял возле книжного магазина с какой-то старушкой и с молодым полицейским.

– Погодите, когда это было?

– Минут двадцать назад.

– Полицейский такой высокий, худой, рыжий?

– Да, кажется. Я не приглядывался, я смотрел на Радела.

Данилов схватил телефон, поднял трубку, но тут же бросил ее, пробормотал по-немецки:

– Дитрих, зачем? Я же просил не делать этого! О, Господи! Герда! – крикнул он так громко, что Зубов вздрогнул.

Экономка степенно вошла в кабинет с подносом.

– Нечего кричать. Я не глухая. Господин Зубов, пейте, пожалуйста. Отвар эвкалипта, липовый мед. И вот вам шарф, замотайте горло. Микки, что еще случилось?

– Позвони Дитриху. Кажется, этот дурачок стал проверять алиби Радела. Объясни ему, что это бессмысленно и опасно. Я же предупреждал его.

– Алиби. Сами объясняйте. – Она всхлипнула, громко высморкалась. – Заодно и я послушаю, потому что я ничего не понимаю.

– Гердочка, ты умница. Ты даже не представляешь себе, какая ты умница, – пробормотал Данилов очень тихо.

Она сделала вид, что не услышала, забрала пустую чашку и удалилась.

– Дитрих может наломать дров, – сказал Данилов, – он действует по собственной инициативе. Здесь никто не сомневается, что пожар случился в результате короткого замыкания. Здание выстроено из какого-то синтетического материала, который легко воспламеняется и быстро сгорает. Соня не успела выйти, задохнулась. Несчастный случай. Если кто и заинтересован в расследовании, то только страховая кампания. Они предъявят иск строительной фирме, те, в свою очередь, химическому концерну, который производит эти удобные блоки.

– А что, у полицейского, рыжего Дитриха, есть какая-нибудь своя версия?

– О да. Он высказал очень любопытное предположение. Будто бы работа Сони в России была как-то связана с запрещенным биологическим оружием, она решила порвать с этим, спряталась здесь, ее выследили и похитили террористы, чтобы она делала биологическое оружие для них.

– Хорошая версия, – Зубов улыбнулся и опять закашлялся. – Ну, а что думает ваша умница Герда?

– Она считает, что Радел состоит в тайной нацистской организации. Много лет назад я будто бы наступил им на хвост, и теперь они меня преследуют, мстят.

– Тоже неплохо.

– Вы так и не ответили, есть у вас какой-нибудь план, – мягко напомнил Данилов.

– Прежде всего, я хочу добыть информацию о Раделе.

– Это вряд ли возможно. Вам здесь ее никто не даст.

– У меня есть знакомые в Российском консульстве в Берлине. Радел бывал в России, значит, делал визу. Я уже отправил запрос по Интернету сегодня утром из гостиницы. Могу я воспользоваться вашим компьютером?

– Да, конечно. Вы думаете, уже пришел ответ?

– Надеюсь.

Зубов уселся за стол, включил компьютер. Данилов принялся листать толстую потрепанную записную книжку. Пожелтевшие страницы выпадали, многие записи почти стерлись. Но даже если бы они остались четкими, все равно никто, кроме Данилова, не сумел бы разобраться в путанице букв, цифр, значков и рисунков.