Посрамитель шайтана - Белянин Андрей Олегович. Страница 10

Глава 9

Через пять минут дым из конюшни валил клубами! По двору с воплями и матюгами носился здоровенный негр в тлеющих одеждах, держа под правой мышкой чихающего осла, а под левой — храпящего конюха. Закопчённые арабские жеребцы с залихватским хохотом гарцевали вокруг, радостно создавая общее состояние праздничной суматохи!

Великий султан соизволил высунуться в окно и полюбопытствовал, в чём конкретно заключено всё веселье? Потом ходили слухи, что якобы какой-то марокканец или араб прямым текстом проорал в ухо достойного правителя Коканда нечто такое, что всесильный Муслим аль-Люли Сулейман ибн Доде сначала это минут десять расшифровывал, а потом скоропалительно объявил священную войну-джихад всей Эфиопии!

Сам Лев утверждал, что лишь безобидно указал султану на уровень его умственного развития плюс упрёк в непрофессионализме той нетрезвой акушерке, что принимала его венценосные роды, и весьма короткий адрес с исчерпывающим указанием направления в то место, где весь прогрессивный народ хотел бы видеть такого, с позволения сказать, управленца…

— Догнать! Обезглавить! На кол посадить безбожного оскорбителя моей персоны, — бесновался низкорослый правитель, но, увы, его мало кто слушал.

Вся дворцовая челядь старательно тушила пожар, грозящий перекинуться с конюшни на внутренние постройки двора. А тут ещё резко налетел шаловливый ветер, в две минуты выкрасив холёное лицо султана копотью и сажей. Белые арабские жеребцы напоминали теперь русских бурёнок, хмель из их голов выветрился быстро, но возвращаться в тлеющие стойла животные не хотели, произвольно разбредясь по коридорам дворца. Народ проклинал шайтана (который конечно же изрядная сволочь и враг рода человеческого!), но к данному погрому личность абсолютно непричастная… Давайте хоть в фэнтези элементарную соблюдать историческую справедливость!

— О муж мой, ароматно пахнущий горелой патокой, ты вернулся? — радостно вскочил навстречу другу Ходжа Насреддин. Он был едва ли не по колено завален личными вещами честно обобранной стражи. Оба недоумка, и старый и молодой, стыдливо прикрывались медными щитами — тем единственным, что у них ещё осталось…

— Как вовремя, — взмолился старший. — О, почтеннейший знахарь, забери от нас эту достойнейшую во всех отношениях женщину, сумевшую оградить собственную честь, сохранить доброе имя и ограбить нас столь ловко, что мы не в претензиях…

— Хотя бы штаны отдай, э?! — не выдержав, сорвался молодой.

Лев поставил на землю Рабиновича, плюхнул на кучу тряпья блаженно сопящего конюха и отвесил несильный подзатыльник Ходже. Чисто пользуясь случаем, ведь в женском обличье Насреддин не мог дать ему сдачи…

— Пошли домой, моя луноликая толстушка. Ты, кстати, утюг выключила? А тут вот не выключил кто-то, и у людей полконюшни спалило к едрёне-фене!

— Вай мэ, спешу, несусь и спотыкаюсь, о мой добрый господин, — сквозь зубы процедила «достойная жена», но охотно рванула за калиточку первой. Оболенский пропустил осла и, обернувшись, широким жестом вернул всё проигранное страже:

— Забирайте, мужики! Как говорится, вы нас не видели, мы вас… Ферштейн?

— Я, я, натюрлих, — радостно кивнули оба.

Багдадский вор слегка обалдел от такого ответа, автоматически вскинул руку в приветствии рейха и соизволил удалиться… Кстати, на самом деле особо удивляться было нечему — уже в те дремучие времена Восток активно торговал с Западом, и во дворце султана кокандского ганзейские или румийские гости редкостью не являлись. Широко образованная стража первой общалась с иноземными гостями и уж десяток-то слов знала наверняка…

… — Что, вот так запросто подожгли всё, обобрали стражников и…

— Стоп, откуда ты узнал, что я стащил кошельки этих медноголовых полиглотов?! — Лев едва не поперхнулся горячим чаем.

— Да уж, сию великую тайну логики мне придётся накрыть вуалью мрака и унести с собой в могилу.

— Аллах зачтёт тебе это искреннее деяние! — Мой друг серьёзно одарил меня крестным знамением. — Знаешь, там я действительно отрывался по полной программе, благо был в полном сознании и трезвой памяти. То есть мог позволить себе буквально всё — перед кем там выёживаться-то? Эмиры, султаны, падишахи — дебилы клинические, лечить — только портить. Стражники — гоблины узкоглазые; визири, нукеры, чиновники всякие — хуже депутатов наших, продажные до жути, и за взятки у них не сажают — наоборот, поощряют это дело всячески! Народ всё терпит… Ну, или терпел… до определённого периода… Пока не появлялись мы с Ходжой — дальше начиналось шоу! Записываешь?

…Вечером того же достопамятного дня хозяин чайханы, где по-прежнему столовались наши прогрессивные герои, подал им плов с самой чудесной историей об утреннем пожаре во дворце. Как ни парадоксально, но имён Оболенского и Насреддина не прозвучало, во всём якобы виноват склочный лопоухий шайтан, до времени прикидывавшийся безобидным осликом.

Рабинович, привязанный во внутреннем дворике, слышал всё, старательно делая вид, что уж он-то кристально честный осёл, и даже пару раз возмущённо фыркал, осуждая бесстыдство шайтана, проворачивающего свои делишки под маской порядочных вьючных животных…

— Увы, слава — дым, — философски заключил Ходжа, отодвигаясь от дастархана. — Но ты сдержал слово, о мой голубоглазый друг, и я не вправе помыкать тобой дольше. Ты решил ступить на стезю праведности? Что ж, Аллаху угодны раскаянья беспросветного грешника, мне остаётся лишь пожелать тебе удачи. Иди…

— Не понял?

— Я говорю, иди! Ты неограничен и волен в выборе пути. Сваливай отсюда, пока достопочтенный Аслан-бей не снял своим ятаганом твою кудрявую, но пустопорожнюю голову…

— Это… ты меня гонишь, что ли?!

— Это ты гонишь, Лёва-джан! — уже всерьёз возвысил голос бывший визирь. — Ты не местный, не наш, не отсюда и не мусульманин даже на полтаньга. Тебя никто не звал, ты сам припёрся и всё время хочешь куда-то вернуться. Ты лишил меня работы, выгнал на улицу, поставил вне закона, но!.. Твой воровской талант вернул мне осла, которым я дорожу, за что отдельное спасибо. Далее — всё, свободен, мы в расчёте! Аллах в помощь — попутного ветра во все паруса твоих кораблей пустыни… Что уставился, как джейран на новые ворота в норке знакомого тушканчика?

Оболенский пару раз порывался что-то вставить в своё оправдание, но потом плюнул, рывком встал с пола, резко бросившись к дверям и… столь же резко вернулся обратно, бухнувшись на прежнее место.

— Я могу считать это твоим ответом?

— Отвали…

— Конкретнее, почтеннейший?!

— Да, я — вор, мне некуда идти, и у меня здесь нет друзей, кроме тебя и Рабиновича, — вынужденно признал Лев, наверное, только в эту минуту реальность стала перед ним во всей своей неприглядной красе.

Да, именно так, ибо реальность данного мира, созданная волей Всевышнего, прекрасна всегда, а неприглядной или уродливой её делает лишь призма нашего взгляда. Чем незамутнённей взор, тем красивее мир. Видимо, поэтому дети улыбаются чаще взрослых…

Ходжа жестом поманил чайханщика, и после недолгих уговоров тот принёс пузатый фарфоровый чайник, взяв взамен целую монету серебром.

с этими словами Насреддин неспешно наполнил рубиновой жидкостью пиалы и протянул товарищу по несчастью:

— Твоё здоровье, о величайший из всех воров, за твоё большое сердце и чистую душу!

Первую пиалу гроза Багдада осушил не отрываясь, в два глотка, а потом заплакал — ему очень хотелось домой…