Молодая элита (ЛП) - Лу Мари. Страница 20

В моем вопросе звучит подозрительность и резкость, и я тут же жалею, что его задала. Однако Рафаэль спокойно встречает мой взгляд, оставаясь невозмутимо любезным.

— Если Энцо станет королем, — отвечает он, — я смогу уйти от того образа жизни, который сейчас веду.

Я вспоминаю его недавнюю улыбку, за которой таилась грусть, а потом представляю бесконечный парад аристократов, плативших за то, чтобы он их развлекал — и за пределами спальни, и в ее пределах. Рафаэль тоже в какой-то мере лишен свободы. Никто не станет по своей воле консортом, даже если это сулит шикарную жизнь.

— Прости, — тихо извиняюсь я.

Рафаэль отрывается от своего занятия, чтобы бросить взгляд на мое лицо — его изуродованную часть. Я напрягаюсь. В его глазах я вижу что-то похожее на сочувствие. Он прикасается рукой к моей щеке, и я чувствую в груди легкое тянущее ощущение. Тревожность уходит, и на сердце теплеет. Прикосновение Рафаэля ласково и нежно, и я чувствую странное успокоение. Мы с ним вдвоем не такие уж и разные.

Вернувшаяся с шелковыми одеждами служанка прерывает приятное мгновение. Рафаэль оставляет нас, чтобы она помогла мне переодеться в потрясающее золотое платье, сшитое в тамуранском стиле. Шелковая ткань восхитительно холодит кожу. Просторная одежда Солнечных земель всегда намного удобней кенетреанских платьев с жесткими корсетами на шнуровке.

Перед уходом служанка ставит на комод бархатную коробку. Вернувшийся Рафаэль кивает, одобряя мой внешний вид.

— Амутеру, — произносит он тягуче, смакуя экзотичность моей фамилии. — Я вижу в тебе тамуранскую кровь.

Я в изумлении смотрю на него через плечо.

Рафаэль снова расчесывает мои волосы, пока они не начинают струиться по спине серебристой волной, затем по тамуранской моде собирает их в гладкий пучок, берет две широкие длинные ленты — белую и золотую — и аккуратно обматывает ими мою голову, скрывая волосы за ажурным переплетением шелковых тканей, спадающих сзади солнечно-снежной завесой. Потом он прикалывает к лентам драгоценные камни. Мне никогда еще не удавалось так искусно сделать тамуранскую повязку. Наконец, Рафаэль обвивает мою голову тонкой серебристой цепочкой, с которой на лоб свисает алмазная слезинка.

— Ну вот, — произносит он удовлетворенно. — С сегодняшнего дня ты будешь так скрывать свои метки.

Я потрясенно смотрю на себя. Все преобразилось — линия скул, нос, разрез глаза. Я выгляжу как самая настоящая тамуранка. Впечатляющая маскировка.

Рафаэль улыбается, видя выражение моего лица.

— У меня для тебя есть подарок, — говорит он. Поворачивается и открывает стоящую на комоде бархатную коробку.

Мое сердце пропускает удар.

В ней лежит белая фарфоровая полумаска. Края ее окантовывают посверкивающие на свету алмазы, а на гладкую ровную поверхность нанесены сложные узоры из яркой блестящей краски. Изгиб маски, ведущий к виску, украшают крошечные белые перья. Я не могу отвести от нее глаз. Никогда в жизни я не носила столь изысканного украшения ручной работы.

— Я заказал ее для тебя, — поясняет Рафаэль. — Не желаешь примерить?

Я киваю, всё еще не находя слов.

Рафаэль надевает на меня маску. Она плотно и удобно прилегает к лицу, словно давно утерянная, но вновь обретенная часть меня самой. Теперь белоснежный фарфор с блестящим рисунком полностью закрывает шрам на месте глаза, и без этой отвлекающей метки проглядывает естественная красота моего лица.

— Аделинетта, — выдыхает Рафаэль, наклонившись. Его теплое дыхание касается моей кожи на шее. — Ты воистину поцеловала луной и водой.

Я молча смотрю на него в ответ, ощущая, как внутри меня просыпается что-то очень мощное — погребенный огонь, потушенный в детстве и позабытый. Я всю свою жизнь жила в тени отца и сестры. Сейчас, впервые выйдя на свет солнца, я осмеливаюсь думать о себе иначе.

Изуродованная бабочка вновь прекрасна.

Из коридора доносятся голоса. Прежде чем мы с Рафаэлем успеваем как-то среагировать, двери распахиваются и входит Энцо. Мои щеки моментально вспыхивают, и я слегка наклоняю голову, надеясь, что принц этого не заметит.

— Она готова? — останавливает он взгляд на Рафаэле. Затем замечает меня.

Что бы он ни собирался сказать, слова застывают у него на языке. На его лице мелькает тень какой-то эмоции, спрятанной глубоко внутри.

Рафаэль внимательно за ним наблюдает.

— Потеряли дар речи, Ваше Высочество? Приму это как комплимент.

Мгновенно придя в себя, Энцо обменивается с ним взглядами. Я смотрю на них, не уверенная в том, что означает их молчаливый диалог. Наконец Энцо отворачивается от нас, намеренно избегая моего взгляда.

— Она начнет обучаться завтра, — бросает он перед уходом.

Терен Санторо

Когда Эстенция окунается в лучи заката, Терен закрывается в своей спальне. От досады на его щеках играют желваки.

Со времени побега Аделины с места ее казни прошло уже несколько недель, а он всё еще не нашел ни единого следа. Если верить слухам, она где-то здесь, в Эстенции — это всё, что удалось узнать его патрулям. Но Эстенция — огромный город. Ему нужна более точная информация.

Терен расстегивает золотые пуговицы на своей инквизиторской мантии, скидывает ее и снимает надетые под нее доспехи. Затем стягивает через голову тонкую льняную рубашку, обнажаясь по пояс. Падающий из окна оранжевый свет обрисовывает его плечи и очертания твердых мышц спины.

И высвечивает покрывающие его тело, пересекающие друг друга шрамы.

Вздохнув, Терен прикрывает веки и поводит шеей. Его мысли уносятся к королеве. На сегодняшнем заседании совета король был мертвецки пьян. Он высмеял опасения своих людей относительно возрастающего недовольства голодающих высокими налогами. Ему не терпелось вернуться к своей послеполуденной охоте и борделям. Всё заседание королева Джульетта просидела молча. Ее взгляд был спокоен, холоден и темен. Если муж ее и раздражал, то она ничем это не выказывала. И, конечно же, она никоим образом не выдала, что прошлой ночью призывала Терена в свои покои.

При воспоминании о том, как он держал ее в своих объятиях, тело Терена охватывает дрожь желания.

Он смотрит на лежащую на постели плеть, изготовленную специально по его заказу: с девятью хвостами, на конце каждого — длинные лезвия из заморской платины, со стальной, остро заточенной кромкой, способной вспарывать кожу при легком соприкосновении с ней.

Подобное оружие одним ударом разодрало бы спину обычного мужчины в лоскуты. Даже Терену, наделенному демонически твердой кожей и плотью, лезвия девятихвостки наносят серьезные раны.

Терен подходит к постели и опускается на колени. Берет плеть. Задерживает дыхание. Потом замахивается и опускает плеть на спину через плечо. Лезвия проходятся по коже и плоти, взрезая их и оставляя глубокие, неровные порезы. Затопившая боль вырывает у Терена судорожный вздох, но раны тут же начинают затягиваться.

— Я урод, — одними губами, беззвучно произносит он, повторяя слова, когда-то произнесенные им — двенадцатилетним, учеником Инквизиции, стоящим на коленях перед шестнадцатилетней принцессой Джульеттой.

Он прекрасно помнит тот день.

Джульетту только что выдали замуж за влиятельного герцога. Юный Энцо — всё еще наследный принц, лежал в королевской лечебнице. Ему посчастливилось выжить, отведав отравленного супа. А старый король уже умирал.

Наклонившись и задумчиво разглядывая Терена, Джульетта подняла пальцем его подбородок, чтобы его светлые, бесцветные глаза встретились с ее холодными, темными.

— Почему ты боишься взглянуть на меня? — спросила она.

— Вы избраны богами, Ваше Высочество, — ответил Терен. — А я мальфетто, хуже собаки. Я недостоин находиться рядом с вами. — Он надеялся, что она не догадается о его ужасном секрете. О странной, демонической силе, недавно проявившейся в нем.

Джульетта улыбнулась.

— Если я прощу тебя, мальчик, за то, что ты мальфетто, ты обещаешь мне свою вечную преданность? Ты будешь готов сделать для меня всё что угодно?