Вставай, Россия! Десант из будущего - Орлов Борис Львович. Страница 30

Рассказывает принцесса Виктория фон Гогенцоллерн (Моретта)

Два дня в Дании промелькнули как одно мгновение. Ночь, проведенная в особняке Мольтке дворца Амалиенборг, который, после страшного несчастья восемьдесят четвертого года, стал основной зимней резиденцией датской королевской семьи, [55] встречи с королем Христианом, королевой Луизой и принцем Фредериком, посещение глиптотеки Ню Карлсберг и географического общества — все это слилось в один сплошной, цветной фейерверк, который, наконец, закончился хмурым зимним утром на палубе шхуны «Эльсинор».

Опасаясь лишних обострений с Германией, датский король не рискнул оправить беглую принцессу на военном корабле. Вместо этого была подготовлена обычная каботажная шхуна, правда заново выкрашенная и имеющая паровую машину. Экипаж «Эльсинора» в срочном порядке заменили на военных моряков, а команду принял настоящий капитан-лейтенант Датского Королевского флота. И теперь шхуна, остро пахнущая свежей краской, ожидала ее в порту.

Когда она, закутанная все в тот же меховой плащ, сопровождаемая князем Васильчиковым и его молчаливыми спутниками («Моя маленькая русская свита» — неожиданно пришло ей на ум), поднялась на борт, стоявший на причале принц Фредерик отсалютовал ей обнаженной шпагой, а взвод гвардейцев сделал «на караул» — только тогда она, наконец, с пронзительной ясностью поняла, что с прежней жизнью покончено и обратной дороги нет и никогда уже не будет. Теперь она больше не принцесса дома Гогенцоллерн, а супруга наследника русского престола, будущая императрица великой державы, раскинувшейся на половину материка.

Неожиданно она вспомнила Баттенберга. Недавно до нее дошли слухи о романе ее бывшего избранника с какой-то актрисой. Она попыталась представить себе, как бы сложилась ее жизнь, если бы не Ники. Ее Ники. Неужели этот человек, этот фигляр, этот фальшивый Гессен-Дармштадский принц, мог обнимать ее, и она не сбрасывала с отвращением его мерзких рук, а наоборот, испытывала удовольствие от его прикосновений?! Ее передернуло от омерзения. Какое счастье, что Ники так мало знает о ее отношениях с этим выскочкой. В душе она тут же поклялась себе, что никогда, никогда-никогда не то что не посмотрит, а даже и не подумает ни об одном мужчине кроме ее самого лучшего, самого дорогого, самого главного на свете человека — ее Николая! «А когда у тебя родится сын — что ты будешь делать?» — тут же спросила она себя и невольно рассмеялась своим мыслям тихим счастливым смехом.

— Как приятно видеть вас в добром расположении духа, государыня!

Это Васильчиков, который неслышно подошел и стоит у нее за спиной. Она повернулась к князю:

— Prince, скажите, как скоро мы прибудем… — она запнулась, подбирая слово, — когда мы будем… на Родине?

Васильчиков словно не заметил того, что она назвала Россию «Родиной». Он щелкнул крышкой часов:

— Если погода будет нам благоприятствовать, то через тридцать часов мы сойдем на отчий берег.

Краешком глаза она заметила на внутренней стороне крышки какую-то гравировку. Видимо рrince Serge проследил направление ее взгляда и протянул ей часы. Они оказались неожиданно тяжелыми («Это платина», — пояснил Васильчиков). На внешней стороне крышки был изображен воин, пронзающий мечом убийцу, замахнувшегося кинжалом на ничего не подозревающую женщину в русском наряде. Она открыла крышку:

— Скажите князь, а что здесь написано?

— Это от государя, — его голос потеплел, в нем появились горделивые нотки. — Он подарил мне эти часы в знак дружбы…

… Через три часа небо, и без того хмурое, потемнело, задул пронзительный ветер. «Эльсинор» стало ощутимо раскачивать.

— Государыня, вам лучше пройти в свою каюту. Погода…

— Да-да, князь, я уже иду.

Маленькая каюта в надстройке была, скорее, похожа на большой ящик, чем на маленькую комнату. Узкая кровать, ящик для письменных принадлежностей, совсем маленький шкаф, в который с трудом мог поместиться ее плащ. Она легла на постель, прикрыла глаза. Скоро, совсем скоро рядом будет ее Ники, и ее будет окружать море огней Петербурга, будет греметь музыка и она, вся в белом… Мир качался вместе с каютой, и она не заметила, как уснула…

…Удар! Еще удар! Еще! Еще! Она едва не упала с кровати. Попыталась встать. Новый удар чуть не свалил ее с ног. «Что это?» — подумала она и, когда новый удар сотряс все вокруг, закричала:

— Что это? Что это?!

В каюту вошел один из русских, поручик Блюм:

— Государыня, вам лучше остаться в каюте. Погода отвратительна. Капитан говорит, что мы попали в один из весенних штормов, столь частых на Балтике.

— Шторм? — вскинулась она. Так вот что это за удары! — Настоящий шторм? Но, обер-лей… — она запнулась, — но, поручик, это удивительно интересно! Я хочу посмотреть.

Блюм обреченно вздохнул:

— В таком случае, государыня, прошу вас надеть вот это, — в его руках появилось пальто и шляпа из грубой материи.

Она закуталась в свой меховой плащ, надела поверх непромокаемую одежду и вышла наружу. Тут суетились матросы, тянули какие-то веревки, закрепляли их и проверяли на прочность узлы. Порыв ветра обдал ее ледяными солеными брызгами, палуба резко ушла у нее из-под ног и она чуть не упала. Блюм подхватил ее под руки, но в этот момент судно качнуло в другую сторону. Она ощутила, как желудок словно бы поднялся вверх и оказался в горле. Зажав рот руками, она судорожно метнулась к борту…

…Блюм и Васильчиков удерживали ее, а она, все никак не могла прийти в себя. В какой-то момент ей показалось, что там, за бортом, было бы намного лучше. Седая вода, по крайней мере, гарантировала избавление от этих непрекращающихся мук. «Боже, — простонала она в одну из минут кажущегося улучшения, — боже, вот как ты караешь непослушную дочь…»

…Ей казалось, что этот кошмар никогда не закончится. Закрыв глаза, ощущая мучительные стыдные позывы, она склонялась над бурным морем, удерживаемая русскими офицерами и датскими моряками. Но все на свете имеет конец. И вот она, разбитая и больная уже лежит на постели в своей каюте, а в изголовье стоит брезентовое ведро. В голове пронеслось: «Какое счастье, что ОН не видит меня сейчас! Тогда ОН навеки разлюбил бы свою несчастную Моретту…»

Рассказывает Олег Таругин (Цесаревич Николай)

В дороге я не находил себе места: опоздать на встречу к нареченной — это, знаете ли, как-то не «комильфо». Экстренный поезд домчал нас до Вильно за десять часов. А по сведениям, полученным от «дядюшки» Платова, Моретта проделает путь от Копенгагена до Либавской бухты часов за тридцать. И вот интересно — кто погорячился — машинисты или я, торопыга? Ну и куда теперь девать лишние двадцать часов, хотел бы я знать? Никто не подскажет?

Решение, в конце концов, найдено. Чем отираться в Либаве, уж лучше сделать короткую остановку здесь. Ладно, навестим генерал-губернатора, да и город осмотреть не мешает: все-таки губернский город, без малого сто десять тыщщ населения, торговля развитая. Есть что посмотреть…

Генерал-губернатор, генерал-лейтенант Иван Семенович Каханов, производит на меня самое благоприятное впечатление. Я неплохо знаю его младшего брата Михаила, с которым то и дело сталкиваюсь в Государственном совете. Неглупый мужик, один из горячих сторонников моей «финской программы». И старший брат у него тоже не подкачал. Тоже не глуп, хотя бы по первому впечатлению, образован, радушен и хлебосолен. Впрочем, о последнем судить сложно: все-таки принимает он не кого-нибудь, а цесаревича!

Правда, за обедом генерал-губернатор был явно потрясен. Еще бы: вот уж кого Их Высокопревосходительство не ожидали увидеть у себя за столом, так это казачков-атаманцев! Однако, надо отдать ему должное: справился он с собой быстро. Но от комментариев все же не удержался:

— Ваше Императорское Высочество, простите мне эту вольность, но я, хоть и слышал о ваших странных демократических обычаях, полагал эти слухи простым преувеличением…