Зверь, шкатулка и немного колдовства - Шумская Елизавета. Страница 41

И тут Калли почувствовал, как в нем поднимаются чувства другого мужчины. Того, в чьем теле находилось сознание эльфа. Они полыхнули с такой силой, что почти опалили привыкшую к холоду и покою душу Светлого. Он никогда даже не подозревал, что люди могут чувствовать с такой силой. И ведь ни за что не догадаешься, что за этим спокойным лицом, в этом сдержанном офицере столько страсти. Нет, не страсти — такой глубины чувств. А еще они были необычными. Для Калли. Эльф не мог их полностью понять и принять, но они хлестали сквозь него как волны, набегающие на прибрежный песок. И подобно ему Светлый впитывал их в себя, пропуская через призму своих идей и ощущений. Впитывал и захлебывался.

Душу же Александра сейчас заполняло только одно чувство — любовь. Любовь и желание, жажда быть рядом со своей возлюбленной. Только она была не такая, какой видел идеальную даму сердца эльф. Прежде всего, она была… очень земной. Не в смысле приземленной или обычной. Она была понятной. Родной. Александр не мечтал добиваться ее или совершать подвиги в ее честь. Он хотел жить с ней. Каждый день видеть. Завести общий дом, совместно его обустраивать, создавать уют, вместе решать, какой будет, например, гостиная, слушать ее идеи, видеть вдохновение в ее глазах, делать все вместе. Будут и дети, и карьера, в которой она станет ему помогать, поддерживая. Он хотел… чувствовать ее рядом… ее тепло, ее руки, ее дыхание. Слышать ее запах, шуршание юбок, смех. Хотел этого как можно чаще. Постоянно. Уж каждый день точно. Он все время вспоминал их совместные прогулки, вечера, поцелуи и ласки — короткие и жадные, ведь порядочной девушке не пристало до свадьбы позволять мужчине такое. Глупости! За это, за этот жар чувств, что дарила она ему, он любил эту женщину еще больше. Грезил, мечтал о ней еще сильнее. Тело, душа, сердце — все рвалось к ней. К ней одной.

С улыбкой он вспоминал ее ум и практичность. Анастасия умела строить реальные планы на будущее, считать деньги и продумывать все на несколько ходов вперед. Ему невероятно льстило, что столь рассудительная женщина отдала ему свое сердце. Почему все любят глупышек? Разве может быть что-то желаннее любви сильной женщины?

Часто Александру вспоминались ее милые привычки. Например, то, как она пальцами одной руки держала мизинец другой, когда волновалась. Или редкостное неумение ориентироваться в городе: стоило девушке свернуть со знакомых улиц, как она начинала путаться и постоянно порывалась направиться в противоположную от нужной сторону. А вот стоило ей взять карту, как сгоревшая было уверенность мгновенно возрождалась из пепла. Правда, это не всегда означало, что нужное направление будет найдено. По какой-то непонятной Рен-жу причине его возлюбленная стеснялась спрашивать дорогу у прохожих. Его женщина вообще не была идеальной. Она была настоящей. С множеством странностей, недостатков, предвзятостей и непонятных, а то и неприемлемых для него взглядов.

И она была нужна ему со всем этим. Александр подозревал, что в будущем все это, как и его качества, в которых наверняка есть многое, не нравящееся ей, станет не один и не два раза причиной ссор, но какое это, право, имело значение? Истина состояла в том, что он просто не мог без нее. Без ее рук, губ, улыбки, запаха ее волос, тела, присутствия рядом; без ее довольно редкого смеха, без ощущения ее ладони на его локте во время прогулок; без надежды, что в брачную ночь он отнесет ее в свою спальню и будет любить, пока есть силы; без веры в то, что они проживут долгую, счастливую, спокойную жизнь, в которой будет все… все как должно — семья, работа, дом, но самое главное, в этом сейчас таком зыбком будущем будет она. Его возлюбленная. Его Анастасия. Настасья. Настенька…

Ему раньше всегда были непонятны, да и просто раздражали все эти разговоры о двух половинках, о браках, благословленных волей богов, и «той единственной». Все это казалось таким надуманным, лишенным связи с реальностью, совершенно оторванным от жизни. А вот сейчас он думал о том, что, когда это чувство приходит, все именно так и бывает. Только никакого пафоса или неестественности в этом нет. Есть насущная необходимость, потребность, чтобы вот этот человек был рядом. Принадлежал ему. Только ему, и никому другому. И если это желание взаимно, словно оказываешься в водовороте, когда чувства несут тебя с такой скоростью и силой, что остановиться или сменить направление уже невозможно. Более того — это самое желанное из существующего в мире. Пусть иногда и жутко до гоблинов. Но даже мысль отказаться от этого вызывает такую боль, что хочется немедленно гнать ее от себя. И при этом не видишь ничего вокруг. Пока безжалостная реальность не вмешивается, камнем не становится на пути. Как эта война. Как эта проклятая богами война. Разодрать в клочья тех, кто ее затеял!

Нет, он обязательно выживет, выстоит, выдержит и вернется к ней. Он ей обещал. Он хочет этого. Нет, это больше, чем желание. Это какая-то страстная, насущная, просто непреодолимая потребность. Он не сможет иначе. Что бы ни случилось, что бы ни стало у него на пути, он вернется и выполнит обещанное.

«Нет, этого не может быть!!! — мысленно Ива буквально кричала. Однако Анастасия не слышала этого отчаяния. Пальцы, дрожа, касались старинного переплета, гладили желто-бурые страницы, испещренные тонко выведенными буквами и символами. Даже не разобрав и половины из них, знахарка не сомневалась — Вицлав-ская решила связаться с темными силами, — Не надо! Не делай этого! Это обман! Мишура, иллюзия, катастрофа! Сделаешь, а потом миллион раз пожалеешь… Темные силы никогда не играют честно. Все равно заберут самое дорогое, а дадут вовсе не то, на что ты надеешься… Не смей!!! Не смей, не смей, не смей!..»

По виду и ощущениям Анастасии было ясно, как тяжело все это ей дается. Девушка отлично понимала, что творит. Знала, во что ввязывается, представляла последствия. И все еще сомневалась. Ива никогда не встречала столь разумную девушку, которая бы осознанно шла на такое. Хотя… ведь тетушка тоже не глупа. Но… но темные силы… Одна мысль о них приводила травницу в состояние панического ужаса. Ничто и никогда не вызывало у нее такого всеобъемлющего, убивающего всякий разум и любые иные чувства страха.

Анастасия смотрела на книгу, на эти изящные и одновременно ужасающие символы, часто, даже хрипло дышала и никак не могла успокоиться. Книгу она положила на стол, а сама тяжело опустилась на стоящий рядом стул.

«Что я творю? — мелькнула мысль. — Гоблины меня I гоберите, что же я творю…» Все ее существо, разум и инстинкт самосохранения протестовали против выполнения того, что прихотливым почерком было выведено на страницах давно запрещенной книги. Сердце в бешеном ритме билось о клетку ребер. Девушка прикрыла глаза.

Потом вскочила и подошла к окну. Лбом прижалась к стеклу и посмотрела на улицу. Знакомый с детства пейзаж. В меру унылый, в меру успокаивающий, но привычный. Нормальный. За долгие годы детально изученный, даже порой казалось, что он принадлежит ей одной. Этот ракурс, эти мелкие детали вроде косого водостока или двух отломанных под одинаковым углом черепиц на крыше соседского дома — все это только ее. Никто во всем огромном мире не видит это так, как она.

Анастасия всегда любила свой город. Странный и удивительный. Пугающий и оригинальный. И при этом знакомый, родной. Порой ей даже казалось, что живой. «Ха, знала бы ты…» — не могла удержаться от воспоминаний об одном знакомом ей существе с сине-фиолетовыми волосами почти до колен Ива. Вицлавская же думала о том, что Стонхэрм порой словно помогал ей. Вот и в тот раз, когда, придавленная своим неожиданным горем, Анастасия шла по одной из улиц, напрочь потеряв представление, где находится, и не обращая на это никакого внимания, она и наткнулась на тот магазин. В его витринах были выставлены книги, карты, маски какие-то, что-то еще. Взгляд ее тогда зацепился за одну из них. У маски был перекошенный красный рот, какие порой встречаются у шутов или клоунов в бродячих цирках. Они всегда наводили на Анастасию безотчетный ужас. Она была девушкой разумной, поэтому всегда смеялась над своими страхами и мужественно выдерживала все представление, если рядом был кто-то из знакомых. Негоже девице ее положения показывать такие чувства, недостойно это ее. И потом… надо же бороться с собой. Нет ничего, с чем бы она не смогла справиться. А тут что? Обычный грим на обычных людях. Только вот глаза… Глаза, со всех сторон обведенные краской, казались ей какими-то излишне живыми и существовавшими словно отдельно от всего остального.