Кузина - Галанина Юлия Евгеньевна. Страница 5

Ещё выше вверх по Млечному Пути чётко виден Альдебаран, самый значительный дом Созвездия Тельца. В его красно-кирпичные стены вделано столько слитков немагического золота, что стены издалека кажутся оранжевыми.

А на той стороне потока просматриваются причудливый шестибашенный венец дома Кастор созвездия Близнецов и массивный замок дома Поллукс этого же созвездия. Он немного похож на Альдебаран, хоть и не такой громадный и блестящий.

Да и самому созвездию Большого Пса есть чем похвастаться: вдоль Млечного Пути, практически на одной прямой, стоят золотостенный Везен и ослепительный белоснежный красавец Сириус.

А за спиной у смотрящего на реку окажутся сияющая голубоватым мрамором башен Адара и строгий неприступный Фуруд.

И словно привратник перед господином застыл перед Сириусом дом Мирзам, встречая путников со стороны скалистого Пояса Тавлеи.

Большой Пёс – старинный союзник Ориона. Не знаю, устоял бы Орион в Третьей Войне Созвездий, если бы не помощь Большого Пса. Скорее всего, нет. А так ничего, выжили. Только цвет знамён стал траурным, чёрным…

Голова заныла с нешуточной силой. Наверное, потому, что в яму спустились ещё женщины. Лишай послал крепь установить.

И сразу воздуху в пересчете на каждого стало меньше. А он и так тяжёлый, подземный.

Все вместе мы сначала поставили столбы с вырубленными наверху У-образными выемками. На выемки легли поперёк штольни толстые жерди-опоры, а на них повдоль – плотно-плотно – наложили настил из жердей же.

Пустое пространство, оставшееся над настилом, туго забили теми камнями, что Выдра выковырял из стенки проходки вместе с золотонесущими песками. По выражению тех, кто долго здесь сидел: «чтобы не гремело». Иначе может быть обвал.

Правда, никакая крепь не спасёт от Золотого Змея, – так шепчутся вечерами женщины в бараке.

Что это за зверь такой, я не знаю. Тут и обычных-то змей нет, не живут они в местах, где притаилась вечная мерзлота, холодно им.

Скорее всего, это какая-то пакость-неприятность, связанная с работами в штольнях. Называют же горняки взрывоопасный газ, скапливающийся в туннелях каменоломен, «дроздом».

Голова ныла. Даже дышать стало тяжело: когда женщины уехали в бадье наверх, я ещё долго стояла в стволе, глотая воздух и страстно мечтая побыстрей оказаться на поверхности, отдышаться вволю.

Может быть, я почувствовала себя так мерзко ещё и потому, что все спустившиеся пялились на меня, словно думали, что гном напарницу здесь сырой съел, и давно похоронили, а я без спросу взяла, да и воскресла.

Во время работы постоянно ловила быстрые любопытные взгляды, наверное, разглядывающие продолжали надеяться, что если страшный маленький убийца шести человек меня не сожрал, так хоть обкусал кое-где и следы его зубов остались на радость окружающим.

Глупость, конечно, несусветная, мне глубоко плевать, как на меня смотрят.

Дело всё, видно, в том, что дом я вспомнила. А лучше не вспоминать – только душу травить. Такой роскоши, как упиваться страданием, здесь себе позволять нельзя. Я уже заметила, чем меньше думаешь о прошлом, тем меньше болит голова.

Аль-Нилам, Ориониды – это всё осталось там.

Здесь надо жить с чистого листа. И следить, чтобы гружёная тачка с доски-дорожки не уходила.

Тогда, если получится, я доживу до лета. И всё-таки проснусь посреди ночи…

Недолго солнышко светило.

Оттепель быстро кончилась, снова пришла зима. Вот и причина нашлась, почему голову так ломило: к перемене погоды.

И опять засвистел ветер, тучи заволокли небо. И горы, и долину засыпало снегом, словно и не было тех оттаявших пригорков. Всё заново послушно стало белым.

Отступивший было холод – вернулся во всей красе.

Мы неплохо сработались с гномом, копошились себе в четвёртой яме, выгрызая золотоносную породу, и были теперь в более выигрышном положении, чем те, кто стоял наверху у ворота, ежась под ледяным ветром.

Понемногу, во время скупых бесед в обеденный перерыв, выяснилась причина, почему гнома отправили сюда.

Это Лишай договорился: над его шеей свой топор висел, мы обязаны были выдать определённое количество золота, получалось же меньше. Не сразу на россыпь встали, пески золотоносные были тяжёлыми – камня много. А сил у нас мало.

Гном же играючи делал за день двойную норму, и Лишай с Кирпичом воспряли духом.

Поселился гном не в общем бараке, а в старой землянке, вырытой ближе к реке. Он умудрился сам её восстановить, подновил насыпь на крыше, сложил печь-каменку. Получилась вылитая нора, только что с трубой.

Клин лишь ощерился в ухмылке, явившись после осмотра гномова жилья.

– Хозяйственно недомерок устроился, чистый барсук. Ему всё одно сидеть пожизненно, убивцу. Без выхода в жильё.

Это сообщение было встречено в бараке с одобрением: кому-то ещё хуже, чем всем.

Из мира без магии возврата нет, это правда, но и здесь можно устроиться по-разному. Заключённый может выкупиться, перейти в разряд поселенцев. Для этого надо добыть определённое количество золота.

Ту породу, что доставали за день, потом промывали, намытое золото Лишай взвешивал, ссыпал в кожаный мешочек и прятал в сундук. И записывал, сколько сегодня взяли.

В намытом золоте у каждого была своя доля. Которую Лишай же и определял.

Больше всех получала разбитная девица не первой свежести по прозвищу Муха, она грела его постель, и в силу этого была на лёгкой работе: варила еду. Еда получалась не очень. Остальные девушки, обойденные при выборе, шипели, что там она работала в борделе и клиенты звали её не Муха, а Ленивая Муха. Это они отчаянно завидовали.

Выкупившийся «уходил в жильё» – то есть в обжитые места, поселения, разбросанные на клочках земли, отвоёванных у тайги.

Живущие в них люди занимались тем же, что и мы – добывали золото. Но там было легче, и жизнь состояла не только из одной работы.

Там было своё благородное общество со своими ценностями. Выше всего ценились вещи, попавшие из магических миров, совершенно здесь никчёмные.

Серебрянострунные арфы, на которых никто не умел играть. Книги на неизвестных языках. Яркие южные птички в золотых, ведь золота – завались, клетках, которые через некоторое время дохли все, как одна, не в силах пережить длинную, холодную зиму. Но всё вышеперечисленное богатство, по представлениям местных столпов общества, их «приобщало».

Мне предлагали остаться на поселении, когда я только очутилась здесь.

На роли не то Мухи, не то южной птички – всякому солидному человеку лестно иметь в доме этакое диво с самой Тавлеи, между клеткой с чахнущей канарейкой и покрытой кисеёй (чтобы не пылилась) навсегда умолкшей арфой.

И предложение до сих пор в силе.

Ждут, когда заносчивая цаца пооботрётся в забое, утратит тавлейскую спесь и через сбитую о низкий свод проходки спину дойдёт потихоньку до правильного понимания жизни.

Хорошо быть столичной штучкой, кому ещё такое предложат?

Думается мне, может быть, поэтому ни Лишай, ни Клин в отношении меня не рукоприкладствуют, – боятся товарный вид попортить.

Только бурчат себе под нос разные слова, самые мягкие из которых «тавлейская ведьма». А я очень не люблю, когда ругаются в спину.

Лично мне надо проработать две жизни, чтобы получилась та норма золота, за которую уходят в жильё.

Или передать через надзирателей, что, мол, согласная я, забирайте.

Или собрать столько самородков, попадающихся изредка в золотоносной породе, чтобы хватило на выкуп.

Такое тоже практикуется – никто же не в силах уследить за тем, что находят заключённые. А они находят. И прячут. Потому что если надзиратель обнаружит, – заберёт, змей, себе.

Но раз в год, в осеннюю пору (шепчутся ночами в бараке) по всем рудникам едут собирать такое золото большие люди, которым и надзиратели не указ.

Сдашь им столько самородного золота, сколько у тебя в двух горстях умещается – и ты уже не бесправный заключённый, а вольный поселенец. Хочешь – золото добывай, хочешь – чем другим занимайся.