Ромашки для королевы - Демченко Оксана Б.. Страница 59

– Уломал! – хлопнул он ладошкой по столешнице, заставив подпрыгнуть даже полуведерную кружку пива. – Уважаю. Чего вам к свадьбе отковать?

– К свадьбе не надо, – улыбнулась Эриль. – Ты ему гномьи гибкие латы сделай. Время неспокойное, маги в бою уязвимы, а доспеха у Ви вообще нет. Я видела раз такие – тонкие, легкие, прочные и удобные.

– Хороший заказ, основательный, – задумался Рртых. – Эх, прадеда бы сюда, он в рецептах посильнее моего, по булатному-то делу, да и по любому литью-варке. Сделаю. Время потребуется, но зима у нас есть, полагаю?

– Скорее всего, – благодарно кивнула Эриль. – До Старого мха два дня пути без всякой магии. Мы задержимся в тех местах. Я должна найти и собрать все, что известно о девушке по имени Сэльви. Это очень важно. Не люблю, когда мне невесть что кажется.

– Плохое? – запереживал Лоэльви.

– Не знаю. Может, как раз наоборот. Но в любом случае – невозможное. Скажите хозяину, что мы коней через неделю вернем, не раньше.

След Сэльви нашелся легко.

В Старом мхе судачили наперебой о недавнем переполохе на заставе возле дикого леса. Мол, ловили ведьму – а утром на площади оказалось два трупа ведьменей-мужиков. И здоровенных – глянуть страшно! Не иначе она их приманила да и зарубила. А если так – что это за ведьма странная? Людям вреда нет, одна польза – большое зло изведено. Заставный сотник чуть не поседел, опознав в одном из Черных того самого человека, что опорочил ведьму. Всем отрядом в лес ходили, кричали – прощения просили, да только не ответили им. Впрочем, и дурного более не случается – не проклята застава.

Заодно выведали, проверили – муж ведьмы жив, вопреки вздорным слухам. Пьет больше прежнего, плачет во хмелю и просит найти жену. Сам тоже искал, все окрестности обошел, был на заставе и очень переживал, что его ведьму едва не сожгли. Твердил бессмысленно, что она удачу в торговле приносила, что работа шла лучше прежнего, и что без нее стало пусто. Обошел всех своих заказчиков и усердно выспросил – не было ли рядом с его женой каких мужчин? Потому что она хоть и не злая, а все ж точно – ведьма, и глаз к ней так и липнет. Ушла, душу высушила…

К вечеру на заставе кожевенник размочил душу до полной слякоти в трактире на центральной площади и в голос грозился убить черноглазую за измену, а потом рыдал и обещал в ногах у нее валяться и прощения просить каждый день. Сознался при всех – бил ее, в блудном деле крепко подозревал. Спьяну выговорился, по соседям прошел и теперь знает – не было ничего дурного. А только поздно, и жены уже нет. Ни следа, ни весточки…

Все эти новости путникам выложили разом, едва они добрались до того самого трактира, где следовало оставить коней. Хозяин принял новость о лошадках без удивления – уже делал так, и коней знал. Он согласился забрать их через несколько дней, вполне доверяя явно милым и не разбойным людям. Тем более, что они заказали королевский обед, девять десятых которого плотно уложились в утробе рыжего управляющего. А купец и его жена ели мало, зато охотно и внимательно выслушали все городские слухи и новости. Ценами на лес поинтересовались, гномье упрямство обсудили, сказок про дикий лес – так сами наплели, и занятных. Потом госпожа Эри даже согласилась на уговоры всей компании и спела. Видимо, объяснение с Лоэльви пошло ей на пользу, вернуло способность хоть иногда радоваться по-настоящему беззаботно.

Утром отдохнувшие вычищенные кони сами просили повод. Они донесли до деревушки с названием Старая гарь, что приткнулась у самой кромки леса в несколько часов. Полдничали гости уже в трактире тетушки Сэльви. В грязном, неухоженном и – вполне закономерно – пустом зале. Щели ставен скрипели о ремонте, а ветер свистел, обещая выдуть последние остатки хозяйских денег.

Даже гнома потрясли необъятные размеры трактирщицы. Подбородки лежали сборочкой, красное потное лицо скалилось в ненатуральном подобии доброй улыбки. Толстые пальцы так и норовили влезть в чашки, уничтожая и без того ничтожные крохи аппетита.

Трактирщица этого не замечала. Точнее, не замечала, пока было возможно. Потом Лоэльви не выдержал, что-то сквозь зубы шепнул – и пальцам стало очень горячо в чужом супчике. Который никто не решился пробовать, всем и запаха хватило для полной утраты интереса к еде…

Едва речь зашла о падчерице, тетка Сэльви плюхнула на стол кружки с остывшим сбитнем, забыла о них. И покраснела еще сильнее, попыталась заломить руки и рухнула на скамейку, готовую лопнуть под немалым весом.

Слушать ее визгливые жалобы было тягостно. Толстуха врала, путалась и стонала в голос, хватала гостей за руки и грязно ругалась. Потом плакала, размазывала сопли, обмахивалась грязноватым фартуком… И все начиналось с начала. Это вполне понятно – ведь более благодарных слушателей у трактирщицы никогда не было. Да и посетителей в последнее время не стало. Готовила в прежние времена падчерица – «ведьмино грязное отродье», и явно в еду что-то подмешивала – гости не переводились. А как за порог, в хороший крепкий дом хозяйкой ее, неблагодарную, себе в убыток сосватали – прокляла прежнюю родню, и нет им более удачи.

В Старый мох путники вернулись поздно ночью и едва не расцеловали знакомого трактирщика, без сна ожидавшего их. Нормального, порядочного, переживающего за хороших людей, потерявшихся в затянувшей поле поземке. Он мигом накрыл на стол, отправил в истопленную с вечера баньку сперва гостьюшку, а потом и ее спутников. Сообщил, что уже самолично нашел обоз до северной Леснии, и даже договорился о санях. Он все выяснил и дурного не посоветует. Уходят послезавтра, обоз купеческий, интересуются пушниной, люди толковые, порядочные.

Потом хозяин поставил еще по кружечке своего фирменного вкуснейшего сбитня и стал уговаривать гостью завтра еще хоть разок спеть – душа просит. И соседи слышали, очень желают еще, и, если можно, рядом посидеть, они люди с пониманием, шуметь и мешать не станут.

Утром через день обоз покинул Старый мох.

Эриль сидела в санях молча и задумчиво. Когда тишина стала для гнома слишком густой, он не выдержал.

– Ладно, сознаюсь. Я там кое-что у тетки буркнул. Как бы домик у нее по весне не пошатнулся. Уж больно жалобно скрипел, ремонта ждал… Что – зря?

Эриль стала тихо посмеиваться, глядя то на гнома, то на Лоэльви. Маг виновато пожал плечами.

– Ну, скиснет пиво – я не виноват… почти. Нельзя этим людей травить. Эриль, до чего я дошел, эльфы не должны гадить так по-деревенски мелочно.

– Да все мы хороши, – рассмеялась древнейшая женщина эльфов. – Но я хотя бы сделала полезную каверзу. Если станет как прежде вставать позже рассвета – от боли в спине взвоет. И она, и детки ее раздутые, и муженек опухший. Возьмутся без дела сидеть – поймут, что такое «как на иголках». Опять же, от ругани исчезнет аппетит… Полагаю, выхода у них теперь нет, будут работать, как гномы. И от усердия тетушка к лету похудеет. А не сбавит злости – так в полгода щепкой станет.

Рртых одобрительно кивнул. Более мерзкой семьи ему не приходилось видеть. Для гнома лень – худший из пороков. А чтобы ребенок один за всех работал, не зная роздыха, пока взрослые спят да бездельничают, – вообще неслыханное преступление. Дома, в пещерах Гхросса, о таком и понятия не имеют. Гном, скучающий без работы, признается тяжело и позорно больным. Его ведут к знахарю и лечат. А тут никто не вмешался, даже сельский староста.

Эриль согласилась и стала медленно выстраивать свои наблюдения, дополняемые короткими примечаниями спутников.

По ее представлениям получалось, что Сэльви в селе считали, как принято у гномов говорить, темной. Лоэльви зашел к соседям и поговорил о ценах на лес – а заодно о Черной гари. И ему рассказали. Мол, выжила там, в ведьменевском колдовстве, одна дурочка, у которой ума не хватило даже до смерти перепугаться. И позже умнее не стала – молчала, ходила в обносках, грязная и угрюмая, горбилась, зыркала из-под черных косматых волос страшными своими глазищами. Тетке сочувствовали: такую дурищу приняла, кормит, сглаза не побоялась. Черноглазые – они самые опасные, проклянут любого. Эриль кивнула и добавила – слух не может не иметь под собой оснований. Возможно, до гибели Черной гари Сэльви и правда была темной. Подвластная ей сила человеку слишком велика. Но потом что-то изменилось.