Крейсерова соната - Проханов Александр Андреевич. Страница 48

Это было ужасно!.. Все, кто лежал на газоне, – танцовщицы, охранники, повара, временные поверенные, лорд Джад, скалолаз, министр экономики Грех – все повскакали и помчались прочь, издавая истошные вопли. Им вслед летел бычий рев и кудахтанье затоптанных карликов. Звучала бравурная музыка из оперы Хачатуряна „Дружба народов“. Олигархи поспешно, не умея скрыть смущения, удалились во дворец, чтобы звонить Кьеркигорову и Акке Кнебекайзе. Сложив на груди руки, тонко улыбался баскский террорист Эскамильо. Маэстро поднялся из-за рояля. Неторопливо пошел к выходу. Никто не узнал в нем переодетого и загримированного Модельера, который, пользуясь роялем как чутким акустическим прибором, сконструированном в ФСБ, подслушал все разговоры Роткопфа с олигархами, окончательно убедился в коварности и разветвленности заговора, которому настало время положить жестокий предел.

Аня отнесла голубиное золотое яйцо к ювелиру, который долго, выпучив стариковский глаз, рассматривал в линзу драгоценный слиток, капал на него едкие растворы, пробовал на зуб, закладывал в рот под щеку, отчего становился похожим на члена Политбюро Александра Яковлева… И это смешило Аню… Наконец ювелир отсчитал пухлую пачку денег, протянул Ане и произнес:

– Если снесете еще яичко, приходите опять… Хотел бы я быть, девочка моя, директором вашей птицефабрики…

Сумма была баснословной! Хватало ей и ее загадочному гостю на несколько месяцев безбедной жизни, конечно, если деньги тратить разумно, только на еду и на квартплату, не обновляя гардероб, не приобретая драгоценности и автомобиль, отказываясь от туристических поездок на Борнео и на Сейшеловы острова… Она и не помышляла ни о каких островах… Зашла в магазин „Продукты“, где, озаренные немеркнущим светом, были разложены колбасы, буженина, копчености; смуглая как древесная кора бастурма; розовая, инкрустированная перламутром „салями“; „зальц“ с красными кусочками перца… На соседней витрине, среди ледяной крошки, лежала алая прозрачная семга; бело-розовая, нарезанная ломтями осетрина. Копченая, в золотистой кожице, форель; длинные, похожие на лезвия, голова к голове, угри…

Взволнованная обилием явств, их огромной стоимостью и появившейся у нее возможностью купить все эти деликатесы и лакомства, она выбрала самое вкусное, а также крупные, малиновые и нежно-зеленые, яблоки, созревшие в неведомых волшебных садах, а также грозди винограда, изумрудные и черно-синие, с крохотными точками света, сорванными Бог весть с какой плодоносной лозы, и заклеенные в целлофан, словно в прозрачную колбу, длинный, похожий на змею белый батон и ржаную буханку, и кремовый торт с красными марципанами и орехами… В винном отделе, путаясь в названиях французских и итальянских вин, борясь с искушением заплатить за бутылку непомерную цену, выбрала, наконец, красочное „каберне“. Продавщица сложила покупки в этиленовый пакет с изображением хохломской матрешки, и Аня, гордясь обретенным богатством, заторопилась домой, где ждал ее загадочный постоялец.

Они сидели за вечерним столом на кухне, под низким матерчатым абажуром, под которым сверкало праздничное убранство… Плужников, спокойный, серьезный, закованный в стеклянную призму, в разглаженной неновой рубашке, в которую Аня его обрядила, молчал, остановив взгляд где-то за ее головой, на темном оконном стекле, где слабо переливалась невидимая слюдяная Москва. Аня ухаживала за ним, подкладывала на тарелку разные вкусности, надеясь, что их вид, аромат разбудит в нем голод, оживит лицо, наполнит зрачки острым веселым блеском.

– Уж не знаю, что и подумать, – говорила она, – прямо как в сказке про скатерть-самобранку, или про курочку Рябу, что снесла золотое яичко, или про спящую царевну… Спящая царевна – это ты, никак не проснешься… И кто тебя заколдовал? И откуда ты такой взялся? – Она старалась до него достучаться, говорила с ним как с малым ребенком, чтобы он, немой, слушая людскую речь, обучался словам. – Видишь, раскошелилась, купила вино… Я прежде любила грузинское, „Мукузани“, „Телиани“… Теперь такое не сыщешь… Отведаем „Каберне“… А тебе какое нравится? Может быть, водка или коньяк? Если ты молчишь, как мне узнать, какое…

Он не отвечал. Не мигая смотрел мимо нее в зеленоватое окно, за которым струилась таинственная водяная зыбь.

– Ладно уж, Бог с тобой, выпьем молча… – Она наполнила черно-красным ароматным вином свой и его бокалы, вставила в его пальцы хрупкую стеклянную ножку, приподняла его тяжелую руку, убедившись, что он не выронит хрупкий, с темно-алой влагой, сосуд.

– Не знаю, как тебя зовут… Лицо у тебя хорошее, доброе… Глаза печальные… Душа у тебя запечатана, и я никак не могу ее распечатать… Пью за тебя! Чтобы ты исцелился и злые чары тебя отпустили!

Она выпила вкусное вино, чувствуя, как хлынуло ей в душу горько-сладкое тепло, взяла его руку в свою, поднесла бокал к его сжатым губам и осторожно влила вино в его сухие губы, видела, как медленно, малыми глотками, он пьет, не чувствуя вкуса вина, продолжая смотреть в таинственное, неведомое ей пространство. Она ухаживала за ним: подавала на вилке то лепесток прозрачной розовой рыбы, то ломтик смуглого копченого мяса, то твердый завиток малиновой бастурмы; вливала в него малыми глотками вино, надеясь, что мягкий хмель своим чудным дурманом оживит его, растопит холодные льдинки зрачков; не забывала и себе подливать, чувствуя, как ярче начинает гореть лампа под абажуром, как славно звенит стекло, когда она сближает свой и его бокалы.

– Представляешь, иду сегодня по Остоженке, смотрю, стоит легковая машина какой-то ослепительной иностранной марки, а в ней за рулем – красивая женщина. Сзади, тихонько пятясь, подъезжает самосвал, начинает поднимать свой кузов, нависает над лимузином, а из кузова – не бетон, не глыбы асфальта, а ворохи красных роз, засыпали весь автомобиль, так что крыши не стало видно, словно сметали огромный стог из свежих цветов… Я изумилась – это что? Безмерная купеческая блажь? Или истинная любовь? – она хотела поразить его воображение, увидеть хотя бы мимолетный отклик. Но он молчал, словно изваяние, чьи глаза раз и навсегда были устремлены в несуществующее каменное пространство.

Она не оставляла своих попыток:

– А несколько дней назад иду по Садовой, а навстречу мне верблюд: двугорбый, под полосатой попоной, с переметными сумами; на костлявой спине, держась за горб, восседает бедуин в белом облачении, будто в пустыне Сахара… И кого только ни встретишь в Москве! Мормоны, гуманоиды, верблюды! Ну просто Вавилон какой-то!..

Она заглядывала ему в лицо, желая обнаружить хоть слабый намек на улыбку. Но он оставался нем и спокоен. Чары, лишившие его слуха и речи, продолжали господствовать, и она, чувствуя свою слабость, огорчалась и раздражалась.

– Молчишь, ну и ладно… У Чехова есть рассказ, когда мужик разговаривает с лошадью… Вот и я также… Мне ведь не с кем поговорить, а ты, хоть и не отвечаешь, а слушаешь… Еще помогаешь, сумку с письмами носишь, поклажу всякую… Буду тебя называть Саврасушкой, – она вздохнула, отчаявшись услышать от него человеческое слово.

Но потом устыдилась своего малодушия. Человек был послан ей для испытания. Она не понимала, в чем это испытание и почему она должна его выдержать. Чувствовала, что этот молодой, переживший несчастье мужчина оказался рядом с ней не случайно… Куда-то ее зовет… Она стоит перед ним, как перед запертой дверью… Но если ее отомкнет, то за этой дверью откроется для нее загадочный путь…

Она налила себе вина. Выпила бокал, чувствуя тихие, волнистые токи тепла, струящиеся по комнате. Они достигали его лица, окружали его голову, возвращались к ней обратно, и она на расстоянии чувствовала его лицо. Оно было теплое, но такое, какое бывает у спящего человека.

– Ты бесчувственный и, по-моему, не слишком воспитанный… Не ухаживаешь за дамой, не наливаешь ей вино, не произносишь в ее честь витиеватых галантных тостов… Может, тебе не нравится мое платье, мои бриллианты, моя прическа, сделанная парикмахером его императорского величества?.. Ах, – загорелась она, – какое я сегодня видела в бутике платье! Итальянское, шелковое, нежно-бирюзовое, под цвет моих глаз, узкое в талии, с глубоким вырезом! Вот такое бы я купила! Вот в таком платье ты бы обратил на меня внимание!..