Рубикон - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич. Страница 11

Однако неожиданно для него этим вопросом занялась Лариса. Правда, ее знания в вопросе выделки шкур сводилась к тому, что она где-то что-то слышала об этом. По ее просьбе он изготовил ей некий верстак, или как его еще назвать. Обрезок ошкуренного толстого бревна, один из концов которого покоился на пеньке высотой около метра, а второй упирался в землю. На этом бревне она расстилала замоченную в проточной воде ручья шкуру, а потом скребла деревянным скребком полукруглой формы, под овал бревна, изготовленным Дмитрием же. После очередного скобления процесс повторялся.

По ее словам, вскоре в дело должна была вступить кора дуба, которую они вместе собрали в неприлично большом количестве. В настоящее время неподалеку от ручья был уже готов бассейн, дно которого выстелили имевшейся у них толстой клеенкой: она должна была препятствовать просачиванию полученного настоя в землю. Впоследствии он планировал изготовить деревянную бадью достаточных размеров — сейчас на это просто недоставало времени. Но если задумка получится… Да чего уж там. Выбора все одно нет, так что бадью он сделает в любом случае, а там уж будут экспериментировать. Одежда, конечно, серьезный вопрос, но за недостатком времени пока справятся, а там видно будет.

Так в заботах проходили день за днем. Людям буквально некогда было поднять голову и осмотреться. Сделано было уже немало, но стоило только им задуматься над тем, сколько еще предстоит, как тут же хотелось все бросить и сложить руки. Каждое утро приходилось делать над собой усилия, чтобы вновь приняться за дело. Радовало только то, что постепенно начали проявляться результаты. Лариса пару раз устраивала истерики, и Дмитрию стоило большого труда успокоить ее.

За день уставали так, что ночью едва доволакивали ноги до постели. Отдых полноценным не получался. На закате ложился отдыхать Дмитрий, она же несла дежурство. Через пару часов, уже по заведенной традиции, Лариса будила его и укладывалась сама. Его дежурство длилось до утра, а потом они еще и работали до обеда, после которого он вновь перехватывал часа три. Поначалу было тяжело, но постепенно втянулись в ритм.

Конечно, человек ко всему привыкает, но это в общем, а в частности такое дано далеко не всем. Те, у кого психика не выдерживает, способны сорваться, и хорошо если это выльется в истерику. Дмитрий уже смирился с тем, что время от времени у Ларисы таковые случаются. К слову сказать, эти эмоциональные взрывы были им как нельзя на руку. Дело в том, что в тот момент, когда принимался успокаивать девушку, он сам наполнялся решимостью стоять до конца, не сдаваться ни при каком раскладе, ответственность за ее судьбу придавала ему сил — как физических, так и эмоциональных. Но однажды она напугала его настолько сильно, что он понял: необходимо что-то предпринимать, и срочно.

В тот день он начал выдавать первую партию самана, из которого планировал построить хатку. А что? В изготовлении он не так сложен, при должном уходе дом из него способен простоять сотню лет, зимой тепло, летом прохладно. Главное же — весь потребный материал под рукой. Правда, вместо соломы пришлось использовать камыш, что не очень удобно, но где ту солому взять. Пришлось обуваться в резиновые сапоги, чтобы месить массу, а то эдак можно все ноги изрезать в хлам. Процесс замеса сразу растянулся чуть не вдвое в сравнении с тем, когда он готовил материал для кирпичей. Все же глина не так сильно липнет к ногам, а на сапогах образовывались такие комья, что на помощь Ларисы было глупо надеяться, если уж Дмитрий с большим трудом ворочал конечностями.

Вот получится у них взрастить тот семенной фонд, что так удачно нашелся, — тогда уж будет и солома. Однако скорее всего уже будет поздно: ну сколько им потребно тех построек… Зато продовольственный вопрос решится, и рацион станет разнообразнее. Признаться, мясорыбная диета уже успела приесться, а как представишь, сколько еще предстоит так прожить, — зубами заскрежещешь так, что все окрест услышат.

До обеда еще было далеко, как и до полуденного пекла, но Дмитрию отчего-то очень захотелось лечь в холодный ручей, как обычно делал в конце трудового дня. Ручью было все едино, когда ты в него залезешь, — вода в нем была всегда холодной и бодрящей. Ляжешь в проточную воду и буквально физически ощущаешь, как усталость покидает тело вместе с омывающими тебя струями. Лариса не раз высказывалась по этому поводу, говоря, что эдак и заболеть недолго, — сама она проводила омовения в озере, где вода была куда теплее, но Дмитрий предпочитал ручей.

Раз в неделю они устраивали настоящую баню. Ну как настоящую — настолько, насколько позволяли условия. Для этого они использовали самую маленькую палатку и раскаленные на костре камни. Закатываешь такой булыжник в палатку, закрываешься наглухо и обдаешь его водичкой. Получается вполне неплохо, правда, иной раз и ошпаришься, но это если совсем уж перестараться, а так поры открываются вполне себе исправно, и тело начинает дышать. Жалко, правда, нет холодного кваса, но Лариса варила настой из собираемых ею трав, получался терпкий напиток, которому совсем не помешал бы сахар, но основательно остуженный в ручье, он вполне мог претендовать на питие после баньки. Разумеется, при отсутствии иной альтернативы.

Продолжай Дмитрий ладить блоки самана — ничего и не заметил бы. Он, конечно, взял себе за правило держаться все время поблизости от Ларисы, но ведь и так недалеко — и сотни метров нет, — так что, считай, все время на виду. Он занимается одним, она другим, к тому же научилась удить рыбу, что по местным условиям не было сложным, а потому спускалась со снастью к озеру, опять же помыться, привести себя в порядок — не делать же это на виду у постороннего мужчины. А чего вы хотите? Все именно так, они просто товарищи по несчастью, вот и все.

Когда он нашел ее взглядом, кстати заметить, специально не искал, так, по заведенной привычке, не более, она уже стояла на пенечке с петлей из палаточной расчалки на шее и с выражением полного отчаяния смотрела в голубое небо, ничего не замечая вокруг. Скорее всего, даже закричи он, она и не услышала бы, а может, и наоборот, дернулась бы — и тогда точно повисла на этом проклятом шнуре.

Его словно ледяной водой обдали, причем немалое количество залили и вовнутрь, отчего все сжалось и опустилось. Не проронив ни звука, он рванул вперед — куда там олимпийским спринтерам. Нож сам собой скакнул из ножен в руку, с ним он не расставался никогда, как и с ружьем, которое тут же брякнулось оземь.

Она все же его заметила, грустно улыбнулась и дернула ногами, чтобы опрокинуть чурбак. Хорошо хоть она выбрала тот, который он собирался использовать под установку наковальни, а потому подобрал самый массивный, — пока они использовали его под рубку мяса, не до кузницы. Колода только качнулась, но устояла, не упала. Девушка с недоумением глянула себе под ноги, потом разозлилась и толкнула сильнее.

Все это Дмитрий наблюдал как в замедленной съемке, видя и отмечая каждую деталь, каждое движение. Он словно видел самого себя, бегущего со всех ног с зажатым в руке ножом, как будто душа покинула тело и следила за происходящим со стороны. Еще мгновение, еще самая малость — и ее ноги соскользнут с колоды и задергаются, не дотягиваясь до земли.

Он успел. Обхватив Ларису за ноги, удержал, не давая веревке натянуться, а потом, дотянувшись ножом до ярко-желтого шнура, перерезал его одним махом. Только убедившись, он опустил девушку и посмотрел в ее глаза:

— Ты что творишь, Ларчик? Девочка моя, ты что вытворяешь?

Нет, он не кричал. Он настолько испугался, что просто не мог кричать, он едва выталкивал слова сквозь сковавший горло твердый комок, это был скорее даже шепот, исторгаемый трясущимися губами.

— Дим, зачем ты это сделал?

Если бы она кричала, билась в истерике, он воспринял бы это легче, чем этот спокойный, практически замогильный голос, полный разочарования от того, что ей помешали, и в то же время равнодушный ко всему вокруг.

— Глупая. Ну ушла бы ты. А как же я? Мне тогда зачем жить?