В поисках Аляски - Грин Джон. Страница 17

Он остановился перед креслом, осторожно откинулся назад, схватился за подлокотники обеими руками, рухнул на него и запыхтел, как роженица во время схваток.

— Сегодня я дам вам тему для курсовой на этот семестр, хотя срок сдачи больше двух месяцев. Я уверен, что вы все достаточно часто и внимательно перечитываете мои лекции и они уже довольно хорошо отложились у вас в памяти. — Он ухмыльнулся. — Я напомню: от курсовой наполовину зависит ваша оценка. Так что призываю вас подойти к делу со всей серьезностью. А теперь вернемся к этому парню, Иисусу.

В тот день Хайд рассказывал о Евангелии от Марка, которое я впервые прочел лишь накануне, хоть я и христианин. Вроде бы. Я был в церкви, ну, раза четыре. Больше, чем в мечети или синагоге.

Хайд сказал, что в первом веке, приблизительно в те годы, когда жил Иисус, в Риме чеканились монеты с изображением императора Августа и подписью «Filius Dei»— Сын Божий.

— Речь идет, — рассказывал он, — о тех временах, когда у богов были сыновья. Родиться сыном божьим считалось не такой уж и редкостью. Удивительным явлением — по крайней мере, в то время и в тех местах — был Иисус. Простой крестьянин, еврей, ноль в империи, которой правили исключительно единицы, оказался сыном того самогоБога, всемогущего Господа Авраама и Моисея. Сын Божий, который не родился императором. Даже раввином он не был. Крестьянин и еврей. Ничего не значащий человек, как и вы. Будда выделялся тем, что он отрекся от своего богатства и благородного происхождения в поисках просветления. А Иисус — тем, что у него не было ни богатства, ни имени, но он считается благородным в высшей степени, чтится как Царь царей. Урок окончен. Возьмите распечатку с темой курсовой. И не промокайте.

Только когда я собрался выходить, я заметил, что Аляски не было — как она может пропускать единственный стоящий предмет? Я взял распечатку и для нее.

«В чем заключается основной вопрос, на который должен дать себе ответ человек? Разумно подойдите к выбору вопроса, а потом проанализируйте, как именно ислам, буддизм и христианство пытаются на него ответить».

— Я надеюсь, старикан доживет до конца года, — сказал Полковник, когда мы мчали домой под дождем, — мне его рассказы начали нравиться. У тебя какой главный вопрос?

Мы бежали всего полминуты, а я уже совсем выдохся.

— Что будет… когда… мы умрем?

— Бог мой, Толстячок, если ты сейчас же не остановишься, ты это узнаешь. — Он перешел на шаг. — А у меня такой вопрос: почему хорошим людям живется так погано? Черт, это что, Аляска?

Она неслась к нам на всех парах, что-то крича, но из-за проливного дождя я ничего не мог разобрать. Пока она не подбежала так близко, что мне стало видно, как у нее изо рта брызжет слюна.

— Эти уроды затопили мою комнату. Около сотни книг испортили! Сраные убогие выходники, блин. Полковник, они в водосточной трубе дыру проделали, вставили в нее пластиковую трубку, а ее — мне в окно! Там все к чертям мокрое. «Генерал в своем лабиринте» погиб.

— Прекрасно, — сказал Полковник, словно художник, восхищающийся работой другого мастера.

— Да что ты! — возмутилась Аляска.

— Прости. Не волнуйся, дружище, — сказал он. — Господь накажет негодяев. А пока у него руки не дошли, накажем мы.

за шестьдесят семь дней

ДА, ЗНАЧИТ, ВОТ КАК ЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ НОЙ. Однажды утром ты просыпаешься и понимаешь, что Господь тебя простил, и ходишь весь день щуришься, потому что совсем забыл, какое солнце, а оно теплое и похоже на папин поцелуй в щеку, а весь мир кажется ярче и чище, чем раньше, как будто всю Центральную Алабаму сунули в стиралку и засыпали в нее экстрамощный порошок с усилителем цвета, отчего теперь трава стала зеленее, а жарито хрустят приятней.

Я в тот день далеко от учебного здания не отходил, валялся на пузе на только что высохшей траве и готовился к американской истории — читал о Гражданской войне или, как ее тут называют, Войне между Севером и Югом. Мне эта война подарила много достойных предсмертных высказываний. Например, возьмем генерала Альберта Сидни Джонсона, который сказал, когда его спросили, ранен ли он: «Да, и я боюсь, серьезно». Или Роберта Ли, который, умирая через много лет после окончания самой войны, в бреду воскликнул: «Атакуем шатер!»

Я размышлял о том, почему у генералов армии конфедератов последние слова были интереснее, чем у генералов Союза (например, последние слово Улисса Гранта: «Воды!» — ну, разве это дело?), и вдруг заметил, что кто-то закрыл солнце. Я теней вообще давно не видел, так что немало переполошился.

— Принес тебе перекусить, — сказал Такуми, бросая мне прямо на учебник овсяное печенье с кремовой прослойкой.

— Очень питательно. — Я улыбнулся.

— Тут тебе и овес. И печенье. И крем. Прямо пищевая пирамида, черт ее дери.

— О да, блин.

И больше я не знал, что сказать. Такуми разбирался в хип-хопе, а я знал предсмертные слова целой кучи народу и хорошо играл в приставку. Наконец я придумал:

— Поверить не могу, что они отважились Аляскину комнату затопить.

— Да уж, — ответил Такуми, не глядя на меня. — Но у них были на то свои причины. Пойми, у Аляски репутация большой приколистки, даже среди выходников. Ну, вот, например, в прошлом году мы затащили в библиотеку «фольксваген-жук». Так что, раз уж у них есть стимулы попытаться ее сделать, они будут пытаться. А провести ей в комнату трубку с дождевой водой — это довольно изобретательно. Ну, то есть я стараюсь не восхищаться, но…

Я рассмеялся:

— Да уж. Такое переплюнуть будет непросто. — Я развернул печенье и откусил. М-м-м… сотни вкуснейших калорий в одном кусочке.

— Она что-нибудь придумает, — ответил Такуми. — Толстячок, — добавил он. — Хм… Толстячок, тебе надо покурить. Пойдем пройдемся.

Я как-то занервничал — я всегда нервничаю, когда кто-то называет меня по имени два раза подряд и вставляет между ними «хм».Но я все равно поднялся, оставив книги на земле, и мы пошли в сторону Норы-курильни. Но когда мы вышли из лесу, Такуми свернул с грунтовки.

— Не уверен, будем ли мы в Норе в безопасности, — сказал он.

Не уверен? — подумал я. Это же самое безопасное убежище для курильщиков на всем свете.Но я молча пошел за ним, продираясь сквозь густой подлесок, петляя между сосен и колючих кустов угрожающего вида, которые доходили мне до уровня груди. Через какое-то время Такуми уселся в неприметном месте. Я прикрыл скругленной ладонью пламя зажигалки от ветерка и закурил.

— Аляска на Марью донесла, — сообщил он. — Так что и про Нору-курильню Орел тоже может быть в курсе. Фиг знает. Я его в окрестностях ни разу не видел, но кому известно, что она ему рассказала.

— Что, откуда ты знаешь? — с недоверием спросил я.

— Ну, во-первых, догадался. А во-вторых, Аляска сама призналась. Она мне хотя бы часть правды рассказала — о том, что в самом конце прошлого учебного года она хотела сбежать ночью из кампуса после отбоя и навестить Джейка. А ее поймали. Она сказала, что была крайне осторожна — даже фары не включала, — но Орел все равно ее застукал, к тому же у нее в машине оказалась бутылка вина — короче, полная жопа. Орел привел ее к себе домой и сделал ей предложение, которое делает всем, кто совершает какое-то смертное прегрешение: «Либо рассказывай все, что знаешь, либо иди пакуй чемоданы». Аляска раскололась, так Орел узнал, что прямо в тот момент Марья с Полом валяются в ее комнате пьяные. И бог знает что еще. Орел ее отпустил, потому что ему стукачи нужны. Она довольно умно поступила, выдав подружку, ведь обвинить в этом именно ее никому и в голову не придет. Даже Полковник на все сто уверен, что это сделал Кевин со своими дружками. Я бы сам не поверил, что это Аляска, пока до меня не дошло, что, кроме нее, в кампусе никто не знал, что делает Марья. Я подозревал еще соседа Пола, Лонгвелла, — это один из тех, кто тебя в безрукую русалочку превратил. Но оказалось, что он в тот вечер был дома. У него тетя умерла. Я даже некролог в газете нашел. Холлис Бернис Чейз — не повезло тетке с именем.