Богам – божье, людям – людское - Красницкий Евгений Сергеевич. Страница 3
Не улыбнуться в ответ инвалиду, сумевшему, несмотря на увечье, сохранить веселость нрава, было невозможно.
– Кому? Матушке или бражке?
– А обеим! Так бы и лечился: мазью снаружи, бражкой изнутри! Таким бы молодцом стал, глядишь, и к тебе бы посватался… ежели б Михайла подпустил. О! Гляди, прилетел сокол твой ясный.
Паром действительно ткнулся в берег, и первыми с него съехали Михайла и Алексей. Оба были без доспехов, оба сидели в седлах как-то неловко – неестественно прямо, а у Михайлы вдобавок еще и левая рука висела на перевязи.
– Э-э, зацепило, видать, твоего ненаглядного, что-то он… – начал было комментировать увиденное Филимон, но договорить ему не дали.
«Слушайте все!» – запел с самой высокой части недостроенной крепостной стены рожок Дударика.
– Равняйсь! Смирно! – что было мочи скомандовал Антон. – Равнение на средину!
И тут, ломая весь торжественный ритуал, откуда-то из-за штабеля досок выскочила Красава, тянущая за руку Савву. Малец не очень-то и спешил, видимо, не понимая, куда тащит его внучка волхвы, но потом разглядел отца и сам припустил быстрее Красавы. Подбежал к коню Алексея, вытянул вверх ручонки, и старший наставник Младшей стражи, нагнувшись с седла, подхватил сына и усадил его перед собой. При этом поморщился так, что сразу стало ясно: после ранения это далось ему очень нелегко.
Красава подскочила к коню Мишки, но, глянув на всадника, поняла, что подхватить ее так же, как Алексей Савву, Михайла не сможет, даже если бы очень этого захотел. Ухватилась за стремя и прижалась к сапогу щекой (выше не доставала).
Юлька дернулась, чтобы уйти, – смотреть на то, как эта мелкая гадюка льнет к Михайле, было выше ее сил, но Анна Павловна удержала юную лекарку, прихватив за рукав цепкими пальцами.
– Погоди, девонька, не горячись, сейчас увидишь: как прибежала, так и убежит.
Боярыня оказалась права – Михайла что-то коротко сказал Красаве и, подавшись корпусом вперед, толкнул коленями Зверя, заставив его пойти легкой рысцой навстречу коню урядника Антона. Красаве хватило ума не тащиться за стременем, чтобы потом неуместно торчать у всех на виду во время доклада. Но и остаться на месте тоже не получилось – сначала Алексей махнул на нее рукой, будто отгоняя муху, потом и сама сообразила убраться из-под копыт коней, сходящих с парома. На некоторое время Красаву заслонили проезжающие отроки, а потом, когда паром опустел и его потащили назад к противоположному берегу, Юлька разглядела, как внучка волхвы, с пылающим лицом и закушенной губой, бежит прятаться за тот же штабель досок, из-за которого недавно выскочила.
– Так-то! – назидательно поведала Анна-старшая. – На чужой каравай рот не разевай!
– Вот-вот! – поддержал боярыню Филимон. – Столько времени возле Воинской школы обретается, а порядка не поняла! Пока молодой сотник доклад о делах не принял да ковшик квасу с дороги не испил, он еще в походе, и нечего всяким свиристелкам…
– Как ты сказал? – перебила его Юлька. – Молодой сотник?
– А что? Гм… старый, что ли, по-твоему?
– Нет, не старый… а почему сотник-то?
– А как же? – Филимон солидно расправил усы и принялся объяснять: – В поход сходил? Сходил! Ворогов поверг, добычу взял, назад благополучно вернулся. И не сам по себе, а людьми повелевая! Значит что? – Наставник вопросительно глянул на собеседницу и сам же ответил: – Значит, воинский начальный человек! А сколь у этого начального человека народу под рукой ходит? Поболее дюжины десятков! Кто ж он, как не сотник? – Филимон утвердительно пристукнул клюкой и подвел итог: – Сотник, как есть сотник!
Приняв доклад дежурного урядника, Мишка скомандовал «вольно» и направил Зверя к мосту через крепостной ров, при въезде на который стояла Анна-старшая с ковшом в руках. Юлька подняла на Миньку глаза и… ни жеста, ни кивка – он всего лишь улыбнулся, и сразу же все окружающее стало мелким и ненужным, ушло куда-то в сторону, вдаль… неважно, куда, остались только эта улыбка и взгляд глаза в глаза, душа в душу. И длился это взгляд долго, очень долго, вечность – целых пять или шесть конских шагов.
Первый шаг: «Вернулся…»
Второй шаг: «К тебе…»
Третий шаг: «Ждала?»
Четвертый шаг: «Тебя».
Пятый шаг: «Я вспоминал…»
Шестой шаг: «Я знаю…»
Зверь прошагал мимо, Минька не стал оборачиваться – Анна-старшая уже протягивала ему ковш:
– Здравствуй, сынок, испей кваску с дороги.
– Здравствуй, матушка, благодарствую.
Две женщины, одна впервые познавшая, а другая давно испившая полной мерой, что ожидание считается не в днях и часах, а в мыслях, страхах и надеждах. Две женщины, убежденные в своем праве первыми прильнуть к нему – долгожданному – и слезами, улыбками, словами, объятиями разбить и развеять не только воспоминания о времени разлуки, но и мысли о том, что расставаться придется вновь… Две женщины сдерживали себя, подчиняясь ритуалу и тому, что принято называть «приличиями». Приличиями, которые строгие блюстители нравов считают извечными, но которые век от века меняются, ловко притворяясь неизменными.
Лекарское естество Юльки наконец взяло верх над чувствами, и сквозь все еще стоявшую перед глазами Минькину улыбку проступили и болезненная бледность лица, и оберегаемая левая рука, висящая на перевязи, и неестественная прямота посадки в седле. А потом Минька прервал на половине наклон туловища и не дотянулся до ковша с квасом, так, что Анне-старшей пришлось поднимать его выше – на всю длину рук. Досталось Миньке в походе, ох, досталось…
Михайла спешился – неловко и осторожно, словно опасаясь разбить или сломать что-то хрупкое внутри себя, – передал поводья Простыне и встал рядом с матерью – МЕЖДУ Юлькой и матерью, – а на освободившееся место подъехал Алексей. Снова слова приветствия, плещущийся в ковше квас, ответные слова благодарности и… ритуал все-таки сбился! – Анна уже взялась за опорожненный ковш, а Алексей его из руки не выпустил, да Анна не очень-то его и вырывала.
Такой же долгий взгляд глаз в глаза, такой же безмолвный диалог, но у Алексея и Анны нашлось что сказать друг другу, гораздо больше, чем у Михайлы и Юльки. У юной ведуньи аж дыхание перехватило, таким плотским призывом повеяло от Анны, и таким радостным нетерпением отозвался Алексей…
Сами собой вспомнились строчки какого-то мудреца-книжника, которые перевел Минька:
Только там все грустно было, а здесь как раз наоборот, костер все разгорается и разгорается. Но были там и правильные слова:
Вон как девки пялятся, некоторые даже рты приоткрыли, и отроки тоже. Плава уже и руки в бока уперла, чтобы прикрикнуть, да, видать, так и не решила, на кого – то ли на молодежь, чтоб глаза не вылупливали, то ли на взрослых, чтобы вспомнили, где находятся. Однако все же нашлись понимающие – позади, пробормотав что-то на тему «вот счастье-то… нежданно-негаданно», растроганно засопел Филимон, а Минька обернулся, и их с Юлькой взгляды снова встретились.
«И у нас все будет…»
«Будет…»
Юлька спрятала глаза, потому что дальше Миньке знать было не надо. И мысли: «Мой, только мой, у нее Алексей есть, пусть не жадничает» – были в спрятанном отнюдь не главными.
Тихое волшебство незримой связи между Алексеем и Анной разрушил малахольный Савва, зачем-то потянувшись к пустому ковшу. Алексей с заметным сожалением отпустил посудину и направил коня на мост, а Анна, отдала ковш Плаве, тут же получила его назад наполненным и приветливой улыбкой встретила подъехавшего старшину Дмитрия.