Богам – божье, людям – людское - Красницкий Евгений Сергеевич. Страница 39

Мишка даже не особенно и удивился – ожидал чего-то подобного, – когда Аристарх принялся объяснять, что воспользоваться силой меча дано не всякому, и владеть им может только природный князь, причем природный не только по крови, но и по духу…

«Ага, ага! Может быть, этот артефакт еще и в камень воткнут? Как его там звали-то… Экскалибур, кажется?»

Но Аристарх довольно быстро перешел от артефакта к классике – каждая легенда, претендующая на роль эпоса, почти обязательно включает в себя фрагмент с перечислением поколений, что-то типа: «Авраам родил Иакова, Иаков родил Исаака, Исаак родил…» – длинно, нудно, но придает повествованию ореол солидности и достоверности. История ратнинской сотни на роль местного эпоса претендовала, а потому включала в себя список всех сотников, а зачастую и обстоятельства их избрания.

После смерти Харальда-Александра ратнинской сотне впервые пришлось выбирать себе сотника, вот тут-то и случилась неожиданность – черниговцам не удалось избрать своего человека! Они-то пришли в Погорынье с семьями, но дети были еще малы (а кое-кто и вообще явился холостым и обзавелся женой только здесь), а потомки беглых киевлян уже укоренились в Погорынье, роды разрослись, и в каждой семье было не по одному, как у черниговцев, а по два-три, а то и больше, взрослых мужчин. Выбрали сына Харальда-Александра – от добра добра не ищут.

На следующих выборах произошло то же самое, хотя уже и с натугой. Черниговская часть сотни разрослась и уже не так сильно проигрывала в численности, но была и другая беда. Старший внук Харальда-Александра погиб в бою, а второму по старшинству не было еще и тридцати – маловато для сотника, но страсти уже накалились так, что встань во главе сотни потомок беглых киевлян или потомок черниговцев, раскол был бы неизбежен. И понимали мужи ратнинские, что не дело творят, но иначе не получалось – избрание молодого внука Харальда было единственным способом избежать усобицы.

«Еще один повод вспомнить Екклеcиаст: нет ничего нового – до боли знакомая, прямо-таки родная, политика сдержек и противовесов».

Как и всегда, когда при решении важного вопроса руководствуются не главным, а некими сторонними соображениями, до добра это все не довело. Меньше двух лет правил сотней молодой сотник, а в походе в Угорскую землю подвел он сотню по молодости и горячности. И сам погиб, заведя своих ратников в засаду, и потери сотня понесла серьезные, а самое главное, уходить пришлось врассыпную, и в выборах сотника, проведенных на скорою руку на привале, принимали участие не все ратники. Потомки черниговцев поставили своего человека.

«И опять знакомо: избирательные технологии, туды их в печенку! Демократия, блин!»

Выбрали, несмотря на обстоятельства, удачно, грех жаловаться – хорош был сотник. И сын его, и даже внук правили сотней хорошо. Может быть, кто-то другой правил бы и лучше, но «если бы да кабы…» А вот завершил свою сотничью стезю третий сотник из этого рода скверно – случился мятеж полусотника Митрофана, уведшего за Горынь почти треть ратников, да так и сгинувшего на Волыни, а самого сотника, хоть и не стар он еще был, болезни от тяжких ран ослабили, да вина за мятеж грузом на совесть легла… Попросился сотник Петр на покой, а сын его старший еще совсем молод был.

Выбрали Ивана – тоже из потомков Мстиславовых дружинников, но… «НО» оказалось большим и серьезным. Род Ивана выделялся среди ратнинцев сугубой набожностью и нетерпимостью. Всем хорош был сотник Иван, однако договоренности Непщаты Лисовина и Харальда-Александра были давно позабыты, и ратнинцам, тайно поклонявшимся Перуну, стало очень и очень неуютно. На открытый конфликт сотник Иван не шел – помнил мятеж Митрофана, но по-тихому ущемлял как мог. За время своего сотничества не утвердил ни одного десятника из перуничей, ни разу не дал им собраться в новый десяток, хоть и было это против обычая, наоборот, распихивал новиков в десятки твердых христиан. Вновь раздул начавший было утихать пожар войны с дреговичами, постоянно выискивая и разрушая языческие капища. Так и умер, пронзенный сразу несколькими стрелами лесовиков, с нательным крестом, зажатым в кулаке, и проклятием поганым язычникам на устах.

Сына Ивана избирать сотником не хотели – опасались раскола сотни. Судили да рядили долго и, возможно, выбрали бы кого-то другого, но тут, в первый и в последний раз, в дело открыто вмешался ратнинский священник. Больно уж мил его сердцу оказался столь набожный и усердный в служении христианской вере род сотника Ивана. Прилюдно, в церкви, взял он с сына Ивана Силантия обещание поступать по старине, как от пращуров заповедано, – не препятствовать молодым ратникам собираться в новые десятки и утверждать без препон выбранных ими десятников. И тут же, не дожидаясь голосования, благословил Силантия Ивановича на сотничество. Ратники, конечно, поворчали на такое нарушение их исключительных прав, но сотником Силантия все же избрали. Если б знали они, к чему это приведет!

Так уж вышло, что избрание нового сотника совпало с серьезными переменами в жизни Ратного – село, из-за истощения пахотных земель переезжало на новое место. Поп и сотник начали потихоньку внушать ратнинцам, что для обустройства нового села надо бы избрать нового старосту – переезжали-то не в один день, прежнему старосте на два места не разорваться, да и в годах он уже преклонных. И снова поп благословил на труды по руководству обыденной жизнью села еще не избранного на сходе человека – двоюродного брата сотника Силантия. Слова в церкви всякие добрые про того сказал, напомнил, что благословение дает только от себя, а мужи ратнинские могут на сходе и кого-то иного избрать… Все вроде бы прилично, но в то же время и странно как-то – никогда раньше священники в эти дела не встревали, а идти против уже оглашенного благословения тоже как-то не так… Выбрали и старосту.

«Ага, и пиар-технологии… ну прямо все родное! А вот с переездами Ратного какая-то нестыковка – Илья это по-другому описывал. То ли Илья напутал, то ли Аристарх «исправленную версию» излагает».

Ну и началось… Тихо все, вроде бы незаметно, а только стали замечать перуничи, что из жизни их начала удача уходить. Скажем, распределяют участки под застройку в новом селе. Все, по обычаю, тянут жребий, да только тайным поклонникам Перуна самые плохие и неудобные места выпадают. В другой раз тянут жребии на участки под росчисть, и опять перуничам самые дальние да неудобные выпадают. И тут же поп торчит, которому сотник со старостой разрешили на сходе быть, и вещает, что, мол, жребий есть воля Божья и принять ее надлежит безропотно да в грехах своих покаяться. Как бы и не говорит, что наказаны те, кто идолищу поганому поклоняется, но выходит как раз так.

А времена беспокойные: вместо битых и усмиренных печенегов в Степи половцы лютуют, чуть не каждый год набег, с запада ляхи лезут, меж князьями размирье – князя Василька Теребовльского ослепили безвинно, князя Давыда с Волынского стола согнали (правда за вину), на рубежах волынских и полоцких разбой творится. В Киеве четырнадцать лет после смерти Ярослава Мудрого спокойно было, а потом началось – Изяслав Ярославич за двадцать два года аж три раза на киевский стол садился. Один раз после смерти отца, а дважды – выгоняя из Киева сначала Всеслава Полоцкого, потом брата Святослава. В Турове же и вовсе беда: как ушел на киевское княжение Изяслав Ярославич, так двадцать шесть лет не было там князя!

Раз за разом поднималась ратнинская сотня в седло – то по призыву туровского или пинского посадника, то своей волей, защищая рубежи. Уж не знали, кому и служат, да помнят ли о них в Киеве? И, как на грех, главные потери – в новых десятках, где молодежь из родов перуничей собрана. Один раз четверо убитых в десятке, в другой раз – трое убитых и трое раненых, еще раз – один убитый, но зато почти все ранены.

Собрались на капище Перуновом (а где ж еще?) и принялись толковать: что ж такое происходит? А может, и впрямь, воля Божья да наказание грешникам? Один Агей Лисовин твердо на своем стоит – не Божья то воля, но людские происки! Как со жребиями устроили, непонятно, а вот с потерями в бою разобраться можно – опытные воины есть, память тоже никому не отшибло, давайте-ка вспоминать да думать. Стали думать. То, что молодых перуничей в самые опасные места намеренно суют, отринули сразу – незаметно такое не сотворишь. Так и сяк прикидывали, но в конце концов докопались! Получилось, что битыми молодые перуничи оказываются тогда, когда от опытных воинов их твердые христиане отделяют! Выходит, не только не выручают молодых и неопытных, а наоборот, намеренно оставляют без помощи! Своих отдают ворогам на растерзание! А может, и сами исподтишка бьют?