Богам – божье, людям – людское - Красницкий Евгений Сергеевич. Страница 47

– Ну, почему же неизвестную? Мне Нинея объяснила, что есть двенадцать зверей Велеса: Лис, Медведь, Рысь…

– Что-о? – Аристарх прямо на глазах начал опять превращаться в Туробоя. – Велесов звериный круг? Да ты хоть знаешь?!. Да не знаешь ты ни хрена, едрен дрищ! Не двенадцать зверей в круге, а тринадцать – в середине круга Змей – сам Велес!

Вщи-ш-ш, меч старосты вылетел из ножен, и Мишка невольно зажмурился и отшатнулся – староста, видимо, «на автомате», хитрым воинским приемом швырнул солнечный зайчик с клинка ему прямо в глаза.

– А ну, бросай эту пакость!!! Бросай, я сказал!!! Да не наземь, а на меня, вот сюда!!!

Приказ был отдан так, что не подчиниться было невозможно. Чак! Хоть и не ходил сейчас староста с сотней в походы, но в молодости, видать, был лихим рубакой (впрочем, чего еще ждать от друга детства действительно искуснейшего мечника Корнея) – разрубить на лету бронзовую фигурку, это надо было суметь! Хотя уверенности в том, что это у Аристарха получилось, не было – слишком быстро все произошло. Лиса было откровенно жаль, однако переть против правил, которые сам толком не знаешь, но, видимо, очень серьезных правил, было глупо и опасно. Все, на что осмелился Мишка, так только отметить в памяти место, где последний раз мелькнул в траве бронзовый блеск, потом можно будет сюда вернуться и поискать.

– Вот так-то! – Аристарх, не глядя, ловко кинул меч в ножны. – Ну, подтирка Велесова, как обошла тебя, дурня… Знать бы раньше, так она бы у меня окарачь уползла, если б жива осталась… Вернуться, что ли? – Аристарх начал придерживать коня, похоже, всерьез собрался поворотить назад. – Ты не почуял: волхва на тебя через него давила?

– Волхва… не знаю, но сам Лис меня подчинить пытался. – Мишка решил, хотя бы внешне, принять правила игры. – Может, по приказу волхвы, а может, и сам по себе.

– И что?

– А ничего! Я ему такую зарубку на загривке поставил… враз ручным сделался! Ты думаешь, почему он у меня так послушно под ногами туда-сюда бегал? Я, может быть, много чего не знаю, но куклой ничьей не буду, на это у меня сил и разумения хватит!

– Ишь ты… не будет он… сам не заметишь, как оседлают… – Говорил-то Аристарх тоном ворчливым, но вот выражение лица у него тону никак не соответствовало. Староста внимательно-настороженно всматривался в своего ученика, словно спрашивая: «Что ж ты за парень такой, Окормля?» – Ну, что ж… впредь тебе наука. Ладно, возвращаться – плохая примета… Поехали!

– Дуроломы!!! Козлодуи!!! Драть вас не передрать!!! Вы что о себе возомнили, соплячье племя?! Думаете: вам мечи навесили, так вы уже и полными ратниками заделались? Величаться перед отроками надумали, перед девками гоголем ходить? Щенки мокрожопые!

Корней драл глотку так, будто перед ним стояли в строю сотни воинов, хотя на самом деле на его перекошенную яростью рожу испуганно пялились лишь две шеренги опричников, да еще Аристарх с Мишкой сидели в седлах чуть в сторонке.

– Товарищей своих по боевому походу обижать? Урядникам грубить? Я вас уму-разуму научу, только сопли на версту во все стороны полетят!

Дед встретил вернувшихся из Нинеиной веси возле моста через крепостной ров уже верхом, вид имел сердитый и, перекрикивая топот копыт по настилу моста, скомандовал:

– А ну, все за мной, задрыги гребаные! – Развернул коня и двинулся в сторону стрельбища. – Шевелись, едрена-матрена!

Правда, была при этом у Корнея маленькая заминка – ровно на столько, сколько понадобилось, чтобы кинуть на Аристарха вопросительный взгляд и получить такой же безмолвный ответ, которого Мишка не видел, потому что смотрел на деда. Впрочем, догадаться было нетрудно: Корней интересовался итогами визита к волхве, а Аристарх, видимо, его успокоил.

На стрельбище Корней приказал опричникам спешиться, построиться, и началась ругань, поначалу не имевшая никакой информативной нагрузки, но потом, сквозь перлы ненормативной лексики начала проглядывать причина воеводского гнева. Похоже, кто-то (а может, и не один человек) нажаловался воеводе, что опричники, опоясавшись мечами, загордились и начали вести себя неподобающе отрокам, находящимся в обучении.

Мишка прекрасно понимал, что иначе и не могло быть – ребята участвовали в реальных боях, видели кровь и смерть (свою и чужую), познали вкус победы и обрели вожделенные воинские пояса. Не могло это не сказаться на их поведении и самооценке. Да и на психике тоже. Взять хотя бы атаку конницы у Яруги – устоять, когда на тебя прут галопом конные копейщики, да не просто устоять, а удачно отстреляться – какая дикая нагрузка на подростковую психику и какая победа над собой! Бесследно такое не проходит. Тем более не мог пройти бесследно обряд «удара милосердия», а через него десятник Егор провел всех опричников. Ну и посвящение в Перуново братство – совершенно недвусмысленное выделение опричников из остальной массы отроков – тоже не хухры-мухры.

Конечно же после такого первые два десятка Младшей стражи стали поглядывать свысока даже на тех, кто участвовал вместе с ними в походе за болото, но мечей не удостоился, а уж на остальных соучеников так и вовсе поплевывали. Разумеется, все это было достаточно наивно и почти безобидно по сравнению с тем, чему Мишка сам был свидетелем во время срочной службы в Советской армии, и вообще не шло ни в какое сравнение с дедовщиной в армии Российской, но пресекать это следовало в корне. Во-первых, потому, что Младшая стража не была «армией мирного времени», и конфликты между отроками могли самым фатальным образом сказаться на их боеспособности. Во-вторых, потому, что все это приходило в вопиющее противоречие с насаждаемой в Младшей страже идеей воинского братства.

А еще Мишке было чрезвычайно любопытно, какие рецепты противодействия дедовщине имеются у сотника латной конницы, который по идее ни с чем подобным сталкиваться в своей практике был не должен.

Начал дед с того, что увел опричников из крепости в такое место, где никто посторонний их не увидит и не услышит, значит, не хотел позорить ребят при всех. Продолжил Погорынский воевода тоже вполне тривиально – громкой руганью. Начал он бодро и энергично, но довольно быстро выдохся и сейчас, было понятно, выдавал «заключительные аккорды». Мишка, будучи уверенным, что этим не закончится, приготовился наблюдать продолжение воспитательного процесса.

– Сейчас посмотрим, как вы врученным вам оружием пользоваться способны! – многообещающе завершил Корней свой монолог. – Вон учебные мечи лежат, разбирайте.

Дед спешился, велел подать ему деревянный меч, а опричникам приказал выстроиться в очередь. Дальше началось избиение. Первый из «проверяемых» не успел сделать вообще ничего, получив удар по пальцам, сжимавшим рукоять учебного оружия. Если бы не латная рукавица, пальцы были бы раздроблены, а так он лишь выронил меч и согнулся, прижимая пострадавшую руку к животу.

Вторая жертва сотника Корнея успела прикрыться щитом и получила удар по ноге, заставивший шлепнуться на землю. Третий опричник, видимо, решил, что лучшая оборона – нападение, за что и поплатился. Корней легко парировал его выпад, а потом, ухватив за бармицу, слегка повернул шлем на голове у отрока. И как воевода умудрился заметить, что подбородочный ремень не затянут как следует? Сдвинувшаяся полумаска закрыла парню обзор, и он остался стоять, слепо размахивая руками – дурак дураком.

В том же духе «показательное выступление» и продолжилось – не просто избиение неумех, а еще и с элементами издевательства. На шестнадцать человек дед потратил примерно минут десять, и то только потому, что один из отроков, пользуясь увечьем сотника, скакал вокруг него козлом, не давая к себе приблизиться. В конце концов и он, допустив промах, получил по зубам краем собственного щита.

Дойдя до конца очереди, дед остановился и с преувеличенным удивлением громко спросил:

– Кхе! И ты туда же?

Последним в очереди стоял Мишка, ответивший деду так же громко, чтобы слышно было всем: