Как раздать долги - Болдырева Ольга Михайловна. Страница 51
Не зря же самой первой убили старую Таэней — Гэбриэл был ее воспитанником, и она знала его как никто другой, а потому могла все просчитать и досрочно раскрыть карты, испортив игру.
Что ж, стоило догадаться, что история с восстанием Отступника закончилась слишком хорошо, чтобы быть правдой, и у него мог найтись запасной план.
…Гэбриэл выступил из-за границы мира, сминая тонкий лист реальности. Он был одет в дорогой костюм-тройку, сидящий на нем идеально. Начищенные до блеска ботинки не касались крыши — их обладатель гордо вышагивал по воздуху. Короткая стрижка изменяла привычные черты лица, превращая его в незнакомца, с которым, столкнувшись в толпе, вежливо раскланяешься и поспешишь дальше по делам. Поправив галстук и смахнув невидимые пылинки с рукава пиджака, Отступник ослепительно улыбнулся:
— Вот и свиделись.
Если бы Элли не знал, что произошло в действительности, он бы решил, что не произошло ничего. Всего-навсего возник откуда-то представительный господин и поздоровался с присутствующими. И Отступник вовсе не был похож на Темного князя, несмотря на то что все, кто хоть сколько-нибудь разбирался в делах минувших дней, утверждали: они — одно лицо, особенно когда Габриэль не пытается прикидываться тощим подростком. Хотя… потратив на внимательный осмотр еще несколько долгих мгновений, Азраэль подвел итог: некоторое сходство имело место быть. Но скорее князь походил на своего создателя, как перерисованное с помощью копирки изображение. Вроде и близко, но не совсем, будто бы художнику не хватило мастерства и терпения сделать достойную копию, и он наскоро провел линию скул и губ, обвел глаза, заштриховал лицо и небрежно разбросал по листу тени.
Возможно, тому, кто первым сказал о похожести этих двоих, просто очень хотелось, чтобы это было правдой. А затем время, вера и память сделали свое дело, стирая различия и оставляя черты, которые объединяли два образа. По скромному мнению Элли, Габриэль и та больше походила на своего папу.
Творцы молчали, видимо, ожидали, что последует за приветствиями. Нападать на того, кто когда-то чуть не уничтожил всю множественную вселенную, они не спешили. Возможно, помнили, какой ценой была достигнута предыдущая победа, возможно, просчитывали вероятности и надеялись понять, сколько козырей Гэбриэл припрятал в рукаве на этот раз. Хотя скорее всего, просто не знали, с чего начать. Спросить, как ему удалось выжить? Это не столь важно. Нашлась одна лазейка, отыщется и другая, а все дыры множественной вселенной не заделаешь при всем желании. Уточнить, каковы намерения? Уж точно не попросить прощения и вернуться в семью. Почему не показался раньше? Опять же, делу сие вряд ли поможет.
Алир, наклонившись к уху ангела, попросил хоть в двух словах объяснить, что именно случилось и кто это такой, если могущественные творцы смотрят на него так.
— Папа Габриэля, — хмыкнул Элли, — видимо, устал переворачиваться в гробу и решил навестить родственников.
— И это плохо? — нахмурился бывший рыцарь.
— Очень, — ответил уже Ририэль, — был бы я один — уже бы куда-нибудь от греха подальше смылся. Во многих мирах Отступник до сих пор главное пугало для малышни и первый злодей в сказках.
К огромному сожалению эльфа, он оказался услышан. Улыбка Гэбриэла стала еще более широкой и приобрела бодрый вид.
— Приятно и вполне заслуженно. Правда, я уверен, что не обошлось и без помощи извне и многие детали претерпели значительные изменения. Но за мнение спасибо, — поблагодарил Отступник, и в следующий момент Ририэль схватился за горло, понимая, что не может произнести ни единого слова — даже закричать или застонать у него не получалось.
Азраэль задвинул эльфа за спину, понимая, что его худенькая, невысокая фигурка не самая лучшая защита. Но все равно хоть что-то, чтобы Таня получила возможность изучить проклятие немоты. На Отступника он смотрел с интересом. Встретившись взглядами, Элли улыбнулся в ответ — тепло и чуть-чуть виновато, словно ему было необходимо сказать Гэбриэлу нечто невероятно значимое, но из-за присутствия стольких посторонних он не мог этого сделать. И вряд ли в синих глазах ангела кто-то разглядел бы нечто кроме искреннего детского любопытства, однако мужчина нахмурился, о чем-то напряженно размышляя, а затем кивнул, будто бы подводя итог мысленному диалогу, и разорвал зрительный контакт, повернувшись к остальным творцам.
Помешать планам Отступника Элли не мог, уговорить отпустить Анабель и Габриэль — тоже, так же, как и защитить милорда. Однако те, кто сейчас стояли за его спиной, теперь были в безопасности: Ририэль натужно закашлялся, чувствуя, как голос возвращается, тихо ругнулся сквозь сжатые зубы, потом кинул быстрый, испуганный взгляд в сторону Гэбриэла и решил, что лучше помолчит до конца представления.
Впрочем, между понятиями «не мог» и «не хотел» всегда была огромная пропасть, которую соединяет тоненький и шаткий мостик из одного коротенького слова «пока».
…Гэбриэл еще раз оглядел собравшихся.
Сказать хотелось слишком многое. Для каждого из творцов у него нашлось бы несколько фраз. В конце концов, несмотря ни на что, в нем до сих пор теплилась крошечная искра надежды, что существуют слова, способные убедить Поколение поверить ему. Слова, которые бы объяснили остальным важность того, что он пытался сделать. Но Отступник, как ни старался, найти их не мог. И прекрасно понимал, что очередная попытка будет выглядеть так, словно он уже расписался под заверением в собственном проигрыше, едва начав новую, многообещающую партию.
Однако разобраться со старыми долгами стало необходимостью, еще и парочка совпадений удачно выпала вместе со случайностью, о которой он пообещал себе не вспомнить никогда. Гэбриэл решил, что раз мироздание само подталкивает его, то сопротивляться глупо. И вот все, кто мешал ему, собрались в одном месте. Оставалось только очистить его, смахнув лишние фигуры с игральной доски, и затем уже спокойно, вдумчиво и осторожно завершить начатый когда-то очень давно эксперимент.
— Мы обсудим все позже, дорогие мои, — предложил он творцам, — пока же я собираюсь наказать мое непослушное дитя за своеволие… и очень прошу Поколение не вмешиваться, признав право создателя.
— Поколение подождет, — согласилась Алив, но решила это она отнюдь не за всех творцов.
Сжав кулаки и прокусив губу так, что черная кровь, не сворачиваясь и не останавливаясь, стекала по подбородку и шее, падала на острые ключицы и пачкала футболку, Хель уже собиралась броситься вперед. Только слепой и глухой не заметил бы, как Убийца медленно собирает свою ужасающую силу. Она извивалась вокруг тела женщины тонкими змейками, которые выползали из-под ее кожи, обвивали руки, готовые в любой момент напасть на Отступника. Лицо, до того вполне человеческое, хотя и совсем некрасивое, сейчас больше походило на чудовищную маску: безумная улыбка растягивала тонкий рот так, что казалось сейчас он лопнет — еще немного, и можно было бы увидеть зубы мудрости. Совершить ошибку Хель не позволил творец, стоявший рядом с ней. В какой-то момент Лад понял, что времени не осталось, и просто прижал к себе Убийцу, осторожно проводя ладонями по спине, чтобы успокоить.
— Разумно, — заметил Гэбриэл и отвернулся, чтобы больше никого из присутствующих творцов не спровоцировать. — Что-то хочешь уточнить? — спросил он у Темного князя, который поднял руку, точно школьник за партой.
— Ага, — согласился тот, — для начала поздороваться, как приличное «дитя». — На последнем слове Габриэль весело фыркнул. — Ну и спросить, каким будет наказание: опять запрешь в клетке? Уничтожишь тех, кто мне дорог? Сделаешь серьезное лицо и скажешь: «А-та-та!»… Все это уже пройдено нами, мой создатель.
— Именно поэтому вы с сестрой больше мне не нужны, — буднично заметил Гэбриэл, наблюдая, как каменеет приятное лицо его первого творения, и одновременно вспоминая, каким оно было сразу после создания… и несколько последующих месяцев. Возможно, все это уже давно было в прошлом и подернулось дымкой вечности, но все равно существо, стоящее перед Отступником, вызывало у него только отвращение. — В моем распоряжении будет твой наследник… и дочь после того, как она родится, — я терпелив, и ждал намного дольше. Вполне годный материал. Не беспокойся, они ни в чем не будут знать отказа.