Моя чужая дочь - Хайес Саманта. Страница 8

Поймав такси, Дэн и Роберт молча следили за кривыми дождевыми дорожками, черкавшими стекла. Все, что нужно, было сказано. Роберта высадили первым. Он ступил на тротуар и пошатнулся, слегка на взводе от выпитого. Нетвердыми шагами преодолел залитые водой ступеньки крыльца. Собственный транспорт он оставил у клуба, сунув портье двадцатку и ключи. С утра машина будет у порога — привилегия члена привилегированного клуба, привилегия партнера привилегированной фирмы Дениса Мейсона. Роберт задержался в прихожей своего дома. Выстроенный в викторианском стиле особняк снаружи еще поражал воображение, но внутри уже мечтал о ремонте. Еще полгода назад, до переезда сюда Эрин и Руби, Роберт не слишком заботился об интерьере. Однако с течением времени дом превращался в семейный очаг, то есть именно в то, что Роберт мечтал обрести — помимо карьеры. Воспоминание о Дженне неожиданно захлестнуло его. Он увидел ее стоящей на площадке лестницы — в тюрбане из белого полотенца, хвост которого полоскался на спине, с розовыми от душа щеками, улыбкой приветствующей возвращение мужа домой. Живая Дженна. Они вместе — и счастливы. А потом она исчезла, оставив после себя колючий ком боли, который Роберту пришлось запереть глубоко внутри. Дженне нет места в его новой жизни. Так почему она упорно встает перед глазами?

Роберт уронил сумку на пол и тряхнул головой, прогоняя образ первой жены. Ну не идиот? Дженна здесь никогда не жила, и никакого права на этот дом у нее нет.

Вот тогда-то он и уловил этот звук, то ли глухой бубнеж, то ли вой на одной очень низкой ноте — стон раненого зверя. Едва слышимый, звук, однако, затопил весь дом, так что определить его источник было непросто. Роберт прошел сначала в кухню, где грязная посуда громоздилась на всех горизонтальных поверхностях, а посредине стояла корзина с выстиранным бельем, отдающим ароматом свежести. Нашлось и объяснение странному звуку: включенное радио монотонно бубнило. Роберт повернул ручку до щелчка. Радио смолкло. Вой продолжался.

— Эрин! — позвал Роберт.

Ничего. Он налил себе воды и вышел из кухни. Гостиная была пуста. Быть может, подумал Роберт, озноб от сырой одежды или пиво натощак, сразу после физической нагрузки, виновны в том, что ему не по себе и чудится бог весть что.

Он решил переодеться и поднялся по лестнице. Наверху вой усилился, пробрав до мозга костей. Звук шел из комнаты Руби. Стукнув раз и не дожидаясь ответа, Роберт открыл дверь.

И попал в полный мрак. Шторы были задернуты, свет выключен. Лишь когда глаза привыкли к темноте, Роберт увидел дрожащую в углу дочь. Абсолютно голая, она подвывала монотонно, сипло, и от безумного напева духота комнаты искрила. Наготу Руби прикрывали лишь волосы, влажно струившиеся по плечам и груди. Ее била крупная дрожь — будто животные звуки, беспрерывно срываясь с губ, отдавались в каждой клеточке тела. Появления Роберта она не заметила.

— Руби? — Он сделал несколько шагов, чувствуя себя неловко из-за ее наготы. — Руби, пожалуйста, не надо. — Роберт уже протянул к ней руки, но тут же отдернул и снял с крючка на двери халат: — Вот, возьми.

Никакой реакции. Только неумолчный вой, мотив тоски и отчаяния.

Роберт набросил халат на плечи девочки, но тот сразу сполз. Наклонившись, чтобы поднять халат, он заметил мурашки на бледной коже, и ему почудился странный сладковатый запах, с примесью металлической нотки. А потом он увидел кровь. По рукам, груди и спине Руби текли струи густых черных волос, а по внутренней стороне бедер такими же темными ручьями текла кровь.

— Руби, да ты вся в крови!

Он опустился перед ней на корточки и заглянул в лицо. Взгляд Руби был так неподвижен, что глаза казались стеклянными шариками, и в каждом — по громадному зрачку размером со всю радужку. Отбросив неловкость, не думая о том, что она совершенно голая, Роберт подхватил девочку на руки и уложил в постель. По-прежнему недвижимая, она продолжала тянуть свой напев, устремив взгляд сквозь потолок. Куда-то вдаль. Туда, где она всегда мечтала оказаться.

Глава V

Весь вечер Роберт просидел с ноутбуком на коленях и открытой папкой с документами по очередному делу Пытался работать, но не мог думать ни о чем, кроме горя своей несчастной девочки, — и о той, конечно, кто нес ответственность за ее страдания. Об Эрин.

Свет от включенного без звука телевизора бликами плясал на стенах, меняя рисунок со сменой картинок на экране. Роберт смотрел и ждал. Смотрел на стены гостиной, цвета увядшей магнолии, время от времени бросая взгляд на душераздирающие, не иначе как написанные кровью, письма жены своего клиента. Ждал — й терпение его ежеминутно убывало — возвращения Эрин.

Ее мобильник отсылал к голосовой почте. Ни у одной из подруг Эрин не было, а если она отправилась в свой магазин, то на звонки не отвечала. Руби, даже когда к ней вернулась способность связно говорить, не смогла ответить на вопрос, где мать.

После долгих дождливых часов небо выдохлось и повисло над городом изнемогшее, пепельно-серое. Жуткая, хоть и тихая истерика Руби тоже сошла на нет, и девочка пришла в себя, точнее, впала в состояние, которое с натяжкой можно было назвать нормальным. Роберт не отходил от нее целую вечность — массировал горестно поникшие плечи, укутывал и согревал, держал у губ чашку с горячим сладким чаем. Он не спрашивал, что случилось. Он знал.

Лишь убедившись, что падчерица уснула, Роберт вернулся в гостиную. Сейчас он со вздохом вытянул ноги на диване. Здорово устал — от бешеной схватки с самим собой в клубе, от возлияний, более долгих и обильных, чем обычно, от жестокого решения Эрин. Но более всего — от чувства вины. Он был обязан поддержать Руби. Сбросив туфли, Роберт натянул меховой плед на непривычно уставшее тело. Здоровый и сильный мужчина, он гордился своей отличной формой и способностью с легкостью переносить напряженные матчи в клубе и длительные тренировки в бассейне. Своих сорока без малого он не ощущал, а в спальне, раздеваясь по вечерам, с удовольствием ловил на себе одобрительный взгляд Эрин. Но сегодня, с утра ошарашенный необъяснимым поведением жены, Роберт почувствовал себя на добрый десяток лет старше. В который раз за день он представил себе лицо Руби в тот миг, когда Эрин сообщила ей, что перехода в Грейвуд-колледж не будет. Он оказался не готов к тому состоянию, в котором обнаружил Руби. Роберт любил падчерицу не меньше, чем ее мать, — временами даже сильнее. Сейчас — сильнее. Выступать в роли отца, не будучи им в действительности, — с более сложной задачей он в жизни не сталкивался. Если бы Руби была ему родной, он давным-давно остановил бы это безобразие. Эрин не получила бы даже малейшего шанса исковеркать судьбу дочери. Удастся ли ему хоть когда-нибудь ощутить себя настоящим отцом?

Должно быть, Роберт задремал, однако стоило щелкнуть замку входной двери, как он вздрогнул, сел и взъерошил волосы, собираясь с мыслями. Эрин остановилась в коридоре, на полпути к гостиной, но Роберт видел, несмотря на сумрак, что она промокла до нитки. Она подняла руку, чтобы включить свет, другая была занята букетом; Эрин держала цветы за длинные стебли, и яркие влажные головки едва не касались пола.

— Для Руби, — бесцветным голосом произнесла она, переворачивая букет, с которого посыпались дождевые капли.

— Отлично. Этим мы, конечно, все исправим. — Роберт резко поднялся, прошел в кухню и шваркнул крышкой от чайника по рабочему столу. — Чашечку кофе? Полагаю, этим мы тоже все исправим?

Эрин прошла вслед за ним. Роберт вдохнул аромат дождя и летних цветов и услышал из-за спины:

— Я ей не сказала.

Роберт, с банкой кофе в руке, медленно развернулся и уставился на жену. Ее пшеничные волосы, намокнув, приобрели оттенок старинной меди, под глазами растеклись полукружья туши. Веки припухли — она плакала. Роберт сыпанул по ложке гранулированного кофе в чашки и залил едва теплой водой.

— Я ей не сказала… — повторила Эрин. — Она уже знала.