Сон в красном тереме. Т. 3. Гл. LXXXI — СХХ. - Цао Сюэцинь. Страница 30

— Ну что, сестрица, играешь на цине? — неожиданно спросил Баоюй.

— Нет, — отвечала девушка. — С утра до вечера пишу, руки совсем одеревенели. Где уж тут играть?!

— Не огорчайся, — промолвил Баоюй. — Цинь, конечно, инструмент благородный, но привлекательного в нем мало. Никогда не слышал, чтобы игра на цине принесла кому-нибудь богатство и долголетие, она только навевает печаль и горестные думы. А как трудно разобрать ноты, сколько надо потратить на это сил! У тебя и без того здоровье слабое, так что избегай лучше лишних хлопот.

Дайюй рассмеялась.

— Это он и есть? — спросил Баоюй, указывая на висевший на стене цинь. — А почему такой маленький?

— Не такой уж он маленький, — с улыбкой возразила Дайюй. — Я в детстве немного училась играть, и этот цинь приспособили нарочно для меня, с большим мне бы не управиться. Сделан он не из сухого тунга, как это бывает обычно, но так искусно, что звук удивительно приятный. Цинь этот старинный. Посмотри, сколько на нем трещинок! Как волосков в бычьем хвосте. Словом, инструмент хороший.

— А новых стихов не сочинила?

— С тех пор как появилось наше поэтическое общество, я почти не занимаюсь стихами, — отвечала Дайюй.

— Не обманывай, — засмеялся Баоюй. — Сам слышал, как ты пробовала положить на музыку вот эти строки:

Мелодия показалась мне необыкновенно чистой и красивой. Ну что, правду я говорю?

— Как мог ты услышать? — удивилась Дайюй.

— Я как раз возвращался домой с террасы Ветра в зарослях осоки, когда услышал прекрасную мелодию. Постоял немного и ушел — не захотел мешать. Ты мне только скажи: почему мелодия, ровная и спокойная в начале, стала к концу заунывной?

— Мелодия зависит от настроения, — объяснила Дайюй. — Меняется настроение, меняется и мелодия: здесь нет твердо установленных правил.

— Вот как! — произнес Баоюй. — Жаль, что я не разбираюсь в музыке! Выходит, я слушал напрасно!

— С древности и до наших дней редко встречаются люди, способные определить по игре состояние души играющего, — улыбнулась Дайюй.

Баоюй понял, что сказал лишнее, и умолк, не желая огорчать Дайюй. Так хотелось излить душу, но он не в силах был произнести ни слова. Дайюй тоже молчала, жалея о сказанном — слова вырвались сами собой, и Баоюй мог обидеться за чрезмерную холодность.

Баоюй же, опасаясь, что Дайюй истолковала его слова превратно, с улыбкой промолвил:

— Ладно, сестрица, пойду навещу третью сестру Таньчунь.

— Передай ей от меня поклон, — попросила девушка и, проводив Баоюя, задумалась: «Чего-то Баоюй недоговаривает; он то пылок, то холоден. Не пойму, в чем дело!»

Тут пришла Цзыцзюань и спросила:

— Вы больше не будете писать, барышня? Тогда я уберу кисть и тушечницу!

— Убери, — ответила Дайюй, прошла во внутренние покои, легла и снова задумалась.

— Может, выпьете чаю, барышня? — снова послышался голос Цзыцзюань.

— Не хочется. Я полежу, а ты занимайся своими делами!

Цзыцзюань вышла в прихожую и вдруг заметила Сюэянь, та тоже сидела задумавшись.

— И тебя что-то тревожит? — спросила Цзыцзюань.

— Не шуми, сестра, — ответила Сюэянь, вздрогнув от неожиданности. — Я нынче кое-что слышала, сейчас расскажу. Только смотри — никому ни слова!

Поджав губы, она кивнула на дверь, ведущую во внутренние покои, и сделала знак Цзыцзюань выйти.

На террасе Сюэянь тихо спросила:

— Ты слышала, сестра, что Баоюй помолвлен?

— Не может быть! — Цзыцзюань даже вздрогнула.

— Ну что ты говоришь! — вспыхнула Сюэянь. — Все, кроме нас, давно знают!

— Кто тебе сказал?

— Шишу. Говорит, будто невеста и богатая и красивая и способности у нее незаурядные. Дочь какого-то правителя.

В этот момент из комнаты послышался кашель. Опасаясь, как бы Дайюй не вышла и не услышала разговор, Цзыцзюань дернула Сюэянь за рукав, велев замолчать, а сама заглянула в комнату. Там было тихо, и девушка снова обернулась к подруге.

— Как же это Шишу тебе рассказала? — спросила она.

— Неужели не помнишь? Позавчера наша барышня послала меня к третьей барышне Таньчунь, но той дома не оказалось, была только Шишу. Мы с ней разговорились. Я мимоходом сказала, что второй господин Баоюй чересчур избалован, а она отвечает: «Что правда, то правда. Только и умеет, что играть да дурачиться! Как дитя малое, а ведь уже помолвлен!» Я спросила, было ли обручение, она ответила, что было, что сватом выступал какой-то господин Ван, родственник господ из восточного дворца Нинго, поэтому справок о невесте наводить не стали, сразу и сговорились.

«Странно!» — подумала Цзыцзюань и спросила:

— Почему же у нас в доме никто об этом не говорит?

— Таков наказ старой госпожи. Она боится, как бы Баоюй глупостей не натворил, если узнает… Шишу предупредила меня, чтобы никому ни слова. Если узнают, всем будет ясно, что это я проболталась.

Снова кивнув на дверь, ведущую во внутренние покои, она продолжала:

— Барышне я ничего не сказала, а тебя обманывать не хочу.

— Барышня вернулась! Наливайте чай! — вдруг прокричал попугай в клетке.

Девушки испуганно обернулись и пошли в комнату. Дайюй, тяжело дыша, сидела на стуле. Цзыцзюань принялась с ней болтать, чтобы немного развлечь, но Дайюй сердито сказала:

— Никого не дозовешься! Где вы были?

Она легла на кан и велела опустить полог. Цзыцзюань и Сюэянь вышли из комнаты, так и не узнав, слышала ли их разговор Дайюй.

Дайюй слышала, но не все поняла. Ее словно бросили в бушующее море, она подумала, что сбывается ее недавний сон, что, как говорится, на нее обрушились тысяча печалей и десять тысяч терзаний. Уж лучше умереть, чем стать свидетельницей крушения своей заветной мечты. Да и чего могла ждать она, сирота? Теперь она знает, что делать. День ото дня она будет подтачивать свое здоровье, чтобы через полгода, самое большее через год навсегда покинуть этот бренный мир.

Дайюй легла и притворилась спящей. Она не стала надевать теплую одежду, укрываться одеялом. Служанки то и дело заглядывали в комнату узнать, не нужно ли чего-нибудь, но Дайюй лежала не шевелясь, и девушки не стали ее тревожить. В этот вечер Дайюй не ужинала.

Когда настало время зажигать лампы, Цзыцзюань заглянула за полог, увидела, что одеяло лежит у барышни в ногах, и осторожно ее укрыла. Дайюй продолжала неподвижно лежать, но как только служанка отошла, снова сбросила одеяло.

Цзыцзюань между тем допытывалась у Сюэянь:

— Ты уверена, что все, о чем ты мне рассказывала, правда?

— Еще бы! — отвечала Сюэянь.

— А от кого узнала Шишу?

— От Сяохун.

— Боюсь, барышня слышала наш разговор, — покачала головой Цзыцзюань. — Видишь, какая она грустная! Лучше молчать об этом деле.

Поговорив еще немного, девушки собрались спать. Цзыцзюань снова зашла к Дайюй и снова ее укрыла. О том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем.

На следующий день Дайюй проснулась рано, но не стала никого звать и, убитая горем, сидела на постели.

Цзыцзюань встревожилась:

— Что это вы, барышня, так рано проснулись?

— Легла рано, вот и проснулась, — бросила Дайюй.

Цзыцзюань разбудила Сюэянь, и они стали помогать Дайюй приводить себя в порядок. Дайюй невидящими глазами глядела в зеркало, но вдруг по щекам ее покатились слезы-жемчужины, омочив платочек.

Поистине:

Цзыцзюань не посмела утешать барышню, боясь навлечь на себя гнев. Когда утренний туалет был закончен, Дайюй с мокрыми от слез глазами посидела еще немного и приказала Цзыцзюань: