Век чудес - Уокер Карен Томпсон. Страница 14

— Немножко занималась, — возразила я.

Так всегда начинались мои уроки. Возможно, если бы я знала, что сидеть на этой скамейке мне осталось всего пару раз, то проявила бы больше усердия.

— Как ты собираешься достичь мастерства, если совсем не работаешь?

Один из зябликов пискнул из своего угла. Вообще, они чаще кричали, чем пели, а их чириканье напоминало поскрипывание ржавых петель.

Поначалу правительство с неохотой связывало птичий мор с замедлением. Они считали, что общая природа этих двух феноменов неочевидна. Эксперты склонялись к тому, что причиной был уже знакомый птичий грипп, всемирная пандемия. Но тесты дали отрицательные результаты по всем известным показателям.

Мы, простые люди, не нуждались ни в каких доказательствах. Мы не верили в поддельные взаимосвязи и отрицали случайности. Мы чувствовали, что птицы умирают от замедления, но никто не знал причин ни того, ни другого.

— Сейчас надо заниматься больше, чем когда-либо, — сказала Сильвия, мягко выпрямляя рукой мою спину. Я на уроке всегда сутулилась. — Искусство процветает в смутные времена.

Я не очень любила фортепьяно, но мне ужасно нравились и сама Сильвия, и ее дом. Снаружи он выглядел так же, как наш, но внутри я будто попадала в другой мир: вместо ковров — полы из твердой древесины, в каждом углу — пышные лиственные растения. Сильвия не доверяла химии и кондиционерам. В ее доме царил запах чая, птичьего корма и ладана.

— Я сыграю еще раз, — сказала она. — Закрой глаза и постарайся запомнить, как это должно звучать.

Она задала ритм метроному, и его удары потекли мерным потоком. Мне никак не удавалось подстроиться под этот чистый ровный перестук.

Сильвия начала играть.

Я старалась слушать, но не могла сосредоточиться. Меня беспокоили зяблики. Они вели себя тише обычного и казались какими-то осунувшимися. Сильвия назвала их музыкальными терминами. Первый, Форте, раскачивался на жердочке, неуверенно держась за нее мозолистыми желтыми лапками. Второй, малыш Адажио, бродил по газете на полу клетки.

Пессимисты считали череду птичьих смертей еще одним предвестием Судного дня. Утром я видела по телевизору грузного евангелиста, который рассуждал на эту тему. По его мнению, мор был Господней карой, которая рано или поздно перекинется на людей.

— Ты не закрыла глаза, — сказала Сильвия. Она искренне удивлялась всякий раз, когда я ее разочаровывала. В этом, в частности, заключался секрет ее обаяния.

— Прости, — ответила я.

Она заметила, что я разглядываю клетку.

— Не переживай, эпидемия для ручных птиц не опасна. Она распространяется только среди тех, кто живет на воле.

На тот момент это было правдой, хотя птицеводам рекомендовали почаще осматривать своих питомцев на предмет появления подозрительных симптомов.

Кто-то говорил о колебаниях силы земного притяжения, которые влияли на чувство равновесия птиц и мешали им управлять полетом. Кто-то видел корень зла в нарушении суточных ритмов: птицы не могли понять, почему длина дней и ночей подверглась изменениям, и это влекло за собой искажения их метаболизма. Бедняги больше не знали, когда надо есть, а когда — спать. Сбитые с толку, они подолгу голодали и бодрствовали, что понижало их внимательность.

Настоящие знатоки птиц — орнитологи — хранили молчание. Время для выводов еще не пришло.

— Все в порядке, — успокоила меня Сильвия. — Правда, ребята?

Зяблики затихли. Слышался только шорох крошечных коготков, протыкающих газету.

Однажды, за несколько лет до начала замедления, что-то похожее произошло с пчелами. Миллионы пчел погибли. Люди находили пустые, по непонятным причинам брошенные улья. Целые пчелиные колонии просто растворились в воздухе. И никто так и не смог объяснить, отчего это произошло.

— Знаешь, что я думаю? — спросила Сильвия.

У нее были серьезные темные глаза, которые она никогда не подкрашивала, и гладкая смуглая кожа. Веснушки на ее руках и ногах напоминали мне хлебные крошки, утонувшие в молоке.

— Я думаю, что замедление Земли — последняя надежда на спасение для птиц. Мы долгие годы отравляли планету и ее обитателей. И теперь начинаем расплачиваться.

Я уже слышала похожую версию по телевизору: причиной птичьего мора явились наши упорно повторяемые ошибки — применение пестицидов, загрязнение окружающей среды, климатические изменения, кислотные дожди, облучение от радиовышек. Кто-то говорил, что замедление повлияло на природное равновесие и птицы стали более уязвимыми ко всем тем искусственно созданным трудностям, с которыми они успешно справлялись в течение многих лет.

— Гармония планеты уже давно нарушена. Происходящее сейчас — просто способ восстановить изначальное положение вещей, — продолжила Сильвия. Она сама выращивала пшеницу в теплице, а потом в домашних условиях выжимала из нее сок. — Нам нужно просто довериться процессу, дать Земле возможность руководить нами.

Я не знала, что ответить. В этот момент медленно повернулась дверная ручка, и мое положение стало еще более затруднительным — пришел новый ученик. Я знала, кто это. Сет Морено не разговаривал со мной с самого солнечного затмения.

Над крыльцом зазвенела «музыка ветра» из ракушек, дверь мягко захлопнулась. Сердце участило стук, в висках зашумело. Обычно мы с Сетом встречались на одну-две минуты в коридоре и обменивались лаконичными кивками в знак приветствия.

— Я не знал, во сколько точно приходить… из-за часов, да и вообще, — сказал он.

Деревянный пол поскрипывал под его кроссовками. Сет встряхнул головой, откидывая с глаз растрепанную челку. Волосы у него еще не просохли после душа, — я знала, что перед этим он ходил на футбольную тренировку.

Дедушкины ореховые часы в гостиной показывали бессмысленное время — десять часов — хотя уже наступила вторая половина дня.

— Вот и пришел наугад, — продолжил Сет, перекладывая нотные тетради из одной руки в другую.

— Хорошо, нам как раз осталось несколько минут, — ответила Сильвия.

Сет присел в потертое кожаное кресло около птичьей клетки. Комнатный папоротник, прикрепленный к потолку сеткой из макраме, спускался ему прямо на голову. Возможно, я уже подзабыла какие-то детали интерьера, но стоит мне закрыть глаза, как вся обстановка дома оживает в памяти так ясно, будто зафиксирована в протоколе с места преступления.

Сильвия прокашлялась, и мы вернулись к уроку.

— Еще раз прогоним «К Элизе», — сказала она, снова запуская метроном.

Я успела сыграть несколько первых нот, и тут зазвонил телефон на кухне. Сильвия хотела его проигнорировать, по телефон упорствовал. Шум растревожил зябликов, они заволновались и защебетали в клетке. Сильвия поднялась, чтобы взять трубку, но сработавший автоответчик уже разнес по всему дому скрипучие звуки мужского голоса.

Сильвия отключила автоответчик, кажется уже поняв, кто находится на том конце провода.

— У меня урок, ты забыл? — сказала она в трубку с некоторой досадой, но чувствовалось, что на самом деле она довольна и смущена.

Лицо у нее сразу помолодело. Ей было тогда около сорока.

Я никогда не видела ее в обществе мужчин и теперь вообразила, как какой-нибудь запыленный бородатый путешественник с «конским хвостом» звонит ей по мобильному из джипа или пикапа.

Сильвия, придерживая телефон плечом, махнула нам с Сетом, давая понять, что скоро освободится. Затем она побежала по лестнице на второй этаж, плотно прижав трубку к уху. Подол белого льняного платья развевался вокруг ее ног.

Мы с Сетом остались в гостиной одни, и оба замерли. Он перебирал на коленях нотные тетради, нарочно шурша страницами. Я сидела на скамейке перед фортепьяно и рассматривала клавиши, не решаясь обернуться в его сторону.

Затем Сет выудил из кармана мобильный и принялся играть в какую-то игру. Доносящаяся из телефона электронная мелодия напомнила мне звуки далекого карнавала. Я представила, что он так же коротает время в больницах, пока врачи оперируют его маму или делают ей инъекции.