Протоколы колдуна Стоменова часть I - Ценев Вит. Страница 10

— А тринадцать?

Фрейд рассматривает содержимое бутылки, словно прикидывая, хватит ему этого или нет.

— У древних евреев число тринадцать и слово «смерть» писались одним знаком.

Я понимающе киваю головой.

— Фрейд, слушай...

Он любит свое прозвище. Наверное, это ему очень льстит.

— Фрейд, а правда, что когда Сталина из мавзолея выкинули, то золотые пуговицы на кителе поменяли на латунные?

— Есть такое дело, — изрекает он.

Я вижу себя со стороны. Меня бьет озноб. Мне двенадцать лет, я стою у могилы своей мачехи и — плюю, плюю, плюю в ее камень не в силах остановиться. Я пинаю сухие комья земли, и они рассыпаются в пыльные брызги...

Фрейд ушел. Толстая баба за стойкой размазывает разлитый кетчуп... Меня тошнит. Мне страшно. Шестнадцатый день допроса...

Шестнадцатый день допроса (Советы)

Стоменов: — Когда убиваешь человека, Сергей Дмитрич, правильнее всего будет похоронить его по-особенному. Когда человек простой, случайно или намеренно, другого человечка загубил — он его прячет, и чаще всего, как вы и без меня прекрасно знаете, — земле его предает. Схоронить так, чтобы ни одна душа живая не узнала, — смотрите, как интересно, Сергей Дмитриевич: вроде бы и спрятал, и похоронил одновременно. Только вот какая оказия выходит — кто-то содеет, да и ума лишится от страха или там от ожидания кары какой-то всемогущей, а кто-то ненависть лютую к покойничку продолжает иметь. Но учил нас Никола: если убить кого хочешь — без лютости душевной делай это, а к помершему тем более злобы не храни. Могилки почитай, в них Сила для нас и хранителям нашим отрада будет. А коли на тот свет спровадил, а схоронить возможности не имеешь — хранителям милость сделай, а милость эта у нас, Смертной Силы Магов, выражается, Сергей Дмитрич, в танце нашем особенном...

Расскажу я тебе баечку одну, а ты сам прикидывай, сказка это али быль. В двадцать втором году, когда я с Николой и Игнатием по Украине бродили, подошел к Михаилу Ивановичу Калинину старичок один седенький, метр с кепкой, по имени Василий. И говорит ему: «Ты, Михайло Иваныч, меня послушай, потому как этот разговор тебе потом сгодится, жизню тебе поберегет. А сказать я тебе хочу вот что: скоро помрет Ленин ваш, Ульянов. Ты не дрыгайся, Михайло, а слухай спокойно. Так вот, схороньте его особенно, как управителей многих древних хоронили, земле его не предавайте, а сладьте избу ему почетную — и Силу получите: кровавую силу, но великую. А для тебя говорю особенно, Михайло, потому что укроет тебя это от смерти случайной». Сказал это Василий Калинину, да и след его простыл. И Михаил Иванович, видимо, не забыл об этой встрече. Ведь неспроста же, Сергей Дмитрич, политбюро еще осенью двадцать третьего обсуждало вопрос о будущем захоронении Ленина. А кто предложил Ульянова на особый манер захоронить? Да Михайло Иванович, кто же еще!.. Он первый эту мысль — НАШУ МЫСЛЬ — высказал,

а Иосиф Виссарионович поддержал ее горячо. И заметь, Дмитрич, товарищи Троцкий, Каменев и Бухарин были против МЫСЛИ НАШЕЙ, считали, что Ленина нужно хоронить по русскому обряду, земле предать... Ну, а теперь кумекай дальше: кто долгожителем партейным сделался — Калинин или Бухарин, ась? (следователь улыбается). Вижу, постигаешь ты меня, Сергей Дмитрич, и это ладно. Слухай еще историю...

В 1973 году один человечишко недалекий приноровил на себя бомбу самодельную, чтобы Ильича, значит, взорвать (следователь кивает). Вышла, однако, оказия в замысле его... Человечишко-то сгинул, а телу Ильичову хоть бы хны. Ни повреждения, ни царапинки, чудеса — да и только. Вот так-то, ребятушки, в смерти Сила великая имеется, только знать о ней надобно — и не сладят с тобой ни умысел, ни случай…

Знаешь, Сергей Дмитриевич, как русский люд говорил раньше: «Покойника не поминайте лихом». Теперь говорят иначе: «Не поминайте лихом», по сути — о себе как о покойнике просят. И ничего худого в этом нет, смертный час не приближается. Уважь смерть чужую — защищенней будешь на свете этом, почитай Мертвых — Сила к тебе придет, могущество великое... Не отнимай у мертвого того, что положено ему, никогда не мути мир иной, мертвый мир, кровью и жаждою зальют они землю нашу. Потеряли вы в Сталина веру — и выкинули его из пристанища его. Крадучись делали, суда живых людишек боялись — а надо б мертвых страшиться… Пуговицы золотые с кителя срезали, на простые блескучие поменяли — зачем, Сергей Дмитрич? Никола нам всегда говорил: «Положена с покойничком рубаха добрая — и пускай навечно с ним останется, а положены злата и каменья разные — тем паче с ним всегда должны быть».

Следователь: — Скажи, Андрей Николаевич, — вот могилами ты пугать горазд, жизни человека лишить можешь — знаю, верю, а вот другое мне интересно: польза есть от тебя и магии твоей людям другим, во сто крат тебя более духом слабых, силы магической не имеющих, а?

Стоменов: — Ишь, заговорил как... Никак вид на меня имеешь? Умыслы твои чую, только, Дмитрич, ты меня сейчас не искушай, так как не время еще. Никола нас как поучал — человечка другого Человеком сделать, Силу ему дать, от хвори избавить нехитра наука, много мастеров найдется, а вот Силу его отнять, жизни лишить, своей жизни торжество предоставить — трудна наука сия, опасна, не каждый ее одолеет. Смогешь сгубить — смогешь и спасти, коли нужда такая будет. Со смертью сдружишься — жизнь посеять сможешь. По деревням проедь, Дмитрич, много старух ты найдешь, которые кровь заговорить смогут, чтобы течь перестала, да не найдешь таких, что слово шепнут — и кровью изойдешь ты. Вон видишь писаку нашего — он на головку слабоват будет, я лишь мизинцем пошевелю, а кровь отовсюду пойдет у него — чрез нос, глаз, ухо и рот... Не-е, ты, сынок, успокойся, не вздрагивай, это я для образности сказал, в смерти твоей нет мне проку. Но на головку слаб он, Сергей Дмитрич. Вот таков ответ тебе будет. И говорю я тебе правду истинную, потому как врать мне без надобности…

Вот какая интересная вещь получается: есть закон такой магический, который ведает, что многие или все предметы, находившиеся в контакте, продолжают взаимодействовать после разделения. Закон этот славу дурную имеет, так как пользуются им исключительно для того, чтобы человека портить или здоровья его лишить, а то и жизни. Почему — неведомо мне, Сергей Дмитриевич, посему как наша правда будет — если вещица с человеком соприкоснулась, то, вещицу эту используя особенно, можно не только болезнь ему причинить, но и от хвори поправить; можно не только жизнь забрать, но и сохранять ее надежно, как оберег иногда сильный хранит. Никола нам глаза раскрывал на все на свете, слепы мы были, как котята народившиеся... Вишь, Сергей Дмитрич, я все еще на вопрос твой ответ даю. Утерял ты заколку свою галстучную — я, ее пользуя, силу имею кровь твою спортить необратимо иль, напротив, печени твоей послабление дать серьезное. Это для нас баловство будет, дело нехитрое. А вот если слушаешь меня внимательно, интерес имеешь, расскажу я тебе о принадлежностях людских, в Смертной магии особенную Силу имеющих.

Если далек человек от тебя, в тысяче верст расположен, а тебе иль помочь ему надобно, иль жизнь его забрать — обратись к хранителям своим, чтобы сказали они тебе точную дату рождения человека этого. Если баба это мужняя, с фамилией чужой — узнать надобно, как по родителям она называлась. Еще хранитель сказать тебе может, как кликали человечка этого, прозвище его или имя ласковое. Этого достаточно будет, чтобы Силу над ним возыметь на веки вечные. Ну а если близок человечишко — многое из потреба его годным будет: перво-наперво волос его, состриженный или оброненный, ногти стриженые, зуб утерянный, кровь истекшую. Потом человечишко исходит — платочек ему дай свой оприходовать, а затем прибереги — власть ты над человеком этим обрел. У мужика еще, ясно дело, семя, а у бабы — выделения ее кровавые. А если кушаешь с человечком нужным — хлебушек, им кусанный, но не доеденный, прибери или тот кус, которым поперхнулся он опрометчиво, — уже в этом кусе смерть его содержится.