История с кладбищем - Гейман Нил. Страница 13

— Теперь, — сказал зверь — мисс Лупеску, — держись крепче.

И побежал.

— Мы к стене могил?

— К упырьей двери? Вот ещё! Я пёс Господень и хожу что в ад, что из ада своим путём.

Зверь ускорил бег.

Встала большая луна. Потом меньшая, цвета сырной плесени. Потом к ним присоединилась третья, алая, как рубин. Серая волчица мерным шагом бежала под их светом по пустыне. У полуразрушенной глиняной постройки, похожей на огромный улей, она остановилась. Рядом из скалы вытекал ручеёк, с журчанием падал в крошечную лужицу и уходил в песок. Волчица опустила голову и стала лакать воду. Никт сложил ладони ковшиком и напился дюжиной мелких глотков.

— Здесь граница, — сказала мисс Лупеску, и Никт поднял глаза.

Три луны исчезли. Теперь мальчик видел Млечный путь, да так ярко, как никогда в жизни: сияющий саван поперёк полного звёзд небосвода.

— Как красиво!

— Когда вернёмся домой, — сказала мисс Лупеску, — я научу тебя названиям звёзд и созвездий.

— Было бы здорово, — признался Никт.

Мальчик опять вскарабкался на огромную серую спину, уткнулся носом в мех и крепко вцепился в него руками. Ему показалось, что не прошло и двух мгновений, как он оказался на кладбище. Неловко, как обычная женщина — шестилетнего мальчика, мисс Лупеску понесла его к гробнице Оуэнсов.

— Он повредил щиколотку, — сказала мисс Лупеску.

— Бедняжка! — Миссис Оуэнс забрала у неё приёмного сына и стала укачивать в своих заботливых, хоть и бестелесных руках. — Не могу сказать, что я не тревожилась. Я очень тревожилась! Но главное, он снова с нами.

А потом Никту стало совсем хорошо — под землёй, в уютном домике, на своей подушке, — и он уступил усталости и темноте.

Лодыжка у Никта покраснела и распухла. После осмотра доктор Трефузис (1870–1936, «Да восстанет он к вящей славе!») объявил, что это всего лишь растяжение, Мисс Лупеску принесла из аптеки эластичный бинт, а Иосия Уордингтон, баронет, которого похоронили вместе с его любимой эбеновой тростью, решительно вручил её Никту на временное пользование. Мальчик наигрался с тростью на славу, притворяясь дряхлым столетним дедом.

Прихрамывая, Никт поднялся на холм и достал из-под камня сложенный лист бумаги с фиолетовыми чернилами.

Эти слова, написанные печатными буквами, были первым пунктом в списке.

«Те, кого люди прозвали оборотнями или ликантропами, называют себя псами Господними, поскольку считают свою трансформацию даром Создателя и платят Ему упорством, с которым преследуют преступников до самых Адовых врат». Никт кивнул: не только преступников.

Он внимательно прочёл остальное, стараясь получше всё запомнить, а потом спустился в часовню. Там его ждала мисс Лупеску с маленьким мясным пирогом, большим пакетом жареного картофеля и новой порцией фиолетовых списков.

Они ели картошку вместе, и пару раз мисс Лупеску даже улыбнулась.

Сайлес вернулся в конце месяца. Чёрный саквояж он держал в левой руке, а правую прижимал к боку. Но это был всё тот же Сайлес, и Никт ему страшно обрадовался — и ещё больше обрадовался, получив Подарок: крошечную копию моста «Золотые ворота» в Сан-Франциско.

Была почти полночь, хотя не совсем стемнело. Они втроём сидели на вершине холма; внизу мерцали городские огни.

— Полагаю, в моё отсутствие всё было спокойно, — произнёс Сайлес.

— Я много чему научился! — похвастал Никт и, не выпуская из рук моста, указал в ночное небо. — Вон там Орион-Охотник с поясом из трёх звёзд. А это созвездие Тельца.

— Молодец, — похвалил его Сайлес.

— А ты? — спросил Никт. — Ты узнал то, зачем ездил?

— Вполне, — ответил Сайлес, но продолжать не стал.

— Я тоже, — строгим голосом сказала мисс Лупеску. — Я тоже кое-чему научилась.

— Это хорошо, — сказал Сайлес В кроне дуба ухнула сова. — До меня дошли слухи, что две недели назад вы побывали там, куда мне путь заказан. В таких случаях я бы посоветовал вести себя осторожнее. Впрочем, у упырей, как известно, короткая память.

Никт сказал:

— Ничего страшного не было! Мисс Лупеску за мной присматривала. Мне ничего не грозило.

Мисс Лупеску посмотрела на Никта, и её глаза блеснули. Она повернулась к Сайлесу.

— Мне ещё есть чему поучиться, — заявила она. — Быть может, в следующем году я вернусь, тоже в середине лета, и дам мальчику пару уроков.

Сайлес покосился на мисс Лупеску, едва заметно приподняв бровь. Потом перевёл взгляд на Никта.

— Было бы здорово, — сказал Никт.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

НАДГРОБИЕ ДЛЯ ВЕДЬМЫ

се знали, что на краю кладбища похоронена ведьма. Сколько Никт себя помнил, миссис Оуэнс запрещала ему ходить туда.

— Почему? — спрашивал он.

— Не дело живым мальчикам там слоняться, — отвечала миссис Оуэнс. — Там страшенная сырость. Считай, болото. А ну как простудишься!

Мистер Оуэнс, как человек более уклончивый и менее изобретательный, говорил просто:

— Это дурное место.

С запада кладбище кончалось под старой яблоней. За ржавой железной оградой из прутьев с навершиями, как у копий, виднелся пустырь, заросший крапивой, сорняками и колючками. Никт, мальчик вообще-то послушный, туда не ходил, но частенько просовывал голову меж прутьев ограды и смотрел на зелень и груды палых листьев. Он чувствовал, что ему не всё рассказали, и злился.

Никт поднялся к часовне у кладбищенских ворот и стал ждать темноты. Когда серые сумерки пофиолетовели, в шпиле часовни раздался шорох, будто расправили плотный бархат. Из колокольни явился Сайлес — там он обычно спал, — и спустился по стене вниз головой.

— Что в дальнем конце кладбища? — спросил Никт. — За «Гаррисоном Вествудом, пекарем сего прихода, и его супругами Мэрион и Джоан»?

— А что? — Опекун бледными, как слоновая кость, пальцами стряхнул пылинку с чёрного костюма.

Никт пожал плечами.

— Да так, интересно.

— Там неосвящённая земля. Понимаешь, что это значит?

— Не совсем.

Сайлес прошёл по дорожке, не встревожив ни одного упавшего листа, и присел на скамью рядом с Никтом.

— Некоторые, — произнёс он бархатистым голосом. — верят, что вся земля священна. Была священной до того, как явились мы, и останется такой после нас. Однако здесь, в твоей стране, принято освящать — то есть благословлять — церкви и участки, отведённые для захоронения. Рядом с освящённой землёй оставляли кусочек неосвящённой, так называемую «землю горшечника». Там хоронили преступников, самоубийц и тех, кто не принадлежит к истинной вере.

— Значит, по ту сторону забора похоронены плохие люди?

Сайлес приподнял идеально очерченную бровь.

— Хм-м? Отнюдь! Дай подумаю… Давно я там не бывал. Не припомню таких уж плохих экземпляров. Не забывай, что раньше вешали за кражу шиллинга. К тому же всегда были люди, которым жизнь кажется настолько невыносимой, что они видят лишь одно решение: ускорить свой переход на новый уровень существования.

— То есть они себя убивают? — спросил Никт. Любознательный и большеглазый, для своих восьми лет он был весьма неглуп.

— Именно так.

— И это им помогает? Они делаются счастливее после смерти?

— Иногда. Чаще — нет. Они как те люди, которые думают, что будут счастливы, если переедут в другое место, а потом оказывается: куда бы ты ни поехал, ты берёшь с собой себя. Если ты понимаешь, о чём я.

— Ну, вроде, — сказал Никт.

Сайлес взъерошил мальчику волосы.

Никт спросил:

— А как же ведьма?

— Да-да, ведьма… Там зарыты самоубийцы, преступники и ведьмы. Умершие без исповеди. — Он встал над скамьёй полуночной тенью. — Заболтался я с тобой и про завтрак совсем забыл. А тебе пора на уроки. — В сумерках кладбища раздался тихий хлопок, мелькнула бархатная чернота, и Сайлес исчез.