Дневник свекрови - Метлицкая Мария. Страница 21

У моей подруги Соньки первый муж был немец. Западный. Звали его Олаф Шульц. И первая Сонькина свекровь тоже, что, впрочем, вполне закономерно, была немкой.

Олаф и Сонька познакомились в Питере, на экскурсии. Случилась любовь. Олаф был рыжий, с рыжими бровями и ресницами, высоченный и довольно полный, добродушный и простоватый. Моя мама называла его «айсбан» – «свиная ножка». Поженились в Грибоедовском Дворце бракосочетания, не без проблем и волокиты. Сонька оформила все бумаги, и они поехали в Мюнхен. Сонька нервничала и везла свекрови кучу подарков: черную икру – один килограмм; мельхиоровые ложки – двенадцать штук; льняные полотенца и скатерть, а также самовар «петух» и гжельскую вазу. Все, что удалось достать с невероятным трудом.

Подъехали к двухэтажному каменному дому, стоящему в глубине густого фруктового сада. Встречать их никто не вышел. Сонька шла по дорожке, выложенной цветной плиткой, и вдыхала аромат разноцветных флоксов. На пороге появилась маленькая и сухонькая рыжеволосая женщина. Она заговорила резким голосом с сыном, при этом совершенно игнорируя его спутницу. Потом она повернулась и пошла в дом.

«Негостеприимно как-то», – подумала Сонька.

Свекровь уже сидела в кресле-качалке и вышивала на пяльцах. Сонька знала немецкий в объеме школьной программы. Она подошла к мамаше Олафа и протянула руку.

Рыжая тетка подняла на нее глаза, прищурила их и по-русски сказала:

– Ке-дже-би – это плёхо!

– Еще как! – согласилась Сонька.

Обедом их не накормили, свекруха продолжала вышивать райских птиц.

Олаф деловито пошуровал в холодильнике и заказал по телефону пиццу.

Пиццу доставили через пятнадцать минут. Горячую, разумеется. И такую вкусную, что Сонька моментально забыла про свекровь.

Потом они разобрали вещи, и Сонька отнесла в гостиную подарки. Свекровь головы не повернула.

Олаф пожал плечами и растерянно улыбнулся. Потом они поехали в центр. Гуляли по городу, заходили в костелы, пили кофе с яблочным штруделем. Сонька стонала от восторга. Далее купили ей две пары туфель и красный лаковый плащ.

«Наплевать на свекровь», – оптимистично подумала Сонька. Главное – они с Олафом и их любовь. И еще все прекрасное, что их окружает, – город, цветы, магазины, красивые машины.

Это были сильные впечатления после голодной и темной Москвы. Сонька купила свекрови букет ромашек и два пирожных. Когда они пришли домой, фрау Шульц уже спала. Сонькины подарки лежали там, где она их положила. Олаф поставил ромашки в вазу, и они пошли спать.

– Так будет всегда? – поинтересовалась не слишком любопытная Сонька.

Олаф сказал, что завтра они переедут в его квартиру. Сонька не знала, что у Олафа есть своя квартира, и это ее совсем не огорчило.

Они проснулись поздно. Сонька вышла на веранду, увитую плющом, и сладко потянулась. Фрау Шульц стояла в саду. В позе огородника с тяпкой в руке. Сонька с ней поздоровалась. Свекровь повернулась к ней костлявым задом.

Сонька пожала плечами и пошла варить кофе.

«Жизнь ты мне не испортишь, старая рыжая курва. Просто не имеешь права!» – подумала она, намазывая толстым слоем черной икры свежий и хрустящий багет.

В тот же день они переехали в квартиру. Слава богу, жилищный вопрос в Германии стоял менее остро, чем в СССР. Квартира была маленькая, запущенная, холостяцкая. Прибирались вдвоем – равенство полов. Сонька это оценила. Еще один плюс к иностранному мужу. Потом пошли в магазин. Купили новые занавески и посуду. Вечером налили пива и плюхнулись на диван. Сонька была абсолютно уверена, что выиграла счастливый лотерейный билет.

Но жизнь, как известно, везде жизнь. И даже в раю бывают дождливые дни.

Олаф оказался бездельником, привыкшим жить на мамашины деньги. Мамаша его, надо сказать, была женщиной не просто не бедной, а очень даже состоятельной. В наследство от родителей ей досталась небольшая, но очень прибыльная кожевенная фабрика.

Папаша Олафа тоже был бездельник и прожигатель жизни. Собственно, сын пошел в него. Но папаша довольно рано преставился. Посему ему не удалось окончательно спустить все капиталы жены.

Фрау Шульц сына обожала. Рыжий, кабанообразный Олаф ни в чем не ведал отказа.

Но вот содержать еще и его жену, тем паче из страшного Советского Союза, в ее планы не входило.

Маман просто перестала сына субсидировать. Поставила ему жесткие условия: или деньги и все прилагающиеся к ним удовольствия плюс хорошая немецкая, с капиталом, жена, или – пучеглазая Сонька, похожая на молодого вороненка.

Олаф гордо отказался от дотаций. Сказал, что начнет зарабатывать сам. Мамаша только посмеялась. Она примерно знала, сколько продержится на одной «любви» ее отпрыск.

Ошиблась она на пару месяцев, не больше.

Сначала Олаф оформил пособие по безработице. Соньке оно не полагалось. Еле хватало на пиво и яйца с хлебом. Сонька устроиться на работу не могла. По понятным причинам. Нет гражданства и практически нет языка.

Немного помогали Сонькины родители. Но это были капли в море. За квартиру, кстати, полагалось немало платить. Ситуация была на грани катастрофы. Сонька понимала, что возвращаться с таким муженьком в Москву и сажать его на шею своим бедным родителям – тоже не выход. Но через полгода пособие платить перестали, и пришлось переехать к рыжей и злобной фрау Шульц.

Когда на ужин подавалась свинина, фрау Шульц с милой улыбкой интересовалась, позволяет ли Соньке есть свинину ее вероисповедание. Несмотря на то, что Сонькина фамилия Рабинович и отчество Исааковна, к тому, что имела в виду ее свекровь, она не имела никакого отношения. Какое вероисповедание было у советских людей? У дяди Изи, пламенного борца с царизмом? Или Сонькиного отца, Исаака Абрамовича, истинно и свято верующего в социалистические идеалы и вступившего в коммунистическую партию еще в институте? Естественно, никакой кашрут (правила приготовления еды у верующих иудеев, где много сложностей и точно нет свинины) в их семье не соблюдали. Сонькин отец родом с Украины, из Бердичева. Когда он рос, евреи в основном уже вовсю ели хохляцкое сало. Нежное, домашнее, с бордовыми прожилками мяса. Не ел только дед маленького Исаака, будущего Сонькиного отца. Он сидел в своем кресле в черной бархатной ермолке и плакал, глядя на отступника сына и маленького внука.

А в советские времена ели все, что могли достать. И колбасу, и свинину. И никто ни о чем не размышлял. Советская власть этого не любила. И очень старалась, чтобы люди поскорее забыли про свои корни.

Фрау Шульц не могла открыто показать свою нелюбовь к евреям. Немцы давно покаялись и попросили у еврейского народа прощение. Но с тем, что плотно сидело в ее душе, она ничего поделать не могла. К тому же ее нелюбовь к евреям подпитывала семейная история.

В конце двадцатых годов ее предок полюбил девушку из богатой еврейской семьи банкира. Он посватался. Девушка обещала подумать. Она была необычайно красива и очень молода. Поклонник – Ганс или Фриц – ждал ее ответа четыре года. А потом она сбежала в Америку со своим возлюбленным. Тоже немцем. К тому же абсолютно нищим. Ее родители не хотели о нем даже слышать. А Ганс или Фриц начал глушить шнапс от горя и тоски. И через полгода, будучи в белой горячке, повесился на конюшне. Понятно, что во всем винили дочь банкира. У них были на то основания.

Когда они садились завтракать или ужинать, Сонькина свекровь садилась напротив и считала за Сонькой куски. Кушать в столовой Сонька перестала. Олаф втихаря носил ей бутерброды в комнату. У Соньки разыгрался гастрит. Началась тошнота, головные боли и сумасшедший пульс. Еще стала подниматься температура. Сонька – дочь врачей. Она понимала, что все это происходит на нервной почве. Решила уехать в Москву, но опасалась, что в таком состоянии до дома просто не доедет. Окочурится по дороге. К врачу она обратиться не могла – ни страховки, ни денег. Когда перестала вставать с кровати, свекровь испугалась или сжалилась и пригласила семейного доктора. Семейный доктор все понял и вставил фрау Шульц по полной. За долгие годы он успел хорошо ее узнать. Она здорово струхнула. Сонька начала принимать витамины и успокоительное. Олаф выжимал свежие соки и кормил Соньку печенкой с кровью. Гемоглобин у нее был ниже границы дозволенного.

Сонька через месяц поднялась. И решила умотать домой. Пиццей, штруделями и сосисками с кислой капустой она уже вполне наелась. Новые туфли и тряпки носить было некуда, и на них никто не обращал внимания. Сонька вспоминала, как она была счастлива в Москве, имея одну пару джинсов и несколько кофточек.

Но дело, конечно, не в этом. Соньке надо было спасать собственную жизнь. К тому же она уже окончательно разочаровалась в своем муже. Что тоже вполне понятно. Сонька попросила свекровь купить ей билет в Москву. Свекровь, не помня себя от счастья, позвонила своему агенту. Конечно, ей хотелось отправить Соньку в тот же вечер. Ну, максимум на следующий день. Но агент сказал, что через десять дней начнется акция и огромные скидки. Свекровь тяжело вздохнула и согласилась. Немецкая расчетливость и рационализм – национальная черта. И она заказала дешевый билет. Сонька объяснилась с мужем. Наверное, в душе он был рад Сонькиному отъезду. Намучился он с ней немало, чувства поостыли и еще очень хотелось покоя и прежней радостной и беспечной жизни, которую мамаша ему обещала наладить – как прежде. Они с Сонькой поплакали, пообнимались и пожелали друг другу удачи и счастья. Еще он купил ей кожаный плащ и двухкассетный магнитофон. Фрау Шульц была на седьмом небе от счастья, сообразив, что дурочка невестка, не зная суровых и справедливых немецких законов, ни на что не претендует. А хочет только одного – поскорее уехать и забыть эту рыжую семейку.

Счастливая фрау посоветовала сыну не скупиться и купить самый лучший плащ из самой тонкой кожи и самый лучший магнитофон.

Сонька тоже была счастлива и считала часы до отъезда. Папе она купила кроссовки, а маме оливковую водолазку из перламутрового трикотажа. Даже мне купила подарок – лифчик и кружевные трусики небесной красоты. Мы такие и в руках-то тогда не держали.

Но тут, как это часто бывает, в их планы вмешалась судьба. За три дня до Сонькиного отъезда ее свекровь сломала шейку бедра. Сделали операцию. Конечно, была сиделка, как же иначе? Через неделю свекровь забрали домой. Соньке почему-то ее стало жаль, и еще она посчитала, что уезжать в такое время как-то не очень удобно. Олаф сдал билет. Свекровь не сопротивлялась. У нее были сильные боли, и ей все было до фонаря. Приходила сиделка на весь день, делала уколы и массаж. Кормила с ложечки. Но больной она категорически не нравилась. Фрау Шульц говорила, что у нее грубые руки и резкие движения. Сиделка ушла в отставку. И Сонька предложила не брать новую. Дескать, все, что нужно, она сумеет сделать сама. Все-таки она была дочкой медиков. И у нее были действительно «легкие» руки. Свекровь была счастлива – уколы Сонька делала безболезненно. Массаж замечательно. Памперсы надевала в три секунды. Судно подкладывала почти незаметно. К тому же она варила вкуснейший бульон и жарила необыкновенные тонкие блинчики.

От себя она Соньку почти не отпускала. Даже спать попросила в ее комнате. Когда Сонька сидела рядом с ней на стуле, Аннегрет, так теперь было велено называть фрау Шульц, что говорило о высочайшей степени доверия и близости, держала ее за руку. А однажды прижалась к Сонькиной руке губами. Обе разревелись.

Однажды Сонька предложила сварить настоящий украинский борщ. Свекровь немного скривилась и сказала, что вряд ли ей понравится вареная свекла с капустой.

Сонька только посмеялась. В субботу она отправилась на фермерский рынок. Купила телячью грудинку с нежными косточками и белыми прожилками молодого жирка. Ну и, конечно, все необходимые овощи – морковь, лук, свеклу, капусту и сладкий перец. Уходя с рынка, приглядела крошечные, с пупырышками, свежие огурчики. Только с грядки. Похожие на наши луховицкие. Прихватила пять килограммов. Плюс кучу укропа, сельдерея, петрушки и молодого чеснока.

Нашла пятилитровую кастрюлю, сварила телячий бульон. Потушила и пережарила овощи. Словом, сварила борщ. Отправила муженька за сметаной. В тарелки меленько-меленько накрошила свежую зелень. И парад-алле! Все от этой вкусноты почти рехнулись. Съели по две тарелки и через пару часов попросили еще. Свекровь позвонила своей соседке и пригласила «на борщ», что, в принципе, у них не очень-то принято. Соседка ела борщ и с уважением посматривала на «русскую невестку». А вечером Сонька замолосолила огурчики: срезала попки, положила много зелени и чеснока плюс стручок острого перца.

Через два дня малосольные огурчики были готовы. Съели их за два дня. Фрау Шульц сказала, что это вкуснее пирожных и конфет. Сонька махнула рукой – это что! Вы еще не ели мой форшмак и пирог с капустой.

Этот талант у Соньки наследственный. Ее мама, тетя Миля, тоже необыкновенная кулинарка.

В недоумении и растерянности был только непутевый Олаф. Его планы категорически рушились. Когда свекровь поднялась и начала передвигаться на ходунках, Сонька засобиралась домой. Аннегрет рыдала и умоляла ее не уезжать. Потом она попросила пригласить к себе нотариуса. Олаф занервничал. Сонька ничего не поняла и была беспечна и счастлива от того, что скоро окажется дома.

А потом нотариус пригласил Соньку в спальню Аннегрет. Сонька, к тому времени вполне понимающая немецкий, поняла, что свекровь записала всена нее. А это составляло: дом в Мюнхене, дом-дачу в Швейцарских Альпах, две машины – «Мерседес» и «БМВ» и кожевенную фабрику. Да, и еще счет в банке.

Но при одном условии. Она не разводится с ее сыном. И всеми средствами распоряжается она, Сонька. Урожденная Рабинович. Туш!!!

Умная свекровь поняла, что на Соньку можно рассчитывать. В беде она не бросит. Не транжира и не корыстная. Готовит прекрасно и можно сэкономить на кухарке. И даже на горничной. Профессия Сонькина тоже из перспективных – в Москве она была косметичкой. Можно сдать экзамен и открыть свой косметический кабинет. Опять же доход. Все в семью. Под ее влиянием сынок-бездельник деньги сразу не растранжирит.

Короче, на невестку из ужасного Советского Союза можно положиться!!!

Олаф смотрел на мамашу с тихим ужасом. Все – деньги, свобода от Соньки и вся его вольная жизнь – в эту минуту могли накрыться медным тазом.

Сонька стояла замерев и вытаращив глаза. Потом она пришла в себя, громко сглотнула, откашлялась и сказала, что она глубоко признательна Аннегрет за доверие, но… Но у нее другие планы. Она тяжело вздохнула и объяснила, что ей нужен билет в Москву. На ближайшее желательно число. Хорошо бы на послезавтра. Ей нужен один день, чтобы собрать вещи.

Фрау Шульц растерянно посмотрела на нотариуса. Тот недоуменно пожал плечами. Олаф громко и с облегчением выдохнул.

Билет Соньке взяли на послезавтра, как она просила. Прощаясь с ней, Аннегрет повесила на тощую Сонькину шею колье с сапфирами. Со словами, чтобы она о свекрови помнила. Сонька клятвенно ее в этом заверила. Прощались долго и бурно. Такси отвозило Соньку в аэропорт. На улице стояла, опираясь на ходунки, маленькая и сгорбленная фрау Шульц и утирала платочком слезы. Толстый Олаф с благодарностью и плохо скрываемым нетерпением усердно делал «ручкой», слава богу, бывшей жене. Сонька тоже расплакалась. Кончался еще один этап в ее жизни. Она помахала рукой своим «прошлым» родственникам и вытерла слезы. Впереди ее ждала Родина и новая жизнь. В которой были родители, друзья, любимый город и много чего впереди.

Сейчас, наверное, никто бы так не поступил. Или, скорее всего, мало кто так поступил бы. Но мы еще были из племени бескорыстных. Такими нас воспитали родители и родное советское государство. И спасибо им за это, между прочим. Без иронии.

А в самолете непьющая Сонька здорово напилась. От счастья.