Дневник свекрови - Метлицкая Мария. Страница 32
Адвокат нас всему научил, и мы получили от Нюси развод и отказ от Илюши. Пытаемся ее забыть как страшный сон, но пока не очень получается. По ночам я по-прежнему плохо сплю. Боюсь, что однажды она заявится и потребует сына. Черта лысого ей, а не сына! Но покоя как не было, так и нет. Если бы не Валечка… Я бы просто давно стала пациенткой неврологической клиники. Это в лучшем случае. А в худшем – психбольницы. А пока расплачиваемся по долгам. За услуги адвоката.
Данька дома почти не появляется. Бывает набегами. Живет у Марьяны в ее пентхаусе в «Алых парусах». Ужинают они в «Пушкине». Отовариваются в «Азбуке вкуса».
Я интересуюсь, не давится ли он черной икрой, купленной за деньги Марьяниного папаши.
Может, мой сын еще и альфонс? И я еще осуждаю Ивасюков за плохое воспитание дочери! Там, по крайней мере, гены. А у нас в роду халявщиков вроде не было.
Однажды они с Марьяной пригласили нас на ужин. Во французский рыбный ресторан.
Муж отказался сразу. А я сломалась. Я – мать. Вставая в позу, можно потерять сына. А я его, похоже, уже почти потеряла. В общем, я поехала. Оделась скромно, без парада. Перед кем мне выпендриваться?
Данька встречал меня у входа. Как только я вошла, сразу поняла, что «в таком кино я не снималась». Как говорит моя подруга Сонька. Пафос, пафос и пафос. И еще гламур. Заметила, что на моем дураке новый свитер и ботинки. Стоимость не представляю. Могу только предположить. Очень приблизительно.
Мы подошли к столику у окна. Ко мне повернулась сидящая за ним девушка. Протянула руку и сдержанно улыбнулась уголками рта. Не встала. Может, я не знаю правила этикета? Может быть, женщина, приветствуя другую женщину, даже старше по возрасту, вставать не должна? Не знаю. Но я хотя бы привстала. Приподняла бы задницу.
Рука у Марьяны тонкая, невесомая. Ногти красивые, ухоженные, покрытые бесцветным лаком.
Я угнездилась в мягком кресле напротив мадемуазель. Отметила, что уже настроена заведомо негативно. Разве это правильно? Справедливо? Что я про нее знаю? Может быть, она умница и хороший человек? Разве она виновата в том, что ее папа оседлал нефтяную трубу или прибрал к рукам алюминиевое производство. Кто успел, тот и съел. Или меня раздражает чужое богатство? Раньше такого за собой не замечала. Правда, раньше и не сталкивалась так близко. Или это глубинные комплексы? Несоответствие, так сказать…
Но ведь влюбилась она в моего нищего сына? Значит, не корыстна. А зачем ей богач, если своего добра навалом? Можно и для души – полюбить свинопаса. К тому же такого красавца.
Не знаю, корыстна она, умна или добра. Вижу только, что она прекрасна. Абсолютное совершенство. Огромные глаза цвета изумруда, точеный нос, смуглая кожа. Пепельные волосы и идеального рисунка божественные уста. Полное отсутствие косметики. Серый свитерок и черная узкая юбка. На пальцах единственное кольцо – крупная черная жемчужина. Нитка жемчуга на шее, тоже черного. От нее восхитительно пахнет какими-то незнакомыми мне духами. А нос у меня очень чуткий – собачий нос.
Она изучает меню. Очень тщательно. Данек молчит и улыбается, как придурок. Бросает на меня взгляды – типа, ну как? Я не реагирую.
Она советует мне взять теплый салат с тунцом и лобстера. Сетует, что устрицы ныне мелковаты.
Я беру ситуацию в свои руки. Читаю меню и заказываю всеабсолютно другое. Игнорирую ее советы. Короче, первый вызов отправлен.
А она, похоже, не поняла. Ладно. Посмотрим, что будет дальше.
Ужин проходит почти молча. Редкие фразы о погоде. Говорить нам не о чем. Она не очень разговорчива в принципе или ей совершенно наплевать, какое я составлю о ней мнение. Понравиться мне не старается. Я ей тоже.
Потом она идет в дамскую комнату, и сыночек меня спрашивает:
– Ну как?
Шепотом. Оглядываясь назад. Я пожимаю равнодушно плечами.
– Как? Да никак. Как говорила моя бабушка, пойди да покак.
А чем мне, собственно, восхищаться? Ее неземной красотой? Тоже мне заслуга!
Я пью кофе и смотрю в окно. Данька нервничает и много курит. Значит, мое мнение для него все еще что-то значит…
Уже отрадно. Возвращается Марьяна. Одно сплошное ходячее достоинство. Совершенство такое ходячее. Как себя ощущает человек, лишенный каких-либо недостатков? Даже интересно. И еще мне интересно, кто будет расплачиваться за ужин. Предпочитаю при этом не присутствовать и выхожу в дамскую комнату. А там – бронзовые вазы с белыми лилиями и полотенца с золотым шитьем, картины на стенах. Позолоченные краны и фиолетовая туалетная бумага, пахнущая ночной фиалкой. Музей просто какой-то. Ну вот, приобщилась и я к жизни нуворишей.
Очень хочется прихватить с собой полотенчико с золотыми хризантемами. Но воспитание не позволяет. А зря. Наступаю своему порыву на горло и выхожу из этого храма гигиены и красоты. Вот где можно попросить политического убежища! И жить в душевном ладу с окружающим миром и, собственно, с собою.
В гардеробе Данька накидывает на плечи Марьяне меховое манто. По-моему, соболь. Могу и ошибаться. Он предлагает мне заказать такси, но мадемуазель говорит, что «маму они подвезут».
Так. «Маму». Хорошие дела. Я как-то пугаюсь. Нервная я стала. Пугливая. Вздрагиваю от этих слов. Неврастеничка, короче. Сыночкины «поиски счастья» даром для меня не прошли.
За руль шикарного «Лексуса» садится Данька. Она предлагает мне переднее сиденье. Вот вам, мама, почет и уважение! А вы боялись!
Я усаживаюсь сзади. Говорю, что меня не укачивает. Дура я все-таки! Надо было плюхнуться на переднее. И поставить всех на место! И себя в том числе. Но поздно пить боржоми.
Я себя ругаю. Я себе не нравлюсь, я собой недовольна. У бедных собственная гордость. Вот как это называется.
Мы едем молча и слушаем музыку. У подъезда моей обшарпанной девятиэтажки я говорю сыну:
– Зайти не хочешь? С Илюшей повидаться?
Вот так. Свои пять копеек я все же вставила. А что мне молчать? Скрывать Илюшу? А если она про него не знает? Ну, тогда это вообще запредел! «Тогда я не хочу знать и Илюшиного папашу!»
Нет, знает.
– А не поздно? – спрашивает Марьяна и смотрит на часы. Потом добавляет: – И с пустыми руками! Неудобно как-то. – Кивает. – Да, в другой раз. Поздновато.
Ладно. Живи, дочь олигарха! Пока я тебя не съем. А там посмотрим! Жизнь покажет.
Я благодарю ее за ужин и двигаюсь к подъезду. Сын выскакивает меня провожать. Пытается чмокнуть. Я уклоняюсь. Почему? Сама не понимаю. Он мне неприятен? Опять же – почему?
Я захожу в лифт и вижу его расстроенные глаза. Наплевать! Пусть живет спокойно дальше! И получает от жизни удовольствия! От лобстеров и «Лексусов»!
А мы как-нибудь! Без него справимся!
Я вхожу в квартиру абсолютно без сил. Как будто разгружала вагоны. Муж уже спит. Илюшка тоже. Валечка на кухне смотрит телевизор. Видит меня и ни о чем не спрашивает. Молча наливает мне чаю и тихо уходит. Святой человек!
Я почему-то плачу. Нет, определенно я стала истеричкой. Ну что мне плакать? Все живы и здоровы, тьфу-тьфу! Илюшка спит в соседней комнате.
Ну почему мне так плохо и тоскливо? Почему?
Может, я просто разучилась радоваться жизни? Просто устала? Или мои проблемы серьезней? И мне нужен специалист по душевному устройству?
Или все проще простого? Материнское сердце – вещун…
Повеселю. Хотя, может быть, это и не так смешно, как кажется.
У меня была приятельница Вера. Не то чтобы приятельница – знакомая. Наши дети вместе ходили на плавание.
Вера жила с мужем хорошо. Небогато, но мирно и дружно. Детей у них было двое – мальчик и мальчик. Вова и Гоша. Погодки. Для детей – все. Английский, спорт, рисование, музыка. Все средства, весьма ограниченные, на физическое и духовное развитие мальчишек.
Но денег категорически не хватало. Вере надо было выходить на работу. Мальчишки были, как решила Вера, «не садовские». В этом Веру убеждала свекровь. И убедила. Жила свекровь в Бердянске, на Азовском море. В собственном домике с пышным садом и виноградником. В десяти минутах ходьбы от пляжа. Она названивала Вере ежедневно и умоляла привезти детей к ней.
Наверное, это было разумно. Воздух, море, фрукты. Родная бабушка. Вера долго не соглашалась. Жизни без мальчишек не представляла. Каково? Приходить вечером с работы, а в квартире пустота. Не слышно детских голосов, топота ног и шумных разборок.
Муж Петя тоже раздумывал. А свекровь все прессовала и прессовала. Требовала включить разум. Говорила Вере, что она эгоистка и думает не о детях, а о себе. И ребята сдались. Успокаивали себя: ну каких-нибудь пару лет!
А детям – вольница и витамины. У бабушки свои куры. Свежие яйца. Груши, виноград, черешня и абрикосы. Свежий творог, сметана и молоко – соседка держала корову. Солнце и море, наконец.
Права свекровь! Эгоисты они еще те! Да и мальчишки – тощие и зеленые в синеву. Кашляют весь год, все в соплях. А в детском саду? Будут хватать все инфекции подряд! Все равно Вере не работа, а один сплошной, без перерыва, больничный.
Вопрос был вот в чем – все-таки далековато. На выходные не наездишься. Два-три раза в год от силы. Да и расходы на дорогу…
И детей отвезли. Бабушка, увидев зеленолицых внуков, два дня прорыдала в голос. На улицу их не выпускала, говорила, что стыдно перед соседями. Через неделю Вера и Петя уезжали. Вера вцепилась в мальчишек и завыла в голос. Муж Петя героически молчал и отводил в сторону глаза.
Свекровь отодрала Веру от мальчишек и выкинула их чемодан за ворота. Потом взяла Веру за шкирку и отправила вслед за чемоданом. Петя вышел сам.
В такси Вера продолжала голосить. Потом стала скулить. Дальше – подвывать. Успокоилась она только в поезде, под вечер. После того как сердобольная проводница налила ей стакан валерьянки и полстакана коньяка.
Утром Вера просыпалась и подолгу смотрела в потолок. Не надо было вскакивать с кровати, будить мальчишек, умывать их в ванной, заставлять чистить зубы. Под их громкие вопли. Не надо было варить кашу и жарить сырники. Выжимать морковный сок. Надевать кучу вещей – одеваться, как все дети, они не любили. Тащить их в детский сад – опять же, под громкие вопли. Вечером бежать с работы. Опять напяливать на них кучу вещей и слушать жалобы воспитательницы. Прибегать домой и вставать к плите. Стирать изгаженную кашей и борщом детсадовскую одежду. Разнимать их во время дележки игрушек. Купать на ночь. Укладывать спать, непременно со сказкой.
Потом мыть посуду, падать в кровать и с тоской думать о том, что завтра все повторится. Все – то же самое. С небольшими вариациями. Короче, День сурка неистребим.
Что бы делали тысячи женщин на Верином месте? Правильно. Радовались жизни. Свекровь человек ответственный и надежный. Дети на воздухе и наверняка в порядке. Каждый день купаются в море и едят свежие и полезные продукты.
А ты наслаждайся свободой! Получи от жизни все! Сходи в парикмахерскую. Купи абонемент в бассейн. Пообщайся с подружками. Пойди вечером с мужем в кино. После работы полежи в ванне с ароматной пеной. Закрыв глаза.
И тебя никто не будет дергать! Тебе не надо будет носиться как подорванной с раннего утра до поздней ночи. В субботу и в воскресенье тебя не разбудят! Ты с наслаждением выпьешь кофе с тостом с малиновым вареньем и бухнешься обратно в постель. С журналом и яблоком. И через полчаса глаза начнут закрываться, и ты положишь журнал на живот и…
Но нет! Вера не умела получать от жизни удовольствие. Вера любила страдать. И именно от этого получать удовольствие. После работы она садилась в кресло, и у нее опять останавливался взгляд. В таком виде и заставал жену Петя. И умолял ее не устраивать ему «вырванные годы». Вера кричала, что она «не слышит топот детских ножек». Петя предлагал послушать «топот его ножек» и, тяжело вздыхая, шел на кухню жарить яичницу. Потихоньку Вера пришла в себя и успокоилась. Почти. Радости от свободы она не испытывала, но и страдания ее утратили остроту. Да и к тому же вскоре они собирались поехать на неделю к детям. Навестить.
Взяли билеты и накупили кучу подарков. В поезде Вера оживилась и начала болтать с соседкой, что было ей совсем не свойственно. Выйдя из вагона, она рванула на стоянку такси. Там, растолкав толпу и презрев очередь, громко бурлящую справедливым гневом, плюхнулась в машину. Интеллигентная и воспитанная Вера.
Подъехав к дому свекрови, Вера выскочила из машины, не закрыв за собой дверцу. Петя расплачивался с водителем. Водитель, человек простой, провинциальный и без затей, с жалостью посмотрел на Петю и спросил, давно ли «не в себе» его жена. Петя только махнул рукой.
А в это время в саду навстречу Вере ковылял незнакомый толстый мальчик и приветливо улыбался.
«Странно! – подумала Вера. – Для курортников еще рановато. Наверное, соседский мальчик. Приятель наших пацанов».
Но мальчик подошел к Вере и уткнулся в подол ее платья.
– Вова? – прошептала Вера. И, не веря себе, повторила: – Вова, это ты?
Вовка поднял глаза и изумленно посмотрел на свою мать. В этот момент из дома выскочил еще один мальчик. Немного крупнее Вовы. И с радостными воплями бросился к Пете.
– Папа! – закричал мальчик.
– Гошка? – удивился Петя.
На пороге дома стояла Верина свекровь, сложив на животе натруженные руки, и с нескрываемым удовольствием и гордостью обозревала эту сцену.
– Мама… – тихо, с сипом, сказала Вера. – Что вы сделали с детьми?
Голос ее сорвался, и она захрипела.
– Нравится? – довольно осведомилась свекровь. – Людей из них сделала. Вот что сделала, – сказала она резковато. Видно, почуяла подвох.
Вера села на скамейку, прижала к себе детей и закрыла глаза. Смотреть на детей ей было больно. Она только гладила их по головам и приговаривала, что все будет хорошо.
– А что, сейчас плохо? – растерялась свекровь.
Вера открыла глаза и четко произнесла:
– У детей ожирение.
Завтра надо срочно сдать кровь на сахар, проверить печеночные пробы и холестерин. Ожирение грозит болезнью сердца и суставов. Они уже не бегают, а переваливаются как утки. Она слышит, как тяжело они дышат. Какие они потные. А ведь жары на улице нет! А какие последствия всего этого кошмара ожидают несчастные желудок, печень и поджелудочную?
– Чем вы их кормили? – голос Веры крепчал.
Мальчишки и Петя наблюдали за происходящим с тревогой.
– А шо? – растерялась свекровь. – Утром – яички. Тепленькие еще, только из-под курочки.
– Сколько? – грозно спросила Вера.
– Да по три штучки всего. Свеженькие ведь. Желточек оранжевый, – жалобно пролепетала свекровь.
– Дальше, – проговорила Вера.
– Ну шо дальше? – напрягла память свекровь. – Дальше творожку со сметанкой. По мисочке. С сахарком, конечно. Как дитю давать без сахару? Сметанка хорошая, из первых сливочек. Желтенькая – чистое масло. Хоть ножом режь! – И она блаженно заулыбалась.
Вера кивнула. Свекровь перевела дух и продолжила:
– Ну а потом оладушки с вареньем. Вовке с клубничным, а Гошке с абрикосовым. Не любит Гошка клубничное, – горестно вздохнула она.
– Сколько? – спросила Вера.
– Чего – «сколько»? – не поняла свекровь.
– Оладушек сколько? – монотонно повторила Вера.
Свекровь оживилась.
– Та шо – сколько? Ерунда, а не сколько. Штучек по шесть, по семь. Они-то маленькие, с ладошку.
– С чью ладошку? – уточнила Вера с иезуитской улыбкой.
Свекровь пожала плечами и отвечать не рискнула.
– Ясно, – кивнула Вера.
И выразительно посмотрела на свекровь.
Та встрепенулась и ответила:
– Ну, дык все.
Вера смотрела с недоверием.
– А, ну еще кашки манной. По плошечке. – Голос бабушки начал затухать.
Вера кивала головой.
– А в обед? – поинтересовалась она.
– Да чего там, – отмахнулась бабушка. – Тюлечка соленая с хлебушком. На закуску. Икра из синеньких. Тоже на закусочку. Борщик на уточке со сметанкой, по тарелочке всего. Ну и второе. А как без него? – Она бросила на невестку полный презрения взгляд. – Ну, котлетки с пюрешкой. Или курочка с макаронами. Или отбивнушки с гречкой. С салатиком, конечно. Помидорчик, огурчик. По сезону. Ну а потом киселек с булочкой. Или с пирожком. И на бочок. Отдыхать. После обеда-то!
Вера молчала, покачивая стройной ногой. Потом она подняла брови и посмотрела на свекровь. Молча.
– А дальше? – догадалась та.
Вера кивнула.
– Ну, как поспят – простоквашки свеженькой. Или варенца. С булочкой, понятно. Это часов в пять. – Она бросила испуганный взгляд на невестку.
– Ну? – невежливо поторопила ее хорошо воспитанная Вера.
– А, ужин! – догадалась свекровь. – Да там совсем ерунда! Запеканочка мясная или блинчики с курочкой. Или перчики фаршированные. Или варенички с вишней или с картошкой. Чего попросют, короче говоря. Мне для родных внуков вареников налепить труда нет! – гордо сказала она и подняла подбородок. С вызовом, надо сказать.
– А на ночь? Еще что-нибудь? – дотошная Вера решила идти до конца и не побоялась узнать всю страшную правду.
Свекровь небрежно махнула рукой. Дескать, и говорить-то не о чем. Так, бутербродик-другой, с сальцем и черным хлебушком.
Вера молчала. Петя тоже. Дети испуганно жались к отцу. Свекровь нервно покашливала, не понимая, что произойдет дальше. Но хорошего не ждала. Сердцем чуяла.
– Вы решили погубить детей. Моих детей, – сказала Вера тихим и страшным голосом. – Вы варвар. И я ни за что не поверю, что можно не знать, чем все это может кончиться для их здоровья. Такое можно сделать только назло! Это просто какой-то каменный век!
Свекровь охнула и прикрыла рот рукой.
– Вера! – тонко выкрикнул Петя. – Подумай, что ты несешь!
– Это я своим внукам добра не желаю? – просипела бабушка и начала заваливаться на бок.
Петя бросился к матери. Дети дружно заревели. Вера смотрела перед собой и упорно молчала. Петя отвел мать в дом и уложил на кровать. Накапал сердечных капель. Минут через пятнадцать бабушка заголосила. Ее крики слились с воплями внуков. Потом зарыдала Вера. Петя носился между ними и проклинал свою несчастную жизнь.
Когда все успокоились, было решено сесть за стол переговоров. Молчали все, кроме Пети. Красные и опухшие. Петя пытался объяснить маме, что во всем должна быть мера и доля разума. Мама опять заплакала. Она искренне не понимала, что происходит и чем она так прогневала невестку.
– Какие гладкие ведь стали! – сокрушалась бедная женщина. – На людей ведь похожи стали! Соседям не грех показать. А то – привезли как из Освенцима. Не дети, а курята синие размороженные по рупь тридцать. На ногах не держались! А сейчас! Илья Муромец и Добрыня Никитич! Как есть!
Петя пытался объяснить маме, что фанатизм до хорошего никого и никогда не доводил. Мама никак не могла понять, чего от нее хотят и чем недовольны сын и невестка.
Потом Петя увещевал Веру, что мама желала детям только добра. Просто добро она понимает по-своему. Как бабушка и деревенский житель.
Вера роняла горькие слезы обиды и приговаривала, что такой дикости она не могла ожидать даже от Анастасии Федоровны.
– Почему даже? – теперь обиделся Петя.
Притихшие мальчишки сидели на диване, крепко держась за руки.
Потом все еще пообижались-пообижались и наконец успокоились.
– Все-таки мы одна семья! – заключил мировую Петя и подвел упирающуюся жену к отвернувшейся матери.
Через пару минут они неловко обнялись.
Потом Вера объяснила, что маме нужно пересмотреть свою позицию и более щадяще относиться к любимым внукам. Если она, конечно, желает им добра.
Свекровь опять хотела было обидеться, но суровый взгляд сына остановил ее от опрометчивого шага.
Вера объявила ряд своих условий. Петя записывал их в тетради. Свекровь, скривив губы, обиженно молчала.
Вера ее открыто, не стесняясь, шантажировала. Грозила, что заберет детей в Москву.
Свекровь охала и прижимала руку к сердцу.
Петя старательно расписывал в тетрадке меню и подсчитывал калории.
Бедную свекровь заставили под меню расписаться.
Все последующие дни готовила Вера. Свекровь стояла рядом и училась варить вегетарианский борщ, щи из шпината, морковные оладьи и капустные котлеты. Когда Вера нарезала винегрет, свекровь презрительно бросила, «что такой помоей соседка Люська кормит поросят».
Но делать нечего. Свекровь была человеком честным, дала слово – надо его держать. Да и что поделаешь, если невестка – малахольная дура.
Вера купила напольные весы и взвесила мальчиков. Отметила вес в тетрадке и велела их взвешивать каждые три дня.
– Делать мне больше нечего! – буркнула свекровь и хлопнула входной дверью.
Перед отъездом Вера опять рыдала. И Петя опять ее с силой отрывал от детей.
Свекровь с невесткой попрощались более чем сухо.
Вера гордо вскинула голову и села в такси. Анастасия Федоровна громко хлопнула калиткой.
В поезде до самой Москвы Петя с Верой не разговаривал. Она даже начала заискивающе заглядывать ему в глаза.
Бабушка, тяжело вздыхая, варила шпинатные щи и, пробуя их, в сердцах сплевывала. Морковные оладьи мальчишки есть не хотели и требовали плюшек с повидлом. Бабушка говорила твердое «нет», и ее сердце обливалось кровью. Спустя пару дней она поняла, что больше так страдать она не в состоянии и сварила густой борщ на молоденькой, только что ощипанной ею самолично курочке. Это ж не на утке! – утешала она себя. На ужин спекла тонюсенькие блинчики и полила их полезным медом. Дети наконец остались довольны, хоть и не вполне сыты.
Петя звонил еженедельно и заносил в тетрадь результаты взвешивания Вовки и Гошки.
Вера свекрови не звонила долго. Хотя понимала, что обижаться на Анастасию Федоровну довольно глупо. Она, конечно же, обожала внуков и желала им только добра. Просто понятия о некоторых вещах у них с Верой не совпадали.
Разное воспитание, разные культуры. Разные поколения.
Свекровь тоже Веру долго не прощала. Обида никак не уходила из сердца. А ведь как она старалась! Как трудилась у плиты! Сколько сердца вкладывала в свои борщи и котлеты! А ведь все это давалось ей непросто! Немолодой и тучной нездоровой женщине! Как мечтала она увидеть счастливые лица сына и невестки! Как рассчитывала на похвалу! Нет, не на благодарность! Хотя бы – на похвалу! А что получила? Горько вспоминать! Горько и больно…
Как-то вечером она достала старую сумку с фотографиями. Нашла снимок молодого Пети. Перед поездкой в Москву, в институт. Залюбовалась – весил Петька тогда килограммов сто, не меньше! Щеки как помидоры! Грудь как у борца. А сейчас? Смотреть не хочется. Сердце щемит. Не мужик, а хлыщ в ботинках. Жидкий какой-то…
Она убирала фотографии и горестно взды хала.
А мальчишек родители забрали под самую школу. Окрепших, смугленьких и здоровых. И все же немного упитанных. Так, в пределах дозволенного.
Ведь понимали, что бороться с бабушкой было бесполезно. Человека в ее возрасте уже не переделаешь! Да и надо ли?
Да и вообще, как мне кажется, в чужой монастырь со своими правилами не ходят. Доверяешь – доверяй! Или тащи свой воз сама. Тогда претензии только к себе.
Да, кстати! Мужа-то она Вере воспитала неплохого! Вера вроде довольна…